Возвращаюсь к беседе с Франсуа Бассоле по поводу его книги по истории страны, озаглавленной "Эволюция Вольты с 1898 г. по 3 января 1966 г.".
- Некоторые из нас, руководствуясь конъюнктурными соображениями, призывают забыть колониальное прошлое, - сердился Франсуа. - Я с этим не согласен. История для меня - не последняя, а, скорее, одна из первых наук в строительство современного государства.
Бассоле, как и многие другие африканские интеллигенты, убежден, что с колониализмом надо порвать не только материально, но прежде всего духовно, вывернув все зло и ханжество наружу. В своей книге о В. И. Ленине этот вольтийский историк и публицист много места уделяет разоблачению тезиса о так называемой "цивилизаторской миссии" колониализма в Африке.
- В недавние колониальные времена, - продолжает Франсуа, - нас держали подальше от политики, а ныне империалистическая пропаганда пытается воспитывать пас так, чтобы белое казалось черным и, наоборот, чтобы неоколониализм представлялся африканцу наивысшим благом жизни. Я не верю в серьезность демагогической игры в "прогрессивных" и "реакционеров". Я всегда задумываюсь, кому на руку эта игра и вообще можно ли в Африке быть реакционером по убеждению. Есть ли на свете люди беднее африканцев? Впрочем, - это вам скажет любой африканец - всякий мой соотечественник, до вечного бедняка-земледельца уверен, что он ближе к социализму, чем к капитализму (если вы ему получше растолкуете, что такое социализм), так как живет в общине со всеми ее незыблемыми представлениями о коллективном труде, о коллективной солидарности. Беда заключается главным образом в том, что наши "революционные" пли, скажем скромнее, просто хорошие заявления и лозунги о борьбе за справедливость и прогресс часто расходятся с делами.
Да, в сознании вольтийцев косное прошлое подчас тесно переплетается с теми извращенными, ханжескими понятиями "демократии", которые годами внушал им колониализм. Из метрополии глухим непонятным эхом доносились слова "свобода, демократия и прогресс", обдуманно освобожденные от всякого конкретного содержания. Ораторы приводили ими в экстаз аудиторию, хотя сами не могли толково объяснить, что же такое эта "свобода" на самом деле. Частое употребление слов "свобода" и "демократия" вело к обратным результатам. Ямеого не скупился на красивые выражения и невыполнимые обещания, но страна прозябала в нищете и невежестве. В те годы, согласно народной вольтийской поговорке, сооружался "обезьяний домик".
- У нас в народе, - объяснял мне резчик Арзума, - есть такое выражение "обезьяний домик". Когда все делается невпопад, когда одни строят, а другие ломают, в этих случаях крестьяне, веками наблюдавшие за "трудовой деятельностью" обезьян, употребляют это насмешливое выражение - синоним бесполезного труда. Ораторствовали мы тогда красиво. Вообще, мы, африканцы, - прирожденные ораторы: в каждой деревушке есть своя "хижина бесед". На бумаге составлялись честолюбивые экономические проекты, на деле в среде чиновников, начиная с самого президента Ямеого и его министров, царили детская беспомощность, невообразимая коррупция и расточительство.
С ларалле-набой - хранителем королевских могил я встретился в муниципалитете. Ларалле-наба - также первый заместитель мэра столицы. Увлекательные сказки неграмотного мудрого Ямбы Тиендребеого - таково его светское имя - вечерами часто собирают широкую аудиторию радиослушателей - от мала до велика. В моей библиотеке хранятся его книги "История королевских обычаев уагадугских моей" и "Сказки ларалле" с автографами. Ларалле - глубокий знаток легенд, обычаев, пропагандист народной музыки и танцев. Однажды старый Ямба поведал легенду, согласно которой вольтийцы ведут свое происхождение от львов, откуда пошло и их прозвище "львиное племя".
Несколько впечатлений о Верхней Вольте наиболее отчетливо врезались в мою память. Они о народе… "львином племени", стойкостью, мужеством, гордостью и трудолюбием которого нельзя не восхищаться.
Возвращенная родина
Загадки Камеруна начинаются с названия этой страны. Все учебники и монографии единодушно утверждают, что ее крестными отцами были португальцы. В 1482–1486 годах они высадились в бухте Амбое и эстуарии Вури. Изумленные необыкновенным обилием креветок, португальцы окрестили эстуарий "Рио душ Камароеш" (река креветок), а "Камароеш" впоследствии превратилось в "Камерун". Но есть и другая, менее известная версия этимологии этого слова. Ее источник - народные легенды и эпические баллады. Эту версию излагает в книге "Мвет" (мвет - струнный инструмент фангов-бети) габонский учитель Тсира Ндонг Ндутуме. Одна из баллад, которая исполняется гриотом под мвет, описывает первое вторжение фангов в этот ныне обжитой ими район. Они пришли сюда откуда-то с востока, преодолев реки Уэлле и Убанги, ограбив и уничтожив огнем попавшиеся им на пути деревни. Камерунские леса и саванны были тогда заселены охотничьим племенем энгонг, говорится в балладе. Продвижение фангов задержал тропический лесной массив Кам-Элоне. Кам-Элоне - на языке фангов исполинское дерево, якобы преграждавшее им путь в течение нескольких лет. В конце концов, если верить легенде, они пробили проход в его стволе и рассеялись по лесным чащобам района Берберати, Яунде, Уэсса. Название же завоеванной ими страны "Кам-Элоне" со временем зазвучало как "Камерун". Кто прав? Ученые-историки или гриоты? Это одна из тайн истории Камеруна.
На географической карте Камерун выглядит птицей, приготовившейся к взлету. Ее гордо вскинутый гребень упирается в самый центр Африканского континента - озеро Чад. В силуэте этой страны словно проступают черты ее закаленного трудной историей независимого и мужественного характера. Птица-Камерун давно рвалась в полет, ввысь, к немеркнущему свету свободы, но долгие десятилетия ее порывы сковывались путами колониализма.
Однажды в лесной деревушке близ города Мбалмайо нас пригласил в гости крестьянин - родственник местного коллеги-журналиста. Заботливо побеленный опрятный домик соседствовал, как это часто бывает в африканских селах, с шоссе. Так удобнее для его обитателей: в нужный момент знаком руки можно остановить проезжающую машину и добраться на ней до города; здесь легче также продать случайным путникам - туристам или горожанам - оттягивающую руку гроздь бананов, несколько кукурузных початков или корзину апельсинов. При домике был зажатый лесной чащей маленький огородик, окаймленный широколистными бананами.
- И это все ваше хозяйство? - удивился я.
- Нет, моя плантация там - за лесом, - махнул рукой старый крестьянин.
Чтобы утолить мое любопытство, а может быть, из некоторого честолюбия, крестьянин вызвался показать свой участок. Путь к плантации пролегал через сумрачный, пропахший затхлой плесенью лес. Сквозь плотный подлесок, представлявший собою огромной толщины изгородь, с паучьей рачительностью сплетенную самой природой, была прорублена узенькая еле приметная тропинка, которую буйно растущий лес изо всех сил старался прикрыть лиановыми веревками и густыми тенетами пауков, а человек, насколько ему хватало сил, - спасти от неуемной стихии. Мы протискивались по тропке, как эквилибристы, остерегаясь болезненных уколов острых лиановых шипов.
- Вот она - наша недавняя судьба, - вдруг задержался старик перед высохшим, безжизненным деревом внушительных размеров, по-видимому разновидностью кайи.
Виновником гибели этого гиганта были цепко обнявшие его лианы из семейства фикусовых, которых называют "душительницами". Они скромно пускают ростки в дупле или углублении дерева, затем обвивают его, высасывая из растения соки, закрывая ему солнечный свет. Дерево не выдерживает единоборства с коварным недугом и погибает, хотя еще долго стоит скрученное с ног до головы крепкими побегами лиан.
К счастью, народ несравним с неподвижным и смиренным деревом в тропическом лесу. Камерунцам удалось сбросить цепи душителя-колониализма.
На одном из приемов в Яунде деятель правящей партии Камерунский национальный союз, сказал мне:
- Вы, иностранцы, просто не способны представить себе, как много нового в нашей жизни, какая эволюция произошла и происходит в наших взглядах и понятиях. Порой нам самим все эти сдвиги кажутся непостижимыми. В Камеруне, как, впрочем, и в других африканских странах, далеко еще не стерты следы колониального хозяйничанья, наследия прошлого, но именно на фоне этих родимых пятен истории особенно ясно видны достижения страны за недолгие годы независимости, ее трудности и проблемы.
В ноябре, когда отсверкают фантастически яркие, грохочущие стрелы молний, стихнут проливные тропические дожди, когда вот-вот закончится неустойчивое короткое межсезонье и в центральные районы Камеруна неудержимо вторгнется жаркий сухой воздух, в иной год наблюдается любопытное явление природы. На некоторые города и села по ночам в течение двухтрех недель наваливаются орды саранчи - на языке эвондо мимбу. Автомашины по улицам Яунде в эту пору движутся с вымученной медлительностью улиток. В бликах неоновых фонарей в спутанном клубке вьются четырехкрылые существа и мгновенно словно от внезапно обуявшей их усталости камнем сваливаются на асфальт. К ним наперегонки прямо под колеса машин отважно бросаются мальчишки, девчонки и взрослые, чтобы успеть раньше других подобрать упавшее насекомое и запихнуть его в приготовленную для этого бутылку.
- Мимбу - небесная манна для нас, - растолковывал мне эвондо из квартала Мвонг-Мби. - Смотрите какие они толстые! Своими маслянисто-жирными кольчатыми телами они похожи на гусениц. Мы вытапливаем из них масло, на котором жарим пищу. Для этого мы чистим мимбу, кладем их с солью в кастрюлю и кипятим до выпаривания воды. На дне остается масло.
Мимбу едят вместо мяса с отваренной маниокой, заправленной арахисовым соусом. В Мвонг-Мби я попробовал сэндвич с саранчой…