- Не вижу в этом необходимости.
- Не видите необходимости? - вскричала немка. - На кону стоит моя жизнь, мне грозит смерть на костре. Святая Матерь Церковь в вашем лице может совершить непростительную ошибку, осудив невинного, а вы даже не видите необходимости в том, чтобы поговорить с человеком, который прячется в тени, но при этом, несомненно, держит в своих руках все нити этой гнусной интриги. Я, конечно, не настолько проницательна, чтобы понять вашу позицию, но если вы так уверены, что знаете истину, изложите мне ваши доводы.
- Не забывайте, сеньора, что если дворянин столь высокого ранга, к тому же родственник самого короля и преданный соратник губернатора Бобадильи, утверждает, что не имеет никакого отношения к этому делу - то кто я такой, чтобы сомневаться в его словах?
- Короли и герцоги так же отвечают за свои поступки перед Богом и церковью, как и последний крестьянин.
- В таком случае, Бог и церковь спросят с него сполна.
- Но тогда будет уже поздно: зло успеет свершиться.
- Разве в этом моя вина?
- А чем лучше убийцы человек, который может спасти жертву, но при этом ограничивается ролью безразличного свидетеля?
- А если свидетель тоже станет жертвой?
- Похоже, вы испугались.
- Я боюсь не того, что стану жертвой, а того, что перестану быть свидетелем, - ответил тот с тревогой в голосе. - И кто тогда сможет подтвердить, что все было именно так, как вы говорите? Кто тогда откроет нам истину, если среди свидетелей останутся одни лишь преступники?
С этого дня немка Ингрид Грасс стала совершенно иначе относиться к человеку, которого прежде считала едва ли не палачом, ибо поняла, что в глубине души брат Бернардино де Сигуэнса ощущает себя таким же узником, как и она сама.
Отталкивающий, почти звериный облик монаха в сочетании с чудовищной грязью и ужасом, который внушала мрачная темница, инстинктивно побуждал Ингрид отвергнуть любую помощь с его стороны, посчитав ее лишь инструментов кошмарной Инквизиции. Но страх одиночества вместе со странной манерой поведения францисканца привели ее к мысли о том, что в этом вонючем мешке с костями скрывается ее единственная надежда на спасение.
Вот уже больше месяца она не видела ни одного дружеского лица, не слышала ни единого слова ободрения и не получала ни весточки из-за стен тюрьмы. Если бы она так хорошо не знала Сьенфуэгоса и не была уверена в его любви, то подумала бы, что он отвернулся от нее в беде, как, по-видимому, отвернулись все старые друзья.
- Есть какие-нибудь новости от моих родных? - спросила она однажды, когда брат Бернардино пребывал в особенно добром расположении духа. - Я чувствую себя словно похороненной заживо.
- Вы имеете в виду капитана де Луну? - ответил тот. - Да вроде ничего нового.
- Вы знаете, что я говорю не о нём.
- А разве у вас есть другие родные? - хитро поинтересовался коротышка, многозначительно покосившись в сторону писца, строчившего протокол. - Насколько я знаю, у вас здесь нет ни родителей, ни детей, ни сестер, ни братьев, ни каких-либо других родственников, коих беспокоила бы ваша свобода или ваше имущество, которое по решению суда будет конфисковано - если, конечно, делу будет дан ход, - он вновь ненадолго замолчал, после чего столь же многозначительно добавил: - Что же касается остальных, то это вовсе не родные, а просто друзья, и я не могу вам передавать о них новости, поскольку не считаю себя вправе втягивать их в это дело.
- Понятно, - донья Мариана Монтенегро печально улыбнулась, погруженная в черную бездну отчаяния. - Я осталась в одиночестве.
- Тот, у кого Господь в душе, никогда не будет одинок.
- Как я могу надеяться, что Бог захочет меня утешить, если те, кто представляет его на земле, пытаются сделать его моим врагом?
- Повторяю вам еще раз: следите за словами, - строго предупредил монах. - У церкви есть право судить вас, но у вас нет права критиковать служителей церкви. Что же касается ваших "друзей", то, насколько мне известно, все они покинули остров на борту "Чуда" в день вашего ареста, и с тех пор не сделали ничего, чтобы помочь вам.
- Страх меняет людей.
- И кого же они так испугались? - поразился брат Бернардино. - Меня? Посмотрите на меня хорошенько! Я - не более, чем скромный слуга Господа, который лишь наблюдает и слушает, но можете не сомневаться, что если дьявол попытается заморочить мне голову, я сумею противостоять его козням.
- Вы полагаете, что если бы я действительно была прислужницей дьявола, он позволил бы запереть меня здесь? Уж если я сумела зажечь воды озера, то уж разрушить стены этой темницы мне тем более ничего бы не стоило.
- Дьявол может сделать лишь то, что ему позволит Господь.
- Если Господь позволяет ему овладевать людскими душами, то почему Бог не позволит дьяволу отпереть эту дверь?
- Мне неизвестны его планы.
- Вам неизвестно слишком многое из того, что происходит вокруг, святой отец... Слишком многое!
Увы, она была права, и брат Бернардино де Сигуэнса не мог с этим не согласиться. Он впал в настоящее отчаяние, потому что с каждым днем все больше отдалялся от истины. Именно это чувство бессилия заставило его однажды набраться мужества и вызвать для допроса виконта де Тегисе, наотрез отказавшегося давать показания.
Однако настырный монах не желал отступать, и дело кончилось тем, что его самого однажды вызвали в Алькасар, пред грозные очи самого губернатора Бобадильи, и потребовали ответа, как он смеет беспокоить столь важных персон.
- Как вы смеете?.. - только и произнес аскетичный и честный по натуре губернатор, который с каждым днем становился все более угрюмым и желчным, понимая, что его тирании скоро придет конец. - Как вам в голову могло прийти допрашивать высокородного виконта де Тегисе?
- Для меня даже последний крестьянин всегда будет слишком высокородной особой, - последовал смиренный ответ. - Но перед лицом закона все равны, и капитан не должен иметь каких-либо преимуществ перед другими.
- Вы забываете, что это я назначил вас вести это дело, так что вы действуете от моего имени.
- Нет, ваше превосходительство, это вы забываете, что моя миссия, для которой вы меня выбрали, не имеет никакого отношения к делам государства, а имеет лишь прямое касательство к делам Святой Матери Церкви, лишь ей одной я имею счастье служить, - брат Бернардино надолго умолк, чтобы собеседник до глубины души проникся его словами, после чего добавил с поразительным спокойствием в голосе: - Вы можете, к величайшей вашей радости, заключить донью Мариану под стражу, чтобы ее делом занялся королевский суд, но если обвинение касается таких вещей, как колдовство, то лишь церковь, и я в ее лице, может решать, как поступить.
- Я освобожу вас от этого дела.
- Это ваше право.
- Считайте, что я это уже сделал.
- Ну что ж, - францисканец опустил голову, поскреб ногтями затылок, а затем, не глядя на губернатора и не говоря более ни слова, извлек из широкого рукава скрепленный печатью свиток и положил его на стол. - Вот мое решение.
- Что еще за решение? - насторожился тот.
- Решение, подписанное вчера и гласящее, что нет никаких оснований или доказательств для судебного процесса над доньей Марианой Монтенегро.
- Что вы хотите этим сказать?
- Что донью Мариану надлежит немедленно освободить, и никто не должен впредь выдвигать против нее подобные обвинения, если не желает иметь дело со Святой Инквизицией, которую я представляю на этом острове по вашему приказу.
- Но это же нелепо! - в ярости вскричал дон Франсиско де Бобадилья. - Я только что вас сместил!
- Я знаю, ваше превосходительство. Но дело в том, что на документе стоит вчерашняя дата, и для того, чтобы его признали недействительным, равно как и для того, чтобы отстранить меня от должности, вам потребуется особое разрешение из Севильи. Даже в том случае, если церковь посчитает нужным его удовлетворить, до тех пор я остаюсь представителем Святой Инквизиции и имею полное право действовать от имени их величеств. Полагаю, вы не рискнете оспаривать их высочайшую волю?
- Это неслыханно! Вы мне угрожаете?
- Никоим образом, ваше превосходительство. Я всего лишь пытаюсь заставить вас понять, что Святая Инквизиция не подчиняется никому, даже губернатору, и может поступать в соответствии со своими желаниями. Если же вы попытаетесь ей перечить, то должны учитывать все возможные последствия своих действий, - монах пристально посмотрел ему в глаза. - Я не просил об этом назначении; более того, предпочел бы отказаться от него, но все же его принял, причем вовсе не потому, что не мог отказаться, а по велению совести. Лично я предпочел бы, чтобы нога Святой Инквизиции никогда не ступала на эту землю, но уж коль скоро вы ее призвали, то должны принимать ее правила.
Франсиско де Бобадилья к тому времени был уже полностью убежден, что безвозвратно утратил расположение монархов, и считал лишь вопросом времени появление корабля из Европы, на борту которого прибудет новый губернатор, а посему не хотел зря рисковать, вступая в споры со служителями всесильной церкви.
Он долго изучал лежащий на столе документ, который, казалось, так и источал волны опасности; наконец, он нехотя кивнул, давая понять, что смирился.
- Ладно! - начал он. - Готов признать, что не ошибся в своем выборе, учитывая вашу репутацию честного и справедливого человека, и будет лучше для всех, если мы оставим это как есть. Спрячьте пока бумагу, - указал он на документ, - и продолжайте ваше расследование.
- А что насчет капитана де Луны? - настаивал маленький францисканец.
- Он примет вас завтра.
- Точно?
- Даю вам слово. Оставайтесь дома.