"Красавицы" - так называл фон Шварц пушки - стояли безмолвно и были неузнаваемы. Некоторые слишком высоко задрали жерла, другие свалились набок… Спотыкаясь о мешки, обходя трупы артиллеристов, капитан вбежал на дворик одиночно действующего орудия. Канонир Петраченко возился с ядром, силясь поднять его окровавленными руками.
- Ух не могу, - сказал про себя канонир и оглянулся назад. Глаза фон Шварца и Петраченко встретились.
- Ты что тут один делаешь?
- Снаряды достреливаю, ваше высокоблагородие. Японцев как мошки. Даже долго целить не нужно. Только вот уже устал не жрамши… ядро не подниму.
Капитан и канонир заложили ядро. Над головами прогудел снаряд. Фон Шварц отбежал к нише и закричал:
- Отойди от орудия. Ты взят на прицел.
- Ничего, - спокойно ответил Петраченко, засовывая мешок с порохом.
Капитан не спускал с него глаз. Затвор закрыт. Началась наводка. Петраченко перебегал от хобота лафета к орудию и подвинчивал механизмы, устанавливающие дуло под определенным углом.
- Выстрел! - сам себе скомандовал канонир и дернул за шнур.
Фон Шварц не выдержал и выпрыгнул из укрытия, чтобы взглянуть за бруствер. Снаряд упал в овраг, из которого после взрыва выбежало несколько японцев.
- Там их тьма, - сказал Петраченко. - Сам своими глазами видел, как они в овраг целым батальоном ввалились. Ядер и пороху осталось немного, достреляем, ваше высокоблагородие.
Под опытной рукой капитана ядра начали падать вдоль всего оврага. Последними двумя снарядами сбили неприятельскую полевую батарею.
- Все, - вздохнув, заявил канонир. - Он вынул затвор, положил его на плечо и, захватив винтовку, пошел в окопы.
"С такими солдатами можно горы перевернуть… А оборудование нищенское, а высшее командование дряхлое, а управления боем не было и нет".
Недалеко в бруствер ударило сразу четыре снаряда. Фон Шварц схватился за голову и поспешно оставил батарею.
9
Наступило затишье. Японцы приостановили атаки и обстрел. Но Третьяков понимал, что сегодня Киньчжоу падет. Никакие ухищрения "скобелевских" генералов не спасут позицию. Батареи разрушены, снаряды расстреляны, окопы повреждены, люди утомлены… В полку невероятно большая убыль живой силы.
"Только мой полк принял всю тяжесть боя. Может быть, после полудня Фок и Надеин дадут смену и пошлют свежие роты для восстановления боя… Боже мой! Неужели отступим? Что будет с Дальним? Позор, кошмар!"- так думал полковник Третьяков и не находил выхода из создавшегося положения. Под его руками не было нужных пулеметов, пушек, снарядов, людей… Он был связан в своих действиях начальством, которого за все утро не видел.
В ближайших траншеях и окопах Третьяков и его адъютант нашли усталых, запыленных солдат, но в их глазах светилась надежда.
- Атаки, братцы, отбиты, - обратился к ним Третьяков. - Переживем ночь и прогоним врага от крепости.
- Наши нигде не дрогнули! - выкрикнуло несколько солдат.
- Нигде! - твердо сказал полковник. - Пятая рота в самом пекле находится, но и она стоит. Горнист прибегал с донесением.
Третьяков еще не знал, что пятая рота уже оставила окопы и горнист не нашел ее на старом месте.
10
Поднимаясь обратно из окопов к батарее № 3, Третьяков увидел генерала Фока. Полковник попятился и ушел ходами сообщения в другую сторону.
- Если будет посланный от генерала, скажите, что я скоро приду. Мне нужно для доклада генералу выяснить положение и состояние рот, - сказал он своему адъютанту.
Третьяков не хотел встречаться с Фоком, как не хочется встречаться с человеком, к которому питаешь глубокое презрение и неприязнь. Пройдя несколько шагов, полковник остановился и с досадой проговорил про себя:
- Но мне же нужно с ним увидеться! Решается судьба позиции, какие у него планы?.. А вдруг есть выход?! К чему злоба и личная неприязнь в общегосударственном деле?! Руководителю следует быть особенно чутким к своим подчиненным, чтобы они не бежали от него, а, наоборот, искали встречи. Но за все время боя - ни одной отрадной мысли от него, ни одной радостной минуты с ним. Ни одного толкового распоряжения на все мои просьбы о помощи. Захватил мою идею о козырьках. Что ему, мало славы? Разве в козырьках дело? Мы проигрываем битву! Понимает ли это он? Пойти! Нет, не могу!
11
Генерал Фок устало приподнялся с камня, на котором сидел.
- Что же, так и нет полковника Третьякова? Может быть, он ранен?
Фок морщился, мускулы его лица прыгали. Офицеры, окружавшие генерала, молчали. Вдали рявкнули неприятельские пушки. Снаряды ударили по линии окопов.
- Канонада возобновилась, - сказал Савицкий.
- Теперь достанется только стрелкам. Выдержат ли? - спросил Фок и окинул усталым взглядом офицеров.
- Несомненно, ваше превосходительство, - ответил Савицкий.
- Надо накормить людей. Что вы скажете, господа офицеры, против ночной контратаки всей нашей дивизией? Мы ошеломим японцев и опрокинем их,
И тут же у генерала Фока передернулось лицо, как от сильной зубной боли. Он вспомнил письмо Куропаткина, предлагавшего слабую защиту Киньчжоуского перешейка и отступление к Артуру.
- Полковник, - обратился Фок к Савицкому, - предлагаю ночью во время отлива напасть с охотниками четырнадцатого и пятнадцатого полков на левый фланг японцев. Ваши люди во время отлива перейдут залив. Охотники пятнадцатого полка за ними, а там, может быть, и весь полк. Прикажите собраться начальникам команд.
Фок направился обратно. Вечерний воздух был наполнен ружейной трескотней. Гора вздрагивала от взрывов. Несколько снарядов перелетело через головы офицеров. У батареи № 13 Фок остановился и повернулся лицом к позиций. Наш левый фланг был весь в огне. По берегу залива двигались новые колонны неприятеля. Снаряды второй батареи рвались над ними. Японцы то разбегались, то скучивались, то залегали цепями. Из русла реки отчаянно тарахтели пулеметы.
- Нужно действовать и как можно решительней. Но где же Третьяков и почему он ко мне не явился? - недоумевал Фок.
Когда генерал садился на лошадь, ему сообщили, что подполковник Сейфулин - начальник левого участка- сильно ранен. Командование принял Белозор и держится хорошо.
- Все еще в нижней траншее?
- Так точно, ваше превосходительство.
- Вот видите, как хорошо спасает траншея, - проговорил Фок, поворачивая голову в сторону Савицкого. - Я вам гово…
Генерал запнулся… Полковник Савицкий и его офицеры спешно уехали в свой полк, чтобы приготовиться к ночной атаке.
12
Четвертая батарея опешила на левый фланг. На проселочной дороге то и дело попадались китайские беженцы. На арбах лежали домашние вещи, согнувшись сидели женщины, прижимая к себе детей. На дорогу падали столики, посудные ящики, хрустели осколки разбитой посуды. Закрыв глаза, китаянки рыдали.
В одной деревушке, посредине опустевшей улицы, стояла арба, нагруженная детьми и узелками. Около лошадей суетилась молодая женщина на маленьких изуродованных ножках. Китаянка беспомощно озиралась. Дети плакали. Лошадь не хотела отходить от ворот и поворачивала обратно во двор. Женщина еле удерживала ее.
У угла показался артиллерийский дозор. Лошадь китаянки вздыбилась и отбросила ее в сторону. Женщина упала навзничь, ударившись затылком о твердую дорогу, глаза ее закатились, а руки раскинулись в обе стороны. Дети перестали плакать и вопросительно смотрели на мать.
Фейерверкер спрыгнул с лошади и подошел к женщине. Из-под ее головы струилась кровь.
- Готова, - сказал с грустью фейерверкер. - Дурацкие ножки не удержали… Колесников! Иди сюда!.. Унесем женщину во двор. Ты детишек в фанзу уведи да поищи, нет ли кого из соседей, а я поскачу вперед.
Колесников, белокурый бомбардир, накрыл труп халатом и осторожно снял детей с повозки.
- Пять беспомощных малышей, - шептал он. - Из деревни все убежали, и нам ни минуты нельзя задерживаться. Бой разгорается. Нехорошо, что дети останутся с мертвой матерью.
В четырех ближайших фанзах Колесников не нашел никого. Подъехала батарея. Колесников собрал у товарищей сухарей и сахару. Оставив скудную провизию в фанзе на нарах, около детей, Колесников, угрюмый и озабоченный вскочил на лошадь и пришпорил ее, чтобы догнать батарею.
13
Окопы седьмой и пятой рот составляли левое плечо позиции. Особенно заметно выдвигались окопы пятой роты. Защитники "плеча" своими четкими залпами предупреждали попытки японцев проникнуть за черту огневой линии Киньчжоу.
Пополнив батареи снарядами и восстановив расстроенные ряды своей пехоты, японцы сосредоточили огонь осадных батарей и орудий с канонерок на седьмой и пятой ротах. Ураганный огонь тяжелых фугасных бомб срезал укрытия и стал бить вдоль окопов. Стрелкам невозможно было стоять у амбразур.
Капитан Еремеев обходил солдат, подбадривал их, советовал укрываться в уступах траншеи.
- В штыки встретим, ваше высокоблагородие. Но они не подходят близко, только снаряды посылают.
Огонь все усиливался. Еремеева ранило в плечо. Стрелки падали один за другим, старшего унтер-офицера разорвало на части.
- Постепенно, по одному переползайте в овраг, - распорядился Еремеев, - передохнете там. Как только перестанут лететь снаряды, сейчас же обратно. Отступать не надо и сдаваться не надо: все равно всех переколют.
- Ваше благородие, идемте скорей. Сами-то оберегайтесь.
- Я ползу вслед за вами.