Без комментариев
Таким идальго я любовался, следуя за ним по безлюдной улочке Ла-Коруньи. Безупречный пробор. Скрытая под краской седина выбивается только на аккуратных усиках. Не тощий, а стройный. Украшенный чувством собственного достоинства и природным благородством, которое невозможно сымитировать - на своем опыте безродного дворняги знаю, каково это - держать спину. У идальго такая спина, будто он сию минуту начнет танцевать фламенко. Голова горделиво поднята, плечи развернуты, руки чуть согнуты в локтях… Высокие каблуки отчетливо отбивают каждый шаг по камням тротуара. И взгляд… Взгляд свободного, уверенного в себе человека, чье благородство не приобретено за заслуги, а досталось по рождению, как у принца Чарльза во время покушения на него, показанного по TV.
Когда началась пальба, наследник английского престола произносил речь, стоя у микрофона. При этом реакция окружающих на выстрелы была одинаковой и естественной - голова в плечи, и человек сгибался, стараясь уменьшиться в размере. Многие падали, прикрывая голову руками. Недвижимым остался только Чарльз. Под грохот выстрелов принц продолжал тупо стоять у микрофона, с недоумением взирая на корчившиеся вокруг фигуры подданных. Вероятно, что в этом запредельном отсутствии инстинкта самосохранения виноваты многие поколения непуганых предков Чарльза. Безусловный человеческий инстинкт - страх - атрофировался от долгого неупотребления, отчего в этот драматический момент взгляд престолонаследника выражал только любопытство и недоумение. Без потери достоинства, разумеется.
Тот же фирменный, несуетной взгляд, что и у принца, был у идальго. Он шел, спокойно обозревая мир. Потом скользнул глазами по мусорным ящикам, сваленным у обочины, и остановился - что-то привлекло его внимание. Он наклонился и, не теряя осанки и достоинства, принялся ковыряться в бачке. Великолепной рукой с длинными смуглыми пальцами, украшенными перстнем, перебирал полуистлевший мусор, царственными движениями выуживал какое-то тряпье, развалившиеся коробки от электроники, испещренные иероглифами…
"Эх, идальго, испортил песню!.." - вздохнул я.
Две запеленатые в хиджабы барышни прошествовали мимо, лопоча по-своему. Вдоль ящиков прошли, брезгливо огибая идальго, но разговор не прекратили - все равно никто не понимает. Следом с ревом пронеслась стая разнузданных байкеров - идальго глазом не повел, продолжая внимательно изучать какую-то тряпку. Потом вернул тряпку на место и продолжил путь. Стук каблуков удалился за поворот.
"Сплошное огорчение" - как говаривал друг моей юности Юра Штанько, провожая взглядом незнакомую красотку.
Виртуальные штормы, о которых нам сообщал "навтекс", переместились от мыса Галисия к Сент-Висенту, и мы двинулись в Португалию.
Бр! бр! бр!.. Какая гадость - туман в океане!
Маркус
В Лиссабоне закончилось фирменное масло для моего драгоценного "вольво". Прихватив использованную канистру как образец, я поплелся на берег и долго шатался по раскаленным пыльным улочкам, от одной заправки к другой. Заправщики разглядывали маркировку на канистре и отрицательно качали головами.
Возвращаясь, на бонах наткнулся на жуликоватого вида толстячка и разговорился. Так бывает - встретились взглядами, как будто обменялись верительными грамотами, и через пару минут уже товарищи. Имя, которым назвался мой новый друг, я услышал как Маркус. На бонах Маркус оказался потому, что имел непутевого сына, который, возвращаясь из яхтенного похода, вырубил телефон. Любящий отец волновался и три дня подряд приезжал в гавань встречать. От сына же ни слуху ни духу. Маркус пожаловался на сына, я - на отсутствие машинного масла, обоим стало немного легче, тем более что английский у нас с Маркусом был примерно одного уровня, что тоже сближает. О вольвовском масле Маркус сказал: "Ноу проблем" - и, поманив меня пальчиком, пошел на выход из марины. Я побежал следом.
Новый друг оказался не трепач - за воротами его поджидал новенький красный "порше".
Ничего себе!
Марк сказал, чтобы я пристегнулся, нажал на педаль, и мы понеслись по улицам Лиссабона со скоростью ветра. Остановившись у заправки с надписью "Вольво", Маркус опустил стекло и поманил заправщика пальцем. Пожилой заправщик подпорхнул, как молодая козочка, угодливо изгибаясь, и они затарахтели. В результате выяснилось, что фирменного вольвовского масла в Лиссабоне вообще нет. Ближайшее место - Гибралтар. При слове "Гибралтар" Маркуша одобрительно закивал и воскликнул: "О!"
Неудача с маслом его нисколько не обескуражила - в запасе у моего нового приятеля было много других ценных предложений. Он сказал: "О’кей!" - и потащил меня на мою же яхту. Там потребовал карту и, отмечая этапы будущего пути "Дафнии", начал осыпать советами и напутствиями (к слову сказать, ни один из них не оказался бесполезным - Средиземноморье Маркус знал как свои пять пальцев).
Прощаясь, Маркус последний раз бросил взгляд в сторону моря, откуда ожидал появления сына, сплюнул в воду, сказал: "Янг данке" - и испарился. "Янг" я понял - молодой, а "данке" - спросил у Президента, вернувшись на "Дафнию". Президент порылся в словаре и перевел: осел. Вместе получилось: молодой осел.
"Полезное слово для воспитания сыновей", - подумал я.
Марина-де-Лагос
Перед тем как покинуть Португалию, шатался по бонам, разглядывая яхты, и наткнулся на знакомый силуэт - наш родной советский минитонник "Нева" среди фирменных посудин. Выглядит скромно, но видно, что в хороших руках - концы не болтаются, на лебедках чехлы, новый румпель.
К "Невам" у меня особое отношение - я знал их конструктора, Игоря Сиденко, еще в тот период, когда он после постройки двух головных лодок самонадеянно рассуждал о массовом производстве, о национальном классе, о всесоюзных гонках… В далеком восьмидесятом эти разговоры мне казались чистой маниловщиной. Игорю я не возражал, но про себя снисходительно похлопывал по плечу, говоря: "Знал бы ты, сынок, что такое массовое производство в нашей стране и сколько тебя еще ждет дерьма и унижений на этом бесславном пути". Плохо же я знал Игоря.
Пока ласковый теленок двух маток сосет, талантливый уже травку щиплет
По всем законам советской жизни Сиденко как яхтенный конструктор не должен был состояться - уж очень он не вписывался в застойные регламенты. Худой, длинноволосый, в очках под Джона Леннона, одетый в живописные лохмотья, с противогазной сумкой через плечо… Плюс тяжелый, конфликтный характер, плюс амбиции, плюс комплексы, плюс воинственное западничество. Само собой, гитара, рок и диссидентские выставки, из-за которых в свое время Игорь чуть не загремел из "корабелки".
При виде такого "конструктора" у советских начальников всех уровней случался нервный тик. В их глазах Сиденко был законченным прохвостом, которого на пушечный выстрел нельзя подпускать к КБ. А он работал и был востребован значительно больше, чем многие коллеги с правильными биографиями, нужными мыслями и покладистыми характерами. Объяснить эту аномалию можно было лишь одним - его яхты "бежали".
"Какой русский не любит быстрой езды?"
Гений сказал не все, но главное.
Долгими зимними вечерами российский яхтсмен не грезит о путешествиях на яхте в кругу семьи или друзей, а мечтает лишь о том, чтобы дождаться лета, спустить яхту, прыгнуть в нее и сию же минуту кого-нибудь обогнать, тем самым кому-то что-то доказав.
Куда мчится российский парусный яхтинг? Какую вандербильдиху побеждает? Кому утирает нос? Кому что доказывает? Мне это неведомо. Точно знаю, что в поисках гоночного снаряда спрос на яхты, придуманные Сиденко, был велик, хотя интерьерами и прочим фаршем Игорь заниматься не любил - только скоростью.
Казалось бы, чего проще: гидродинамика - наука точная, все опыты проведены, формулы известны, программы написаны… садись за компьютер и валяй. И валяют, при этом у Сиденко яхта бежит, а у других упирается. Название этому необъяснимому явлению - талант.
Одна беда: не вписывался Игорь в застойный советский мир, не смог вписаться и в российский рынок.
В застойные времена в сердцах порядочных людей теплилась надежда, что, может быть, что-то изменится в будущем. Не сейчас, не завтра, но хоть когда-нибудь. Потом случилась наша демократическая революция, пришел долгожданный "когда-нибудь", вместе с ним нагрянул рынок, и очень скоро стало ясно, что больше никаких перемен не будет. И вообще больше ничего не будет, кроме этого бесстыдства и воровства - ни сейчас, ни в будущем… Беда. Для большинства одаренных людей, к которым принадлежал и Сиденко, отвратительность жизни лишь приобрела другой оттенок.
Умер Игорь, как это принято среди талантливых русских людей, от травм, полученных в пьяной драке, едва пережив свое сорокалетие.