Но уже нет, не в Плимуте были так нужные Дюку Бэнсон и Стэнток. Совсем напротив – удалялись они от Плимута, втроём, неторопливо, на шести лошадях: три запасных были изрядно нагружены тюками с едой.
Для Бэнсона и Совы было очевидным, что охотники за черепами используют против них наимощнейшее оружие: государство. Поэтому, с неисповедимым нахальством, эти три ничтожные человеческие песчинки решили купить и себе такое оружие. А чтобы сделать это, необходимо было добыть вполне понятное средство: Очень Большие Деньги.
Ранним вечером трое путников добрались до вторично умершего монастыря. Знакомым уже путём Бэнсон спустился в подвалы и показал друзьям вполне подходящее для отдыха место – комнату кастеляна. Ничего не изменилось здесь с момента его отъезда. Две стены, от пола до высокого потолка, так же заставлены стеллажами и шкафчиками с аккуратно уложенным тряпичным хозяйством. Стояли покрытые пылью большая конторка, кресло и стол, а также высокое пристенное бюро со стеклянными дверцами, сквозь которое были видны хрустальные рюмки, дубовые ларцы и глиняные кубышки со снедью, из которых обильно вылезла подсохшая уже плесень. Бэнсон оставил друзей осваивать помещение, а сам повёл рассёдланных лошадей в конюшни. Двери и загоны их были распахнуты, и, казалось, давно выветрился конский запах, но две лошади, послушно ступая за Бэнсоном, громко заржали. Закрыв лошадей в загонах, старательный ученик мастера Альбы взял сухой соломы, щепок и развёл под плитой огонь. Сходил к колодцу, достал воды, принёс несколько вёдер и наполнил стоящий на плите котёл.
Огонь и вода! Дым над трубой, движения, топот. Запах съестного. Искорка жизни вновь засветилась в этом древнем надломленном месте.
Вернувшись в комнату кастеляна, Бэнсон увидел, что и в камине, и в узкой голландской печи жарко пылает огонь. Вьюки занесены в комнату и некоторые уже распакованы.
– Всё необходимое для жизни здесь в изобилии, – сообщил Стэнток.
– К моменту крушения империи Люпуса здесь содержалось примерно полтысячи человек, – кивнул ему Бэнсон. – Людей теперь нет, а хозяйство осталось.
Вошёл Сова. Улыбнулся:
– Продуктовый цейхгауз был закрыт и вполне сдержал холод. Мясо попортилось, но бочки с мукой, маслом, солью, сахаром, мёдом, сушёными фруктами – всё сохранно. Овощи в бочках – картофель, морковь, свекла, лук – засыпаны опилками, и подгнивших овощей практически нет.
– Полтора года, – сказал Бэнсон, – не такой уж большой срок для овощей. Тем более в ледниковом цейхгаузе.
Начинало темнеть, и новые обитатели "Девяти звёзд" поспешили наполнить бочку водой для себя и уже подогретой водой из котла напоить лошадей. Запарили овса и хорошо накормили. Долили воды в котёл на плите и в огонь щедро добавили дров. Затем вернулись в подвал, заперли двери. Раздвинули письменный стол конторки и выложили на нём заряженные пистолеты. А потом уже сели и вволю, обильно поужинали. Бэнсон повесил на голландку залежавшиеся простыни, и они быстро нагрелись. Потом по очереди сходили на конюшню и вымылись, полностью опустошив котёл. Снова заперлись в комнате кастеляна и легли в свежие, чистые постели. Но, хотя усталость мучила каждого, сразу заснуть не получилось: билось и тревожило воображение – что принесёт завтрашний день. Найдут ли они здесь то, во что трудно поверить.
День сокровищ
Утром делали всё нарочито медленно. Хорошо пронимали, что поддаваться азарту может лишь поверхностный человек. А такой человек, как правило, неудачлив.
Заварили вкрутую пшеницы, добавили кукурузной муки. Накормили вполне отдохнувших уже лошадей. Нарезали привезённые с собой сыр, окорок. Хозяйственный, аккуратный Стэнток напёк пресных лепёшек. Позавтракали. Пошли по дворикам и закоулкам.
– Последнее логово Люпуса было здесь, – сказал друзьям Бэнсон, – за железной дверью. И смотрите-ка! Он так спешил на разговор с Альбой, что дверь так и осталась открытой!
Да, когда Фортуна, сузив шалым весельем свои чудесные глазки, льнёт к тебе и лучится улыбкой – забудь слова "не успел", "опоздал", "пусто", "грустно". Едва лишь ступили за железную дверь – вот они. Пять ящиков, поставленные на каменном полу ровным рядом. Пять цейхгаузных сундуков, плоских, длинных и очень тяжёлых.
Бэнсон небрежно, как будто был перед ним ларь с мукой в кухне, отбросил крышку первого.
– Ках-хы! – кашлянул, пробивая задеревеневшее горло.
– Вот так всё просто? Подходи и бери? – с весёлой иронией проговорил принц Сова.
– Ма-ма мо-я! – нараспев протянул Стэнток.
А Бэнсон наклонился и, поддевая крюком загнутых пальцев крышки, поднял их ещё с четырёх сундуков.
"Отобрать самые дорогие и редкие вещи", – распорядился не до конца обезумевший Люпус. И вот оно. Золото, золото, золото. Женские браслеты, кубки, слиточки, слитки, столовые и письменные золотые приборы, массивные нити жемчуга – о Боже, какого жемчуга! – с перламутровой синевой, белый, ещё белее, голубоватый, розовый… Табакерки если изредка и попадались серебряные, то лишь потому, что сверкали инкрустацией из самоцветов. Медальоны! Шкатулки! Ларцы с украшениями! И – на тонких золотых цепях – связками – кольца, кольца, кольца. Пронзительное сверкание бриллиантов соткало над ящиками дымчатый прозрачный ковёр, который словно живой шевелился при любом движении головы.
– Ну, вот и армия, – сказал со сдержанной радостью принц Сова. – Ждите, господа лондонские генералы. Скоро разбогатеете.
– Это не совсем то, – вздохнув, сказал Бэнсон. – Не удастся быстро обратить изделия в деньги. Всё равно, что снять крышки и возить по улицам днём в воскресенье. Где-то золото и серебро лежит в обычных монетах. Надо искать.
Неизменно втроём, – поодаль друг от друга, на случай поставленной западни, – шли они по комнатам и подвалам. Бэнсон, вызывая в памяти впечатанный в неё план замка, вёл, показывал:
– Здесь может быть… Вот здесь тоже… Эту дверь не трогаем, подземный ход… А вот здесь можно…
Ходили часа два. И нашли столь внезапно, что, поражённые, остановились. В тонкой кирпичной кладке – неровно пробитая дыра, в рост человека.
– Ну разумеется, – сказал Сова. – Обратите внимание, Стэнток. Цвет раствора в швах резко отличается от всей остальной кладки стены. Замуровано наспех, рукой торопливой, небрежной, с кляксами и мазками раствора.
Вошли в пролом. Первый этаж, с окнами. Длинное узкое помещение. На одной стене лошадиные хомуты, дуги. Вдоль второй, под окнами – дубовые вёдра, бочки, бочонки. В них до краёв – английской чеканки золото и серебро. То, что является универсальным капиталом: монеты.
– Беда, братцы! – вдруг напряжённо выговорил принц Сова.
И показал. Бэнсон шагнул и со свистом втянул в себя воздух.
– Что, джентльмены? – обеспокоенно спросил Стэнток. – В чём дело?
Бэнсон поднял с перевёрнутого пустого бочонка бутылку с недопитым вином. Взболтал. Понюхал. Сова взял лежавший рядом надкушенный кусок хлеба. Разломил.
– Дня три, – сказал он, остро взглянув на Бэнсона.
Тот кивнул:
– От силы – четыре.
И, посмотрев за бочонок, добавил:
– Табурет возле бочонка один. Значит, и гость был один. И снова заявится. Может, прямо сейчас.
Наклонился, поднял седельную сумку. С усилием изъял из неё плоский, в локоть длиной, дубовый бочонок-анкер. Вместо коньяка или джина в нём были набиты монеты. Поднял вторую сумку, с пустым ещё анкером.
– Или унёс первую партию пешком, или пожалел лошадь.
И поместил анкер назад в сумку.
– Но теперь заявится с двумя или тремя лошадьми…
– Стэнток! – резким, металлическим голосом приказал Бэнсон. – Бегом в конюшню. Бери наших лошадей и веди в самый дальний цейхгауз, направление сейчас покажу. Нельзя, чтобы они, заслышав чужих, заржали. Захвати с собой воду, овёс, себе еды дней на пару. А мы с Совой…
Он посмотрел на принца.
– Бежим к воротам и по дороге смотрим, не оставили ли вчера наши кони навоз, – понимающе кивнул тот.
Но покинули они хомутный склад лишь после того, как отвели курки на пистолетах, сдули с кресальных полок порох и насыпали новый.
Быстро ступая, но как можно невесомее, они вышли.
– Вот по этой улице до конца и направо, – показал Бэнсон Стэнтоку, и тот поспешил в конюшню.
– Что бы ни случилось, не покидай лошадей! – добавил ему вслед Сова, и Стэнток, принимая приказ, вскинул к полам шляпы руку.
Спустя два часа, старательно уничтожив свои следы, вернулись к пролому. Принесли две большие корзины с водой и провизией. Одну Бэнсон внёс в хомутный склад. Поставил между дальними бочками, там, где устроил лежанку. Вторую Сова унёс в закоулок напротив пролома, немного пошуршал там чем-то и через минуту исчез.
И замерло всё в "Девяти звёздах", и притих даже ветер.
Они просидели бы и неделю, терпение и опыт вполне позволяли. Но ждать пришлось лишь до следующего полудня.
Нет, не прав был патер Люпус, со злобным отчаянием бросивший Фердинанду "никто уже не придёт!". Стук копыт и храп лошадей оборвались у входа в длинный цейхгауз. Привязав поводья к ручке двери, приехавший торопливо, без опаски вошёл под гулкий свод. Прошагал, часто и шумно дыша, к пролому. Перешагнул битый кирпич.
"Замри". Приказал ему отлично знакомый хруст взведённого курка пистолета.
"И даже не думай". Приказал второй щелчок, сзади.
– На колени встал, руки на поясницу, – отчётливо сказал Сова.
Приехавший медленно подчинился. Бэнсон подошёл, шагнул в сторону, с линии возможного встречного выстрела Совы. Качнул, затягивая на себя напряжённый взгляд, стволом в ярде от лица. Сова сзади туго связал руки. Потом стянул лошадиной шлёвкой сапоги в подъёмах, этой же шлёвкой притянул к сапогам запястья.