- Так вот, там есть огромная гора, Тейде, ее вершина покрыта снегом, а в недрах бурлит и клокочет огонь. Оттуда неустанно доносится грозное рычание, а порой гора извергает огонь и лаву, наводя ужас на самых отважных, - он цокнул языком, чтобы собеседник проникся, чего стоило пребывание на этом острове. - И ты знаешь, что каждую минуту можешь утонуть, попасть в засаду, сорваться со скалы... Я потерял десятки людей, был ранен, невыносимо страдал, но тогда меня хотя бы грела надежда, что дома ждет любимая... - тут он возмущенно фыркнул. - Да уж, любимая! Моя возлюбленная супруга перед Богом и людьми все это время лежала в объятиях демона, принявшего облик рыжего козопаса.
- Рыжего? - удивился францисканец.
- Рыжего! - повторил тот. - Однажды он едва не попался мне в лапы, так вот, у него была огромная грива до самого пояса - рыжая, как пламя ада.
- Странно! - произнес монах. - Я никогда не слышал о рыжих гуанчах.
- Этот гуанче был рыжим. Его мать была настоящей дикаркой, никогда не спускавшейся с гор. Поговаривали даже, что она совокуплялась с козлами.
- Вы в этом уверены?
- Так мне рассказывали. Но что уж точно не подлежит сомнению - везде, где появляется этот ублюдок, происходят странные вещи. Здесь рядом живет один астуриец, что плыл на борту "Санта-Марии"; так вот, он рассказывал, что именно пастух взял в руки румпель, когда корабль сел на мель у северных берегов острова.
- Возможно, мы и в самом деле ошиблись и должны судить вовсе не донью Мариану, а этого козопаса, - едва слышно прошептал францисканец. - Говорят, что Люцифер любит вселяться в рыжих.
- Так вы действительно считаете, что он может оказаться демоном, принявшим человеческий облик? - удивился виконт.
- Несомненно, - убежденно ответил францисканец. - Я совершенно уверен, что он - сын демона, с которым спуталась та дикарка-гуанче.
- А если женщина переспала с сыном демона и зачала от него ребенка, этот ребенок тоже будет сыном дьявола? - поинтересовался виконт.
- Не знаю, - честно ответил монах. - Это весьма деликатный вопрос, и лишь высшие церковные власти могут в нем разобраться.
5
Трудно представить настолько разных людей, как Арайя и Гаитике, несмотря на то, что они много времени проводили вместе, спали в одной комнате позади верфи Сиксто Вискайно, а окружающие делали все возможное, чтобы ни один из них не чувствовал себя ущемленным по сравнению с другим или с остальными детьми.
Сын Сьенфуэгоса и гаитянской принцессы Синалинги в свои девять лет мог считаться первым на земле метисом, рожденным в Вест-Индии, и черты его характера красноречиво намекали на то, какими со временем станет большинство представителей новой расы. А хрупкая Арайя, возможно, последняя представительница вымирающего племени, являла собой недюжинную жизнестойкость, решительность и уверенность в собственных силах, что удивляло и обескураживало всех, кому доводилось встречать девочку, обещавшую со временем стать неотразимо привлекательной.
Гаитике, казалось, ничего не интересовало, кроме кораблей и картографии, а любознательность Арайи и тяга к знаниям поистине не имели границ; она уже не только говорила на кастильском диалекте, но читала и грамотно писала, проявляя не меньший интерес к латыни, французскому, медицине и много чему еще, что попадало в поле ее зрения.
Играли они вместе, но им постоянно приходилось уступать друг другу, хотя девочка с первого взгляда прониклась почти материнской нежностью к этому несмышленышу, который, стоило ему сойти с корабля на берег, становился совершенно потерянным.
Гаитике, конечно, знал, что Сьенфуэгос - его отец, и питал к канарцу искреннюю любовь и восхищение, но намного свободнее чувствовал себя в компании Бонифасио Кабреры. В то же время, между Сьенфуэгосом и этой девочкой сложилось удивительное взаимопонимание, совершенно непонятное тем, кто не знал, какие тайны этой огромной непостижимой вселенной связывают его с Арайей, рожденной на далеких берегах нового континента.
Сельва, пустыни, высокие горы и мрачные болота по ту сторону моря оставили отпечаток на обоих, и это, а также владение языком, которого никто больше не понимал, отличало их от окружающих и создавало прочную, но невидимую связь.
Арайя считала, что ее ждет великая судьба, ибо так предсказали ее боги-предки, а Сьенфуэгос на тот момент был единственным, кто об этом знал. С другой стороны, неизведанные тайны гигантского континента навсегда пленили душу Сьенфуэгоса, а Арайя была единственной, кто это понимал. Что же касается остальных, в том числе и доньи Марианы Монтенегро, то все это оставалось для них слишком далеким.
Однако виделись они очень редко, поскольку Сьенфуэгос по-прежнему вынужден был скрываться в зарослях, появляясь на верфи лишь по ночам, не чаще пары раз в неделю, чтобы узнать новости, которыми снабжал его Бонифасио Кабрера, а девочка целыми днями училась, впитывая, как губка, любые знания, которых требовала ее душа, как будто делала это по велению богов, волю которых должна исполнить во что бы то ни стало.
- Она прямо-таки замучила всех своими вопросами, - жаловался хромой, когда Сьенфуэгос расспрашивал его об успехах своей любимицы. - Отчего, почему, зачем? Порой мне хочется послать ее ко всем чертям - просто потому, что я знать не знаю ответов на все ее вопросы. Во всяком случае, о плотницком деле она уже знает больше, чем сам Вискайно, в готовке разбирается лучше, чем его жена, а в в богословских вопросах - лучше, чем падре Ансельмо. Хотелось бы знать, что она собирается делать дальше?
- Она мечтает жить во дворце с золотым потолком.
- Нисколько не удивлюсь, если однажды она там и поселится. Очень скоро она станет самой образованной женщиной на острове.
- А мальчик?
- Мальчик все время проводит в порту или удит рыбу на берегу. Никак не могу заставить его учиться.
- Но его необходимо заставить.
- Как?
Заставить блуждающий где-то далеко разум сосредоточиться на сухой латыни или математике и впрямь оказалось нелегко, хотя мальчик никогда не возражал и не пытался протестовать, а просто уходил в себя. Его тело сидело с книгой, а душа бродила в другом месте, так что он не мог выучить ни единой строчки.
Едва хромой удалялся, Гаитике отправлялся к реке, где долго сидел на берегу с удочкой - в том самом месте, где мутная Осама, разливаясь, впадает в синие морские воды. Однажды он разглядел вдали знакомые очертания самодельной фелюги; она пришла с запада и теперь, огибая побережье, двигалась в сторону хлипкого маленького причала.
Он тотчас узнал лодку: ведь не более года назад он сам видел, как ее строили, как вытачивали киль, как прилаживали каждую досочку. Сколько раз он потом правил этой лодкой, стоя у штурвала!
Сердце мальчика сжалось, едва не провалившись в пятки, как только он убедился, что плывущая к нему лодка - действительно одна из шлюпок с "Чуда", вот только кроме двоих гребцов в ней сидел еще один человек. Вскоре Гаитике безошибочно узнал огромную тушу Сораиды ла Морсы, славной бывшей проститутки, когда-то перебравшейся на Ямайку вместе с многоопытным Хуаном де Боласом.
Он бегом бросился по пляжу к ним навстречу, помог женщине выйти на берег и махнул рукой, давая гребцам понять, что можно возвращаться. Те, лукаво подмигнув, развернули лодку и вновь направились в открытое море.
- Где наш корабль? - спросил мальчик, когда лодка скрылась из виду.
Толстуха нежно погладила его темные кудри, как делала в прежние времена, когда еще служила в борделе Леонор Бандерас.
- Ждет в безопасном месте, - тихо ответила она. - А где хромой?
- В доме Сиксто Вискайно.
- Сегодня же вечером отправлюсь туда.
С наступлением темноты она пошла туда и рассказала во всех подробностях, что дон Луис де Торрес, капитан Моисей Соленый и многие другие, принимавшие участие в плавании вместе с Марианой Монтенегро, ушли в море, чтобы избежать костра, едва услышав, что немка арестована ужасной Инквизицией. Первой их мыслью было бежать через океан в Европу но уже через день они устыдились своей трусости и вернулись, встав на якорь в уютной и безопасной гавани на юге Ямайки, где решили выждать некоторое время, а пока что прислали Сораиду, чтобы она разузнала, как дела у доньи Марианы.
- Ничего нового, - сообщил Бонифасио Кабрера. - И насколько я понял, долго еще не будет. Королевский дознаватель не торопится принимать решений.
- Дон Луис на это и рассчитывал. А он столько знает об Инквизиции и ее бесконечном терпении. Где ее держат?
- В крепости.
- Есть хоть какая-то надежда вытащить ее оттуда?
- Абсолютно никакой.
- А этот хваленый Сьенфуэгос?
- Делает все, что может.
- Прекрасно! - довольно произнесла толстуха. - Дон Луис де Торрес ни минуты не сомневался, что так оно и будет. По его приказу каждый месяц, в полнолуние, корабль ждет вас, стоя на якоре в лиге от устья реки. Вы можете передать ему весточку?
- Разумеется! А как обстоят дела на борту?
- Беспокоимся за сеньору.
- Я всегда знал, что они нас не бросили! - убежденно заявил Бонифасио Кабрера. - Хотя они так долго не давали о себе знать, я все равно не мог поверить, что они могут оставить ее в беде. Особенно Луис де Торрес.
- Для обращенного еврея положение опасно вдвойне, поскольку Инквизиция готова сжечь всех евреев на кострах, до последнего человека, что и делают в Валенсии: жгут сотнями, чтобы захватить имущество, - Сораида ла Морса, казалось, испытала немалое облегчение, передав послание; окинув комнату многозначительным взглядом, она с улыбкой осведомилась: - Есть что-нибудь выпить в этом доме? Хумилья или кариньена?