Мы переглянулись. Такое совсем не вязалось с представлениями об Арктике и полярниках. Люди прячутся от самолета, люди прячутся от людей, оказавшись среди океана, в сотнях километров от любого населенного пункта!
- Садимся? - предложил я Титлову.
- Действительно, что это за люди? - спросил, ни к кому не обращаясь, Патарушин.
- Два снежных человека, - отшутился бортмеханик Богданов.
Мы нашли подходящее поле для посадки километрах в трех от места, где видели следы. Сбросили дымовые шашки. Сели.
- Берите винтовки и пойдем, - сказал Титлов.
Взяли винтовки. Пошли.
- Не держитесь кучей, - приказал Титлов.
- Почему? - спросил Патарушин, когда мы, выражаясь языком военных, рассредоточились.
- Мишень больно крупная, - буркнул за Титлова Афинский.
Метрах в трехстах от торосов Титлов остановился.
- Мы у них на мушке. Вон они, за четвертым торосом справа.
Пригляделись. Действительно, торчит меж зубьями льда дуло. Залегли.
Они молчат. Мы тоже. Подождали, подождали, наконец Титлов крикнул:
- Кто вы?
Не ответили.
Афинский повторил тот же вопрос по-английски.
Молчание.
Мороз был крепкий, с ветерком нам в лицо.
- Отвечайте! - снова крикнул Титлов. - Отвечайте, черт возьми, кто вы?!
- Пошто лаешь? - донеслось из-за торосов.
- А пошто молчите?
- Кто вы такие? - спросили из-за торосов.
- Ну уж это наглость, - пробурчал Патарушнн, человек весьма чувствительный к вопросам субординации и вежливости.
- Летчики! - ответил Титлов.
- Выходи один. Поговорим. Только чур без ружья!
Мы переглянулись.
- Можно? - спросил я у Титлова. Тот кивнул.
Я поднялся. Когда прошел шагов десять, из-за торосов навстречу мне вышел невысокий русобородый мужчина. Я внимательно приглядывался к нему. Он двигался вразвалку, как ходят люди, привыкшие к тяжелому физическому труду, крепко ступая на ноги.
Сблизились.
Я увидел, что мужчина немолод. За пятьдесят ему перевалило давно. Глаза из-под лохматых бровей смотрели сурово и подозрительно. Шел он неторопливо, и мы встретились гораздо ближе к его лагерю, чем к моему.
"Непрост мужичонка-то", - подумал я.
Сошлись.
Не подавая руки, бородач сел на обломок льда.
Сел и я.
- Пошто идете за нами? - угрюмо спросил он.
- Вы-то как очутились здесь?
- Дорога заказана?
- Нет.
- Вот мы и идем.
- Да идите, пожалуйста. Мы помочь думали.
Я достал кисет, стал набивать трубку.
Старик опустил глаза и старался не смотреть на табак.
Я раскурил трубку.
Старик крутнул головой.
- Хорош табак.
- Хорош.
- Духовитый.
- Душистый и крепкий.
Помолчали.
- Одолжите, может…
Я протянул ему кисет.
Бородач достал из-за пазухи трубку величиной с добрый кулак, покосился на меня. Я махнул рукой.
Он плотно набил трубку, подобрал табачинки, случайно упавшие на снег. Потом достал спички и, прикуривая, второпях сломал две. Крякнул с досадой. Затянулся глубоко, даже глаза закрыл от удовольствия. Выдохнул дым не сразу. Вытер слезы, набежавшие на глаза.
- Дядя Митяй! - послышалось из-за торосов.
- Две недели без табаку, - словно извиняясь за несдержанность своего спутника, сказал бородач.
- Куда идете-то?
- На Диксон.
- До него семьсот километров!
- Дойдем.
- А прошли сколько?
- Верст пятьсот. С гаком.
- Одни?
- Одни. - Крикнул: - Гришка, подь сюда!
Из-за торосов вышел второй бородач, со стороны моего лагеря поднялся приземистый Титлов и направился к нам.
Дядя Митяй посмотрел в его сторону, усмехнулся:
- Много вас?
- Пятеро.
- Пусть идут. Не лиходеи мы. Столяры.
Около нас собрались все. Григорий закурил.
- С Таймыра с Гришкой и топаем, - разговорился подобревший от табака дядя Митяй. - Нешто можно так с рабочим человеком обращаться? Столяры мы, столярами и подрядились. А нас, поди ж, плотниками поставили. Плотник - он плотник и есть, а столяр - он столяр. Свое ремесло у каждого. Нешто мы плотниками подряжались?
- Ясно, столярами! - горячо вступился Григорий. - Плотниками мы бы ни в жизнь не пошли.
- Вот то-то и оно-то. Не пошли.
И дядя Митяй долго и старательно объяснял нам, что они с Гришкой столяры, а не плотники, и рядились столярами, а их глупый и непонимающий начальник заставлял работать плотниками. Они, конечно, могли и плотничать, но какой уважающий себя столяр согласится быть плотником, коль и подрядился-то он столяром, а совсем не плотником, хоть и может плотничать.
Мы слушали, не перебивая, и разглядывали путешественников. Одеты они были ладно, добротно, даже, я сказал бы, с щепетильной опрятностью: полушубок с кушаком, за который заткнут топор, треухи, ватные брюки, валенки.
Меня, как навигатора, интересовало многое.
- Как же вы ориентируетесь? - спросил я. - Как правильное направление держите?
- Компас у нас, - и дядя Митяй достал обыкновенный туристский компас, который в этих широтах показывает то ли направление, то ли цену на дрова в бухте Тикси. - Да вот часы. Проверить бы не мешало.
Сверили часы. Дядя Митяй подвел свои на пять минут.
- Ничего. Дойдем. Почитай, уж половину пути прошли.
- И не страшно? - поинтересовался Патарушин.
- Не… - протянул Григорий.
- А медведь?
- А топоры?
- Почему же вы берегом не пошли? - спросил Титлов.
- Дальше, - ответил дядя Митяй.
- Да ведь пустяк. Всего на триста километров. Так по семле, не по океану.
- По берегу медведей больше.
Мы с восхищением смотрели на двух простых русских людей, решившихся на такое путешествие. По своему маршруту, по элементарности оснащения и по смелости замысла оно, пожалуй, не имело себе равных.
Попытка Нансена и Иогансена пройти от дрейфующего "Фрама" к полюсу и вынужденное отступление к острову Белая Земля считается классическим эталоном пешего полярного путешествия. О том, какие трудности и лишения пережили путешественники, нет смысла пересказывать. Этот поход блестяще описан в книге Фритьофа Нансена "Фрам" в полярном море".
Двое, что сидели перед нами, уже прошли триста километров и были уверены, что пройдут еще семьсот. Триста - это по прямой. А обход разводни? А дрейф льда, постоянно относивший их обратно? А свирепые пурги и лютые морозы?
Но никому из нас не пришло в голову назвать их героями. Почему?
Об этом мы подумали после того, как уговорили дядю Митяя и Гришу сесть к нам в самолет, - а уговаривали мы их долго, заверили, что и платить им не придется, и вдобавок пообещали взять на себя хлопоты объяснить начальству их самовольную отлучку.
И всегда, когда мне к слову приходилось рассказывать эту историю, мнения слушателей разделялись. Одни утверждали: "Герои!", другие упрямо твердили: "Нет!" Наверное, будут свои мнения и у читателей.
Тогда спор о герое и подвиге стоит продолжить.
Валентин Аккуратов
КОВАРСТВО КАССИОПЕИ
- Горючее кончается, - сказал пилот флагштурману. - Через час будем падать.
И тогда, словно по заказу, в облачном месиве, плотно затянувшем поверхность Ледовитого океана, появилось "окно".
- Земля! - крикнул штурман и откинул с головы капюшон чукотской малицы, чтобы лучше, вернее разглядеть сушу, спасительную сушу, так неожиданно открывшуюся под ними.
- Ледник… - протянул разочарованно пилот. - Ледник. А мы на колесах…
Флагштурман Михаил Гордиенко пожал плечами:
- Должно быть, это остров Джексона. От него до базы на Рудольфе всего тридцать километров.
- А ты уверен, что это остров Джексона? - спросил штурмана пилот. - Земля Франца-Иосифа насчитывает восемьдесят семь островов. Мы четыре часа не видели земли.
- Этот Джексона. Больше мы не увидим земли. База на Рудольфе в тридцати километрах.
- Вот только в какую сторону?
- Вот именно… - протянул штурман.
- Ладно, - сказал пилот. - Снизимся, посмотрим, - и обратился к радисту: - Сообщи, чтобы остальные самолеты следили за нами.
Сбросив газ, огромный оранжевый четырехмоторный самолет ушел в "окно".
- Видишь, снег неглубокий… Лед-то как блестит.
- Жаль, что мы не на лыжах, - сказал пилот. - Всем уйти в хвост! Немедленно!
Гордиенко понимал, что это необходимая мера. Она преследует две цели: даст самолет "козла" - люди будут своего рода балластом, который может помочь машине вернуться в нормальное положение; случится что-либо похуже - из горького опыта катастроф известно: хвост почти всегда остается целым.
Однако штурман остался рядом с пилотом.
Сделав широкий круг, самолет зашел на посадку и низко потянул над темными трещинами ледников.
- Тяни! Тяни! - послышался над ухом пилота голос штурмана. - Там, впереди, ровно! И трещин нет!
- Ты не в хвосте? - удивился пилот. Но тут он "перетянул" последнюю трещину, и разговаривать стало некогда. Машина мягко коснулась земли, вернее, льда, и покатилась, поднимая тучи снега. Вдруг сильный толчок потряс самолет. Машина, задирая хвост, стала падать на нос, но лишь качнулась и приняла нормальное положение.
Несколько секунд в самолете стояло молчание, так характерное для вынужденной посадки. Его нарушил пилот: