Глава восемнадцатая
На лесном кордоне
Едва поднявшись на ноги, Синягин, улучив минуту, когда в избе никого не было, встал под иконы, висевшие в красном углу, и принялся благодарить Всевышнего за свое чудесное спасение. Крестился он левой рукой, правая - покоилась на перевязи.
- Прими, Господи, - шептали его губы, - благодарение раба твоего за все, что ниспослал мне в эту войну, и за то, что не оставил меня без благодати своей на поле брани…
Много видел Роман Лихоконь на своем веку, а такого и представить себе не мог - чтоб красный командир поклоны перед иконами отвешивал! Стоял он на пороге и тихо смотрел на диковинное зрелище. Потом окликнул "капитана":
- Пойдем, что покажу!
Синягин молча пошел за стариком. Шли они не долго - пока едва заметная тропка не привела их в густой березняк, а там - на маленькой полянке стояла на четырех пнях, как на курьих ножках, часовенка, срубленная из сосновых плах.
- Сам срубил, - похвастал дед. - Здесь сам молюсь, и ты молись. Отсюда молитва доходчивей.
Роман Михайлович зажег свечу перед образом Казанской Божьей Матери.
Синягин тихо обомлел: так вот где она, русская душа, спасалась от большевистской ереси! Вот как она приоткрылась ему. Сначала пришлось собственной кровью полить эту землю и только потом увидеть этот потаенный храм… И встал он на колени перед старинной иконой, на рябиновой доске, писаной по старообрядческому чину, и молился истово. Дед тоже преклонил колени и стал просить здравия всем своим подопечным и упокоения души убиенной рабы Божией Татианы…
Возвращались вместе.
- Об этом месте - никому! - попросил Лихоконь.
Синягин молча пожал ему сухую жилистую ладонь.
В его душе поразительным образом уживались изречения Заратустры и Заповеди Христа. Он полагал, что в отношении врагов он имеет право быть сверхчеловеком. Ницше укреплял его воинский дух. В остальном, с друзьями, а также близкими и ближними - он держался в рамках христианской морали. Ходил на исповеди и соблюдал посты, как это делали все его предки на протяжении десяти веков. Он полагал, что именно православие сделало из христианства - религии рабов - веру защитников Родины.
* * *
Как-то Макаров помогал леснику ставить самовар - щепил лучину для растопки. Убедившись, что Алеши поблизости нет, завел с дедом непростой разговор:
- Я бы мальчонку к себе в часть взял. Был бы он у нас сыном полка. Классного летчика бы из него вырастил.
Старик призадумался, потом усмехнулся:
- Да и где он твой полк-то?
- Полк пока без меня воюет. Но я к нему выйду. Шасси вот подремонтирую - и в путь.
- Что ж, и мальчишку с собой потащишь?
- А чего его тащить? Сам пойдет. Мы уже сговорились - ему летать охота.
- Мне, может, тоже летать охота… Но куда вы по войне пойдете? А как немец вас сцапает? И себя, и парнишку погубишь. Пускай он пока здесь обретается - будет у меня заместо внука. Плохо ли ему здесь на молоке да на малине? У него тут и мамка неподалеку лежит… А как с полком вернешься, так и забирай его.
Макаров потер шею, что было у него признаком крайнего замешательства.
- А, пожалуй, ты прав… Ты мальчонку сохрани. Будешь ему дедом. А я вроде как отцом. Я бы его и в свои сыновья взял, детей пока не имею… А этого бы вырастил. Запал, стервец, в душу!
- Да и мне запал, - признался старик. - Смышленый парнишка, ловкий такой, боевой… Я тут кругом сирота…
- Лады! На том и порешим… А тебя я, Роман Михайлович, к правительственной награде представлю - за спасение наших людей. К ордену представлю!
Лихоконь невесело усмехнулся:
- Был у меня орденок, да и тот пришлось в реку бросить.
- Что за орден?
- Святого Станислава третьей степени. За бои под Мукденом получил. Ага… Назвали меня тут умные головы "царским прихвостнем" за этот орденок. Обещали срок дать. Ну и бросил я его в Ясельду.
- Дуроломов во все времена хватало, - вздохнул Макаров. - Их бы туда - под Мукден или бы к нам, под Волковыск. Так и медальке бы поклонились, не то что ордену…
- А эта бабенка молодая, - кивнул старик на Ольгу, хлопотавшую по хозяйству, - она тебе кто?
- Да никто. Официантка из летной столовой. Вывез ее от немцев на самолете, да сам видишь - далеко не улетели.
- Ты бы ее тоже тут оставил, при мальчонке… Я-то в любой день могу преставиться. Нажил себе хворостей бессчетно…
- Поговорю я с ней. Может, и останется.
Но Ольга оставаться не захотела:
- У меня в Минске родня. Мне надо в Минск идти. А мальчика могу с собой захватить. Вроде как мой сынок.
- Ну, ты это с дедом решай…
Решали, как быть дальше, и Синягин с Таней. Все чаще и чаще они удалялись в лес вдвоем и там, вдоволь нацеловавшись-намиловавшись, обсуждали дальнейшую жизнь.
- Мне нужно родителей отыскать, - говорила Таня. - Они там с ума, наверное, сходят. Папа, конечно, воюет, а мама с сестрой - даже страшно про них подумать.
- А как ты собираешься найти их?
- Пойду вместе с тобой на восток. Перейдем через линию фронта. А там-то уж сразу найду.
- Я-то с тобой никак пойти не смогу. Мне тут надо оставаться - в тылу у немцев. Работа у меня такая.
- Понимаю… - огорчилась Таня. - А я думала вместе пойдем…
- Вместе мы с тобой под венец пойдем, - отшучивался Синягин, - когда война кончится.
- Мне под венец нельзя, - девушка всерьез воспринимала его слова. - Сам понимаешь, папа такой пост занимает… Не хочется его подводить. Да и тебе не разрешат.
- Ничего. Мы с тобой потом сюда приедем. Нас дед обвенчает.
Шутил, шутил Синягин, а потом решил проводить Таню и Макарова до линии фронта - подстраховать, мало ли что. Пусть живут хорошие русские люди. Он знал, что может спасти от гибели этих двух понравившихся ему людей - Татьяну и майора-летчика. Подобно чародею, он мог благополучно переправить их к своим. Их судьбы во многом были теперь и в его власти, и это наполняло его арийской гордостью, возвращало уверенность в своих сверхчеловеческих качествах. Да, он спасет их! Они будут жить благодаря его воле, его великодушию…
* * *
Синягин продумал свой новый план до деталей и положил себе четыре дня на его выполнение. Главное, действовать так, как его учили в "Бранденбурге": стремительно, ошеломительно, дерзко.
Для начала он попросил у Романа Михайловича его лучший костюм, который старик приготовил себе на похороны.
- Я верну вам его через четыре дня в целости и сохранности да еще с новым галстуком, - пообещал он леснику, и тот достал из шкафа черный полушерстяной пиджак, сшитый по польской моде начала двадцатых годов. Свою энкавэдэшную форму Синягин спрятал.
В тот же день, выйдя на трассу и остановив немецкую машину, шедшую в Минск с ящиками советской трофейной тушенки, Синягин приехал в город. Без особого труда разыскал отделение абвера и доложил о своем прибытии, кратко описав все, что с ним произошло. Он сообщил, что завербовал и сколотил группу из двух человек для действий в советском тылу. Дал вымышленные имена Макарову и Тане, придумал биографии и план их диверсионной деятельности. Взялся лично переправить их через линию фронта и попросил на время легковую машину. Капитан, который его принимал, связался с его начальством, и Синягин получил карт-бланш. Он взял под отчет пятьсот рейхсмарок на оперативные расходы и первым делом купил себе неброский дорожный костюм, новый галстук для Романа Михайловича, бутылку хорошего шнапса для Макарова и флакончик французских духов для Тани. Все это он нашел в спецмагазине для высших чинов вермахта, куда имели вход и офицеры абвера. Но самое главное, на следующее утро ему дали весьма помятую служебную "опель-олимпию" для того, чтобы он смог перебросить свою группу к линии фронта, а также пропуск для передвижения в полосе военных действий вермахта.
Синягин вернулся на "опеле" туда, откуда и прибыл. Надежно упрятав машину в лесном кустарнике, он возник перед обитателями лесного кордона, как удачливый охотник на немецкие авто. Подарки, выданные за трофеи, порадовали всех, а больше всего, наверное, Таню, которая никогда не знала запаха самых лучших духов в мире.
- Почти как "Красная Москва", - благодарно улыбнулась она Синягину.
- Завтра ночью едем в сторону Орши, а потом рванем на Смоленск, - делился планом поездки тот. - Бои идут уже на территории Смоленской области. Там перейдем линию фронта.
- Может, прямо на машине и в Москву прикатим? - недоверчиво усмехнулся Макаров. - Как-то все у тебя легко и просто. А если фрицы остановят?
- Я знаю, что им сказать, - коротко отрезал Синягин. - Это моя работа.
- Ну, ну… А пистолет-то я с собой прихвачу! - заметил майор. - В дороге пригодится.
Ранним утром они тепло распрощались со стариком и двинулись на Слуцк, Бобруйск и Могилев. От Могилева повернули на Оршу. Никто их не останавливал и не проверял. За ветровым стеклом их "опель-олимпии" алел треугольник спецпропуска, который хорошо знала полевая жандармерия. Макаров только диву давался, как легко и уверенно проезжал Синягин все блокпосты, каким запасливым он оказался, упрятав в багажник пару канистр с бензином и даже большой пакет с бутербродами. За двое суток добрались до Орши и даже дальше.
Никакой линии фронта за Смоленском не было. Немецкие и советские полки, батальоны, роты были перемешаны между селами и городками, как бело-черные фигуры в одной шахматной коробке. Немецкие части проникали намного восточнее русских, русские же вели бои, двигаясь с запада на восток, наносили удары и с севера, и с юга.
Съехав с проселка, Синягин спрятал машину в кустах вблизи проваленного деревянного мостика через неизвестную речушку.