Лучась улыбкой, Эвелин кивнула мне. Я подошёл, спросил тихо:
– Всё ли хорошо у тебя здесь было, любимая?
– Очень, очень скучала.
Мы прошли в недавно открытую мной и Таем дверь, подошли к круглой лестнице. И здесь, убедившись, что никого нет, Эвелин, обняв меня, прильнула всем телом. Я вздрогнул. Часто забилось сердце. Обнял гибкую, тонкую талию, – осторожно, почти невесомо.
– Я только что с лошади. Пот и пыль…
– Идём! – потянула меня за руку Эвелин. – У нас полный котёл горячей воды. Только я отправила Дэйла в нашу ванную, чтоб отмылся перед отдыхом. Я правильно сделала, милый?
– Совершенно правильно, моя милая. Как, впрочем, всё и всегда.
Мы прошли ближний к лестнице апартамент, где – было слышно - Власта на уже знакомом мне языке напевала какую-то милую песенку. Прошли второй апартамент, где о чём-то переговаривались Алис и Луиза. Вошли к себе, миновали ванную, в которой Дэйл гремел ковшом и тазами. Вошли в кабинет.
– Наконец-то я дома!
– Уже есть чувство, что это твой дом, Томас?
– Да, милая. Мой и твой, навсегда.
Взявшись тонкими пальцами, Эвелин стала расстёгивать мои камзол и дорожный пояс.
– Где Луис?
– О, Луизе придётся немножечко поскучать. Луис вступил в должность, принимает дела у сэра Коривля.
– Луис теперь командор?!
– Несомненный и полновластный. Может быть, к ночи прискачет.
И – да, Луис в этот день прискакал поздно ночью. Луиза, заплакав, несколько раз быстро поцеловала его и отправилась к себе – наскоро греть воду. Мы сели за дальним краем стола. Я на своём стуле, Эвелин слева. Луис сел справа, со стоном вытянул затёкшие от изрядной ходьбы в сапогах ноги. Пришли Ярослав, Власта. Алис присеменила, закутавшаяся в жёлтенькое одеяло. Выглянул из двери Готлиб, я махнул ему призывно, и он подошёл, сел, но тут же вскочил и стал резать окорок. Луис принял толстый розовый пласт копчёной свинины и немедленно стал рвать его белыми молодыми зубами. Несказанно удивив меня, пришлёпали босоногие Омелия, Грэта и Файна. Растирая полусонные глазки, направились разводить огонь в камине.
– Вы что, барышни? – спросил я их изумлённо. – Зачем встали?
– Колбаски поджаривать, – сонным хриплым баском ответила Омелия. – Вы сидите, сидите, беседуйте.
Прибежала Луиза, села возле Луиса, прижалась, обхватив его руку.
– Всё у вас здесь хорошо? – спросил Луис у неё.
– Всё прекрасно! Эдвин и Томик в срок спят, едят, на дневном солнце гуляют, молоко свежее, масло, сметана, баню делаем каждый вечер!
– Что такое баня?
– Завтра, завтра узнаешь!
Осторожно, вынося каждый прибор двумя ручонками, Грэта накрыла стол. Я кивнул ей: "Сделайте и себе".
Барышни принесли колбаски, сводящие с ума сытным, чесночно-перцевым ароматом. Готлиб разлил морс в высокие кружки, наломал хлеб.
Тихо и мило текла трапеза. Все смотрели друг на друга с любовью. Луис урывками, между едой, рассказывал адмиралтейские новости.
– Это счастье!! – подавшись к моему уху, шепнула мне Эвелин.
– Да, милая, – так же шёпотом ответил ей я. – И пусть так будет всегда.
Я сидел на своём важном стуле, добавлял иногда к рассказу Луиса словцо. И, словно от жара в бане, плавился сердцем от счастья. И знал, знал: тот, кто должен сидеть здесь, среди нас, обязательно вскоре появится. И Алис будет прижиматься к нему, обхватив его могучую руку, и, как Эвелин мне, тайком покидая общий разговор, станет шептать тихо: "Где ты бы-ыл, Бэнсон? Скажи-и, где ты так долго был?"
Я всё для этого сделаю. Хотя сейчас это моё намерение держится на одной лишь ниточке, такой тоненькой, такой невнятной: небольшом сереньком человеке, который сейчас несёт под мышками мои золотые сплющенные блины портфунтов, где-то далеко, в неведомой стороне.
Глава 6
ЛИПКИЙ ДЖЕК
Вот так я, взрослый, рассудительный человек, отдал неизвестному мне проходимцу изрядную сумму золота. Всего лишь за обещание "разузнать, что можно" о Бэнсоне. На взгляд Давида, поступок вздорного, не бывалого человека. Но спустя время, когда я снова беседовал с уцелевшим в невероятных приключениях Прилипалой, я спросил – что помешало ему отправиться с двумя портфунтами золота в Новую Англию и безбедно жить до конца дней? Оказалось – то же, что и Дэйлу, посланному мною за пилорамой: моё открытое, честное, без "выцарапывания" гарантий доверие.
Дом Сиденгама
Маленький человек с неприметным лицом медленно брёл вдоль вонючей сточной канавы улицы "Золотой лев" сонного города Плимута. Плимут не хотел просыпаться, вставать и идти на работу, на службу, на рынок, в порт, в казармы. Улицы его, в том числе и улица "Золотой лев", были заполнены мокрым, стылым туманом. В такую погоду горожанину хочется разложить в камине огонь побойчее, сесть в кресло возле него и взять в руки ласкающую теплом чашку вскипячённого молока и с хрустом продавленный вилкой ломтик поджаренного хлебца. И так сидеть, утвердив пятки на скамеечке у огня, и вдыхать чудный аромат горячего молока, в которое старательная кухарка положила кусочек масла и щепоточку соды, и насмешливо смотреть в окно на мёрзлый противный туман. Ну а если уж обстоятельства жизни гонят горожанина в служебный кабинет или торговую лавку, то он стремится как можно скорее преодолеть мутную уличную хмарь и скрыться за мокрой снаружи и сухой изнутри дверью. Потому и не было почти людей на улице "Золотой Лев". Потому и были удивительны два джентльмена, странно-медленно идущие сквозь ледяной, липкий туман. Оттого и прицепил к ним свою ковыляющую походку и волокся в неизменных трёх ярдах неприметный маленький человек.
– Господин Сиденгам не появляется ровно три месяца, – говорил один джентльмен. – Деньги, которые он оставил на фонарное масло, давно истрачены. Но не пропускать же вечером фонарь перед его домом! Что, все дома будут освещены, а его – нет? Как улыбка без одного зуба!
– На нашей улице такого не будет, – несколько высокомерно произнёс второй джентльмен. – Мы станем отпускать ему масло в долг. Когда объявится – разом заплатит.
– Вот в этом-то и вопрос! – воскликнул, зябко вздрагивая, первый джентльмен. – Господин Сиденгам – одинокий старый чудак. Одинокий!
– И что?
– Так то, что если он умер в своём доме, то об этом никому не узнать! И сколько же мы будем платить за его масло?
– Вполне возможно… Но что же делать?
– Объявим всем владельцам домов и завтра ровно в восемь утра соберёмся у его дома. И вскроем ворота и двери. Если он мёртв – объявим поиск наследников и переведём долг на них. Если ж его просто нет, определим, что изъять из имущества, продать и возместить расходы на фонарное масло. Для того и соберём всех, чтобы решала вся улица, а не мы двое – председатель уличного совета и казначей.
– Да, это действительно выход. Констебля не забыть пригласить!
– О, это всенепременно!
– Ну, вот и дом.
Джентльмены остановились перед добротным домом, на каменном цоколе, с мезонином. Все окна на первом этаже были завешены тяжёлыми ставнями, и лишь окно мезонина пялилось на улицу зеленоватым, толстым, старинным стеклом. Один, поддёрнув перчатку, взялся и несколько раз с силой ударил в ворота железным, кованным в виде кольца молотком. Затем, задрав головы, они посмотрели разом вверх, на мезонин.
– Нет, – сказал ударивший спустя четверть минуты. – Я уже месяц вот так стучу, да всё без толку.
– Завтра в восемь утра! – твёрдо сказал второй джентльмен, и они двинулись вслед за равнодушно миновавшим их маленьким человеком.
Через несколько шагов они растворились в тумане, и вскоре объявились – определённо – каждый у своего камина, с чашкой того самого молока. А неторопливый шпион вернулся спустя десять минут. Решительно, скрытый туманом, перелез через ворота. Подошёл к двери дома.
– Двустворчатая, – сказал он. – Это глупо.
Потянул ручку. Ригель запертого замка держал вторую створку надёжно. Тогда оценщик двери достал из-под куртки портфунт, добыл из него золотую монету и вернул портфунт на место. Изъял из скоб запирающий ворота брус, поставил его у столба вертикально. Степенно вышел и притворил, как будто запертую, за собой створку ворот. И спустя час вернулся с небольшим узлом.
Закрыл ворота, заложил в скобы брус. Подошёл к двери, надёжно вправленной в каменный проём стен. Положил на стоявшую возле двери скамью узел. Развязал, разметал немедленно стёкшие с краёв скамьи концы ткани. Аккуратно разложил отличные, хорошо наточенные, с синевой от закалки инструменты. Поднял на уровень головы коловорот с мощным сверлом и в правом краю створки высверлил четыре отверстия в ряд, вплотную друг к другу. Вставил в запахшую стружкой щель узкую пилу и стал неторопливо пилить – справа налево, вдоль дверной притолоки. Вскоре он отбросил полуфутовые обрезки дверных досок и, улыбнувшись, взглянул на зияющую чернотой щель между притолокой и укоротившимися досками двери. Наклонился, взял хищно подогнутый на конце короткий ломик. Втиснул его плоской лопаточкой снизу под дверь – и несильно потянул вверх. Дверь, не упирающаяся теперь в притолоку, послушно пошла вверх – и снялась с петель.
Придержав обе створки, сноровистый взломщик составил их у стены и вошёл в дохнувший на него плесенью дом. Спустя пять минут вышел, взял отпиленные края досок, узел с коротко звякнувшим железом, прихватил и тяжёлую скамью. Ушёл в дом, и вскоре над каминной трубой, совершенно невидимый в тумане, потёк дым.