Даже самые обездоленные - и те, кажется, принимают "священную офуро", пусть в общественном бассейне... Это напоминает мне шахтеров у меня на родине в Севеннах: они возвращаются домой к четырем часам дня, раздеваются и погружаются в ожидающий их бельевой бак с горячей водой. Теперь я знаю, что мне смутно напоминает это сочетание мыльного пара, чистых домов, суетливых домашних хозяек, расширение пор, расслабление мышц, размякших от очень горячей воды, - я это уже наблюдал и ощущал в бараках севеннских шахтеров.
В Японии много общественных бань. Они играют здесь ту же роль, что у нас кабаре. Предприимчивые политиканы используют их в качестве трибун. Во время избирательных кампаний они по десять раз на вечер раздеваются, чтобы толковать про политику в общественной бане своего участка.
Теперь я убежден, что у японца голое тело совершенно не ассоциируется с чувственностью...
(Умирающий старик (?) продолжает свои стенания...) Здесь даже перегородки "не рассчитаны" на наш рост. Если я отодвигаю их, выпрямившись, их заедает, стоит мне наклониться, и они снова скользят. Отодвинув сёдзи окна, я вижу по другую сторону садика группу голых, как черви, парней около общественной бани. Возле нее, как и внутри, они не испытывают ни малейшего стеснения.
21 час
Только что за мной приходила мадам Мото. Сначала она путано объясняла, почему ей надо извлечь меня из номера, но в конце концов открыла истинную причину: стелить постель в моем присутствии не положено. Почему - она сказать не может, но так уж повелось, вот и все. Верится с трудом. Как всегда, неожиданная смесь бесстыдства и целомудрия...
Создается впечатление, что о моих удовольствиях печется вся гостиница во главе с мадам Мото. Служанка принесла прибор. Только она вошла, как другая вызвала ее в коридор. Ни одна из них не является дважды. Вся гостиничная прислуга женского пола перебывала в моем номере, чтобы исподтишка посмотреть на меня...
Понедельник, 15 апреля, 10 часов
В том же номере той же гостиницы
Я живу на коленях, а отдыхаю стоя. Дачники в помятых кимоно расхаживают по коридорам гостиницы, садам, улицам; они предаются законному безделью, совсем как наши дачники в Виаласе или Женолаке, и утруждают себя только поклонами и изъявлениями вежливости.
Вчера вечером, когда на низком столике уже стоял ужин, в мой номер вошла молодая женщина в кимоно. Она опустилась на колени и несколько раз поклонилась до пола. Потом она подошла к туалету с большим зеркалом, присела, поджав ноги, и стала доставать из сумочки и раскладывать гребенки, щетки и прочие туалетные принадлежности. Обосновавшись в номере, она села со мной за стол, но не для того, чтобы есть, - хотя я несколько раз ее приглашал, - а чтобы прислуживать: наполнять бокал, тарелку... Немолодая особа, худая, с суровым лицом приносила блюда из кухни, где для меня приготовили европейскую еду. Ни та ни другая ни слова не говорили по-английски. Подчеркивая ногтем японские слова в моем туристическом разговорнике, я получил ответы почти на все содержащиеся в нем вопросы, даже на те, которые меня нисколько не волновали. Надо же мне было как-то убить время, а главное, помешать женщинам разговаривать друг с другом, то подсмеиваясь надо мной, то пугаясь моей бороды.
- Как вас зовут?
- Меня зовут Терука - Светящаяся Лань.
А еще говорят, что в разговорниках скудный лексикон!
Старая благородная горничная, преклонив колена, убирала со стола с нарочитой медлительностью, чтобы продолжать разговор с мадемуазель Терукой. Обе женщины не без ужаса разглядывали меня снизу вверх.
Сколько длились эти переговоры? Ни одна ни другая словно не решались покинуть комнату. Мне хотелось спать, никогда еще я не испытывая такого сильного желания остаться одному.
Старуха принялась мне что-то объяснять по-японски, совершенно не заботясь о том, понимаю ли я ее. Показывая на мадемуазель Теруку, она шесть или семь раз начинала с одного и того же (я узнавал по звучанию слов), а заканчивала тем, что знаками просила хранить молчание - прикладывала палец ко рту, делала вид, что зашивает стежками губы или запирает их молнией.
Я же судорожно листал разговорник, но так и не находил ни одного выражения, близкого к тому, что мне хотелось бы сказать обеим: убирайтесь вон!
Наконец старуха встала и с подносом в руках направилась к выходу. Оставив его в коридоре, она вернулась, стала на пороге и продолжала переговоры с мадемуазель Терукой, которая так и не сдвинулась с места.
Полагаю, лицо мое не выражало любезности и удовольствия, подобавших при данной ситуации. Чтобы покончить с ней, я прямо в кимоно скользнул на приготовленное мне ложе, не обращая никакого внимания на женщин, продолжавших беседовать.
Вдруг старуха выхватила у меня из рук разговорник и принялась с трудом просматривать его, страница за страницей. Я видел, как она миновала разделы "Приветствия", "Посещение города", задержалась на главе "Гостиница", долго читала и перечитывала все, что там написано про "багаж и чемоданы"... Наконец она испустила победный клич и, указывая на мадемуазель Теруку, заявила: "Ториацукаи ни тюиситэ кудасай".
Я прочел перевод: "Обращайтесь осторожно".
Я вытолкал обеих за дверь. Право, я не более добродетелен, чем другие, скорее менее, но, говоря по чести, обе женщины отвратили бы от себя кого угодно.
Очень скоро, когда я уже засыпал, женщина, что постарше, вернулась. Наверное, ее мучили угрызения совести, а может, она себя упрекала за то, что я не понял, зачем она пришла. Я попросту выставил ее в коридор.
4. Роковые сигареты
В тот же день, в 2 часа ночи, следовательно, скорее в пятницу, 16 апреля, в 2 часа утра
В комнатушке мадемуазель Ринго, как в мою первую токийскую ночь... Но в какой ситуации!
Я вынул блокнот и для вида делаю эти записи. Я сижу, поджав ноги, на том же месте, что и в мой первый вечер в Токио. Сколько иллюзий утрачено с тех пор!
Мадемуазель Рощица присела слева от меня.
Но справа, где тогда сидела красивая мадам Мото, сидит брат Ринго, молодой человек. Я вижу его впервые. Она среди ночи стащила его с постели, чтобы он ее охранял.
Это сказано не было, но само собой вытекает из ситуации, в которой я оказался. Мадемуазель Ринго и ее брат лихорадочно листают все французские и английские разговорники, какие сумели раздобыть в столь поздний час. Они говорят без умолку, бросая на меня обеспокоенные или раздраженные взгляды. Молодой человек старается дать мне понять, что твердо решил ночевать тут, между сестрой и мной.
А между тем я не сделал ничего такого, чтобы попасть в подобный переплет. Мадемуазель Рощица и ее бедный брат, которого стащили с постели, - тоже.
Мне жаль их, им жаль меня. В конце концов мы смутно ощущаем, что можем поладить, и тем не менее молодой защитник, преисполненный подозрительности, не уходит, Пока они с помощью разговорника строят вместе корявую фразу, которая, дай-то бог, рассеет недоразумения, я постараюсь рассказать все по порядку. Судя по их колебаниям, оговоркам и отступлениям, времени у меня предостаточно...