Признаюсь, все эти подробности жизни Гаше в России, о чем говорилось выше, я узнал спустя некоторое время. Тогда же, прочитав новеллу Вс. Рождественского, честно говоря, усомнился в ее достоверности. Поистине история неправдоподобная, более того, невероятная. Но тут же вспомнилось - разве не предупреждал Стефан Цвейг: имея дело с Жанной де ла Мотт, следует приучить себя к мысли, что самое невероятное должно восприниматься как реальность, ошеломляющее и удивительное - как факт. Связаться с автором новеллы не составляло труда - он жил в то время в Ленинграде. Обратившись к нему с письмом, я попросил развеять мои сомнения.
Ответ Всеволода Александровича не заставил ждать. В нем он писал по поводу Жанны де ла Мотт и ее последних дней в Крыму: "Это действительно устный рассказ Максимилиана Александровича Волошина, то есть, в сущности, не рассказ, а просто упоминание о том, что в своих прогулках по Восточному Крыму он нашел на татарском кладбище в деревне Арматлук (расположена между Феодосией, Коктебелем и Старым Крымом) могильную плиту с надписью на французском языке и знаменитой фамилией авантюристки XVIII века. Он пояснил, что надпись и имя разобрал с трудом (плита очень старая), и при этом заметил, что хорошо было бы восстановить события, приведшие де ла Мотт в Крым. Вот и все в этой истории. Остальное - чистый плод моего воображения", - заключил свое письмо Вс. Рождественский. И добавил, что никакими источниками он не пользовался, кроме своих воспоминаний о романе А. Дюма. Хотя, вероятно, в свое время и очень давно "читал редкую книгу М. И. Пыляева. Возможно, что-то и оттуда осталось в памяти".
Последние слова побудили меня обратиться к воспоминаниям современников - Ф. Ф. Вигеля и Г. Олизара, но в особенности к книге М. И. Пыляева, в которой он упоминает о темно-синей шкатулке. Подумалось: может быть, похититель, взяв бриллианты (если, конечно, они были), документам не придал значения и просто выбросил их. А ведь среди них могли сохраниться весьма любопытные бумаги. Воображение литературного разыскателя рисовало заманчивую картину. Что, если где-нибудь в архиве или на чердаке все еще лежат и пылятся похищенные вместе с бриллиантами бумаги графини ла Мотт-Валуа-Гаше?
Оказалось, что загадочной графиней в свое время уже интересовались историки и краеведы. Было установлено, что после смерти мадам Гаше вокруг ее вещей и бумаг завертелось целое дело. В канцелярии таврического губернатора оно числилось под № 9 за 1826 год, состояло из сорока листов и было озаглавлено "Об отыскании в имуществе покойной графини Гаше темно-синей шкатулки".
Обратимся к этому делу, восстановим его обстоятельства и ход событий.
Ночью, накануне смерти, графиня разобрала свои бумаги, часть из которых, по свидетельству ее служанки, бросила в огонь. Слух о том, что перед кончиной она будто бы бредила бриллиантами и рассматривала драгоценности, тоже исходил от служанки. Как и рассказ о том, что графиня распорядилась не обмывать ее и похоронить не раздевая. Мы знаем, просьбу эту не выполнили. Хоронили ее два православных священника - русский и армянский - за неимением католического.
Сразу же некоторые вещи покойной были распроданы, а выручка отослана во французский город Тур какому-то г-ну Лафонтену, будто бы родственнику графини. Кое-что, например, купил ее душеприказчик из эмигрантов, барон А. К. Боде, директор училища виноградарства и виноделия в Судаке. Тщательный осмотр вещей - обыскали все ларчики, потайные ящики, перелистали книги - не дал результатов, "ни один обрывок бумаги, случайно забытый, не изменил глубоко скрытой тайны".
Тем временем о смерти графини Гаше стало известно в Петербурге. И тут началось непредвиденное. В Крым примчался нарочный петербургского военного генерал-губернатора с отношением (4 августа 1826 года за № 1325) от самого начальника Главного штаба всесильного барона И. И. Дибича. В нем говорилось, что по высочайшему повелению надлежит изъять из вещей покойной графини темно-синюю шкатулку, на которую "простирает право свое г-жа Бирх". Шкатулку следовало сдать в том виде, в каком "оная оставалась после смерти графини Гаше".
Местные власти всполошились. По поручению таврического губернатора на розыск шкатулки отправился опытный чиновник особых поручений. На его счастье, шкатулку обнаружили у А. К. Боде среди оставшегося имущества графини. Выяснилось, что поначалу шкатулка была, как и другие вещи, опечатана, но затем, после регистрации, печати сняли. Согласно описи, в ней находились: золотые часы с цепочкой, пара серебряных пряжек, старое опахало, сафьяновая книжка, хрустальный флакон в сафьяновом футляре, стальная машинка для чинки перьев, театральная подзорная трубочка, старая серебряная табакерка. Никаких драгоценностей, а тем более бриллиантов, кроме старого алмаза для резания стекла, не нашли. Не обнаружили в шкатулке и бумаг - главного, из-за чего так беспокоились в Петербурге.
Спустя некоторое время, в начале января 1827 года, управляющий Новороссийскими губерниями и Бессарабской областью граф П. П. Пален писал таврическому губернатору Д. В. Нарышкину, ссылаясь на указание Бенкендорфа, о том, что некоторые лица из окружения графини Гаше подозреваются в похищении бумаг покойной. И далее говорилось, что бумаги эти "заслуживают особенного внимания правительства", а посему должны быть "употреблены все средства к раскрытию сего обстоятельства и к отысканию помянутых бумаг…".
Предписывалось также по этому поводу произвести дознание среди слуг покойной - "посредством расспроса их открыть, с кем она имела связи", а также выяснить, "не приметили ли они со стороны тех лиц подозрительных действий, клонящихся к похищению чего-либо у графини Гаше". Если будет установлено, что бумаги украдены, "сделать розыск к отысканию похищенного".
Как видим, власти в лице двух едва ли не главных персон государства - Дибича и Бенкендорфа - принимали активное участие в розыске бумаг графини Гаше. К сожалению, он закончился безрезультатно, хотя и было установлено, что "пакет с какими-то бумагами существовал".
Это подтверждает в своих воспоминаниях М. А. Боде, дочь барона.
Как уже упоминалось, писал о загадочной графине и М. И. Пыляев. Однако его сведения восходят к запискам Вигеля и Олизара. Возможно, были ему знакомы и воспоминания француженки Оммер де Гелль, в свое время путешествовавшей по югу России. Она говорит о Гаше как о скрывавшейся под этим именем графине ла Мотт. Сведения эти, по словам Оммер де Гелль, допускающей, однако, неточности в своем рассказе, были получены ею от английского консула в Таганроге и от кого-то из окружения Крюденер и Голицыной.
Впрочем, главным источником из всех перечисленных являются мемуары М. А. Боде, опубликованные в 1882 году в журнале "Русский архив". Это наиболее полное и авторитетное свидетельство. В них говорилось о своеобразной компании, приехавшей в двадцатых годах прошлого века в Крым и состоявшей исключительно из женщин: княгини А. С. Голицыной, баронессы Ю. Крюденер, ее дочери Ю. Беркгейм и самой замечательной из них по своему прошлому - графини де Гаше, рожденной Валуа, в первом замужестве графини де ла Мотт, героини известной истории "Ожерелья королевы". Это была старушка среднего роста, довольно стройная, в сером суконном рединготе. "Седые волосы ее были покрыты черным бархатным беретом с перьями". Лицо умное и приятное, с живыми "блестящими глазами". Она бойко и увлекательно говорила на изящном французском языке, была чрезвычайно любезна, временами насмешлива и резка, а с иными повелительна и надменна. "Многие перешептывались об ее странностях, - пишет М. А. Боде, - намекали, что в судьбе ее есть что-то таинственное. Она это знала и молчала, не отрицая и не подтверждая догадок". Ее рассказы о Калиостро, о дворе Людовика XVI только разжигали любопытство и порождали разные толки.
Мемуаристка приводит факты необыкновенной скаредности графини, проявившейся при покупке сада, в свое время принадлежавшего крымским ханам. По той же причине - крайней скупости - не состоялась покупка и домика с садом в Судаке, куда она незадолго до смерти намеревалась перебраться.
Заболев и предчувствуя конец, она будто бы сказала служанке, что "тело ее потребуют и увезут" и "много будет споров и раздоров при погребении".
И еще одно важное обстоятельство сообщает М. А. Боде - когда графиня умерла, губернатор признался ее отцу, что ему было велено наблюдать за покойной, так как ее подлинная фамилия и бурное прошлое были известны.
Ничего такого, о чем беспокоилась Гаше - будто ее "тело потребуют и увезут", - не случилось. И как свидетельствовала М. А. Боде, "надгробный камень не тронут и доныне". Возможно, именно его много лет спустя видел на старокрымском кладбище М. А. Волошин. Тем самым он как бы опроверг предсказание М. А. Боде, отметившей, что "писатели долго будут говорить о Жанне Валуа и никто не догадается искать на безвестном кладбище старокрымской церкви ее одинокой могилы". Позже видели эту плиту не то московский художник Квятковский, не то старокрымский житель Антоновский. Во всяком случае, в крымском Доме-музее Волошина будто бы имелась ее фотография.
Кое-что удалось разузнать и лично М. И. Пыляеву от некоей мадам, одно время компаньонки загадочной француженки. С ее слов он пишет: "Де ла Мотт жила здесь под именем графини де Гаше".