– Нет ничего удивительного, Флэшмен, что вы подозреваете пирата в самых страшных намерениях… в отношении вашей жены. В самом деле, из того, что мне приходилось слышать о ее грации и красоте, они вполне способны разжечь… ну, да… могут пробудить в нем… э-э… неправедную страсть. – Брук замялся и отпил из стакана, явно подбирая слова, способные передать, что Сулейман может ее изнасиловать, но при этом не ранить мою гордость. Наконец он затараторил дальше:
– Он не станет! Ну, это самое… Я не верю, что с ней… ну, будут плохо обращаться, если вы понимаете. Я убежден, что она просто пешка в его замысле, сплетенном с достойным Макиавелли коварством, и играет роль наживки, способной заманить меня в западню. Таков, – продолжает этот косматый псих, ни мало не смутившись, – его истинный замысел, потому как он и подобные ему знают – им не найти спасения нигде, покуда я жив. Главная цель его козней – вовсе не она, уверяю вас. Во-первых, он уже женат, знаете ли. О да, мне удалось добыть за прошедшие несколько дней немало сведений, и они подтверждают: пять лет назад Сулейман женился на дочери султана Сулу, и хотя мусульмане, конечно, не сторонники единобрачия, нет оснований полагать, что их союз… не является счастливым. – Пока я недоуменно разевал рот, Джей Би описал круг по комнате. – Так что я вполне уверен – ваша супруга надежно защищена от… от… чего-либо этакого. Чего-либо… – он взмахнул бокалом, расплескав арак. – …чего-либо ужасного, если так выразиться.
Вот так он и сказал, провалиться мне на месте. Я не верил собственным ушам. На миг мне показалось, что потеря любовной мышцы пагубно сказалась на рассудке моего собеседника; потом я пришел к выводу, что он несет эту несусветную чушь исключительно с целью подбодрить меня на свой совершенно рехнутый лад. Не исключено, ему казалось даже, что в своем отчаянии я готов буду проглотить любой бред, даже про парня, который не посмеет оседлать бабенку, раз у него есть своя собственная. А может, он и сам в это верил?
– Она вернется к вам… – Брук замялся в поисках подходящего слова, и нашел-таки, – незапятнанной, можете не сомневаться. Я даже уверен, что для него ее безопасность будет превыше всего, поскольку если с ней что-то случиться, пусть даже в запале битвы… или еще как… ему не сдобровать, и он это знает. И в конце концов, – выкладывает Брук мысль, явно только что пришедшую ему в голову, – пусть он и пират, зато получил в Англии образование джентльмена. Не могу представить, что в нем умерли все остатки чести. Кем бы он ни стал… Дайте-ка наполню ваш бокал, дружище, – мы обязаны помнить, что было время, когда он мог стать… да-да, одним из нас. Полагаю, вам эта мысль доставляет некоторое облегчение, не так ли?
* * *
[Выдержка из дневника миссис Флэшмен,
…августа 1844 г.]
Отныне я Лишена Надежды и Безнадежно Одинока в своем Заключении, подобно Узнику Шильона, за той лишь разницей, что он находился в темнице, а я – на паровом корабле, что в тысячу раз хуже, ибо в темнице ты хотя бы остаешься на месте, а не уносишься все далее от Дорогих Друзей! Уже неделя, как я лишена свободы – нет, она кажется мне целым Годом!! Мне остается только тосковать по утраченной любви и в Ужасе гадать, какую же Судьбу готовит мне мой бессердечный похититель. Колени мои подгибаются, а сердце замирает – как завидую я доле Шильонского Узника (см. Выше), поскольку над ним не нависал такой Страх, и у него хотя бы была мышка, с которой можно играть и которая тыкалась ему носиком в ладонь в знак симпатии. Не то чтобы я люблю мышей, но еще меньше мне по нраву тот Отвратительный Туземец, что приносит мне еду, которую я не в силах поглощать, хотя в последние дня два, когда мы, как я заметила через окошко в борту, приблизились к берегу, к рациону прибавились некоторые весьма Вкусные Фрукты. Суждено ли этому причудливому и враждебному тропическому берегу стать Ареной моего Рабства? Продадут ли меня здесь, на Землях Индии? Ах, милый Батюшка и добрый, благородный, великодушный Г. – мне больше вас никогда не увидеть!!
Но даже горечь потери не страшнее, чем Неопределенность, терзающая меня. С того самого жуткого дня моего похищения я не видела дона С. Поначалу мне казалось, что это результат Стыда и Раскаяния, которые не позволяют ему посмотреть мне в глаза. Я воображала его Мечущимся по своему Кораблю, терзаемого муками совести, грызущего ногти и Глухого к мольбам матросов, требующих указать им курс, пока судно бесцельно качается на волнах. О, как заслужил он эту Пытку! Но все же чрезвычайно странно, после всех его Страстных Излияний, что он целых семь дней Избегает видеть меня, Объект своего Помешательства. Не могу уразуметь этого, поскольку вряд ли вообще ему знакомо понятие о Совести, и не могут же корабельные дела занимать все его время! Почему же тогда Жестокий Злодей не спешит насладиться видом Беспомощной Жертвы и Позлорадствовать над жалким ее видом, поскольку тафта на моем платье совсем перепачкалась, да и в каюте так жарко, что мне по неволе пришлось выбрать одно из туземных одеяний, называемых саронга, из числа предложенных уродливой маленькой китаянкой, которая прислуживает мне – желтолицее создание и ни слова по-английски, хотя вовсе не такая неряха, как некоторые из известных мне служанок. Мне приглянулась саронга из красного шелка – она, кажется, идет мне лучше других, – и еще одна, синяя с золотой вышивкой, весьма милая. Но они, конечно, слишком простые и легкие и совсем не сочетаются с европейской одеждой, разве в качестве déshabillé. Но мне ничего не остается, а поскольку каблук на левой туфле сломался, пришлось снять их совсем. Туалет мне тоже совершать нечем, поэтому волосы мои пришли в форменный беспорядок. Дон С. – Негодяй и Скотина: во-первых, потому что похитил меня, а во-вторых, потому как столь бессердечно пренебрегает мной в таких прискорбных обстоятельствах!
По полу дни ПП
Наконец он пришел, и я обескуражена! Пока я поправляла, насколько возможно, страшный небольшой ущерб, нанесенный моей внешности жестоким заточением, и прикидывала, как моя саронга (та, что красная) будет сидеть элегантнее – ибо существует превосходное правило, обязывающее Благородных Женщин в любых Обстоятельствах выглядеть как можно лучше и сохранять достойный вид, – как вдруг Заметила его Присутствие. На мои Возмущенные Протесты он ответил комплиментом по поводу того, как идет мне саронга, сопроводив его таким жгучим Взглядом, что я тут же пожалела о снятом платье, опасаясь, как бы мой вид в Туземном Убранстве не распалил в нем темную страсть. В ответ на мои настойчивые требования немедленно вернуть меня Домой и мои Укоры в пренебрежении мной он совершенно спокойно и дотошно стал расспрашивать, Удобно ли мне тут!
– Верните меня сей же час к семье, и мне не понадобятся ваши никчемные удобства! – с ядовитым презрением парировала я.
Он не обратил ни малейшего внимания на мой выпад и заявил, что мне стоит навсегда выбросить подобные мысли из головы.
– Что? – вскричала я. – Вы отказываете мне даже в нормальной одежде, туалетных принадлежностях, ежедневной смене белья и разнообразии в меню, оставив только жареную свинину, от которой меня уже тошнит, и даже не собираетесь проветривать и убирать мое помещение?
– Нет-нет, – запротестовал он. – Это все вы получите, как и прочее, что вашей душе угодно будет, но про возвращение к семье придется забыть. Это не обсуждается!
– Это мы еще посмотрим, приятель! – вскричала я, пряча Страх, который в моей Трепещущей Груди пробудили его Жестокость и Бессердечие, под маской Напускной Храбрости. Тут он, к моему изумлению, падает на колени и хватает – правда, с должным уважением, – мою руку и начинает говорить в такой трогательной и умоляющей манере, прося извинить его за дерзость и клянясь, что, разделив его Любовь, я стану Настоящей Королевой, и малейший мой каприз будет приказом, и меня никто и пальцем не тронет. Видя мою слабость, дон С. с жаром заговорил о Добрых Отношениях, связывавших нас, и я, вопреки самой Себе, растрогалась до слез.
– Зачем, ах, зачем, дон С., вы погубили это все своим бездумным и неблагородным поведением после такого приятного путешествия? – вскричала я. – Это так низко с вашей стороны!
– Я не мог выносить пытку, видя вас в руках другого! – отвечает он.
– Как? Каких Какого другого вы имеете в виду, дон С.? – спрашиваю я.
– Вашего мужа! – отвечает он. – Но теперь, кля-сь н-бом, он вам больше не муж!