- О, - сказал он, - потому, что я сам заплатил бы, - конечно, при том же невероятном предположении, какое вы высказали, - сам заплатил бы эту сумму молодцу, который принес бы мне какой-нибудь ваш документ в этом роде. Англия - великодушная страна.
Мы оба засмеялись. На стене суданские кастеты из полированного черного дерева отбрасывали темные тени.
- Какой документ, например?
- Боже мой, ну, например, вашу теперешнюю работу, относящуюся к бедуинским вождям и их личным денежным потребностям.
Он говорил не сводя с меня глаз. Я не дрогнул. Право, это был настоящий поединок на рапирах.
- Теперь я знаю свою цену! - сказал я. - Благодарю вас! Но не преувеличиваете ли вы немного, по своей любезности?
Он зажег трубку и пустил клуб дыма.
- Не преувеличиваю.
- Вот еще! Вы не заставите меня поверить, что не могли бы сами составить такого рода статистику.
- Конечно, - сказал он, - могу. Но работа противника - всегда наилучший способ контроля. Например, когда я был мальчиком, в лицее я был первым по математике. Несмотря на это, при письменных работах, как бы я ни был уверен, что мое решение задачи правильно, я всегда старался заглянуть в тетрадь моего соседа. Это еще усиливало мою уверенность, понимаете? Забавны мы бываем детьми, не правда ли?
- Очень забавны, Гобсон. А взрослыми?
Он деловито сложил свою карту, привел в порядок бумаги. Потом налил в два стакана виски.
- Я уже сказал вам, - ответил он серьезно. - Люблю, очень люблю играть против вас!
- А пока что - мы условились на завтра. В восемь часов вечера!
- Идет!
На нем были туфли. Я мог быть спокоен. Очевидно, в этот вечер он не имел намерения выходить из дому.
Мы приехали в Софар немного позднее одиннадцати. Автомобиль остановился по моему приказанию у маленькой кофейни, как накануне. Она была освещена. Без четверти двенадцать мы поехали дальше. Было немногим больше двенадцати, когда "Форд", свернув с дороги Аин-Захальта, выехал на шоссе Джемаля. Сколько событий в двадцать четыре часа! Как в трагедиях, события долго, долго нагромождаются, усложняются… Потом внезапно наступает драматический кризис.
Мы проникли в ущелье Нагхр-эль-Хайят. Дорога, до сих пор лунная и желтая, потемнела. Автомобиль замедлил ход.
- Стой! Подожди меня!
Вода во рвах слабо светилась справа и слева от перекинутого через них моста перед большими воротами главного двора. Я запасся электрическим фонарем. Он был мне нужен, чтобы отыскать кольцо звонка. Я потянул его. Хриплый колокольчик звякнул очень далеко в темноте. Раздался шум шагов. Все ближе и ближе. В толстом дереве ворот открылось окошечко. Голос окликнул меня по-арабски:
- Чего вам?
- От имени майора Гобсона, - ответил я на том же языке. - К твоей госпоже. Спешное и важное известие.
Ворота открылись, чтобы впустить меня. Я не ошибся. Какой сезам имя этого Гобсона! Двое слуг встретили меня и закрыли ворота. Мы вместе пошли по темному двору. Я не различал их черт. Они были среднего роста и одеты, как городские египтяне, в длинные белые рубахи.
Мы вошли все трое в огромный приемный зал. Сидя на ковре перед подносом с чашкой кофе, какой-то старик раскладывал пасьянс. Это был чудовищный негр, с мягкими отвислыми щеками. Его маленький хищный глаз вопросительно посмотрел на меня. Невозмутимо я повторил ему мои слова.
- В чем дело? - спросил он.
- Мне приказано сказать это только твоей госпоже, - ответил я.
- Она спит.
- Неправда.
- Говорю тебе, - она спит.
- Разбуди ее.
Он зарычал. Но мой тон показался ему внушительным. Он тяжело встал, и я остался один с двумя моими проводниками.
Я успел оглядеть зал. О, отличное место для представления "Заиры". Монументальная франкская архитектура со стрельчатыми окнами и мрачными столбами. На стенах было развешено оружие: кольчуги, алебарды, круглые щиты и сарацинские каски с длинными и тонкими наконечниками. Вскоре негр вернулся.
- Войди, - сказал он.
Я последовал за ним. Он шел, поворачивая выключатели; коридоры, лестницы последовательно освещались на нашем пути и исчезали за нами во мраке. В другой раз, на досуге, я опишу лучше этот замок, который должен был вскоре стать мне ближе моей маленькой комнаты в депо. Подойдя к огромной двери из ценного дерева, мой проводник открыл ее и склонился, сделав мне знак войти.
Сразу, среди причудливой роскоши, заметил я графиню Орлову. Она читала. Распущенные волосы покрывали ее плечи. Никогда я не предполагал, что они у нее такие густые. Прозрачная туника позволяла угадывать все изгибы ее тела. О, если так мало стеснялись с посланным, что же дозволялось пославшему!
Заметив меня, она встала. Но я не дал ей времени опомниться от удивления.
- Филиппинка! - воскликнул я. Она снова вполне овладела собой.
- Браво, - сказала она, - браво! Великолепно, капитан Домэвр!
Сухим жестом она приказала негру удалиться. Мы остались одни. Она повторила:
- Великолепно!
В то же время она рассматривала меня с удовлетворенным и вместе с тем ироническим видом.
- Хорошо сыграно, капитан! Ясно, что если бы вы просили доложить о себе лично… Но почему, скажите, вы решили воспользоваться именем майора Гобсона?
- Правда, - сказал я, - я мог бы явиться также от имени Джемаль-паши.
- Вы скорее глупы, чем дерзки, - сказала она с большим спокойствием.
И прибавила:
- Скажите, разве вы предприняли эту экспедицию для того, чтобы стоять как свеча у моей двери?
Она села, сделав мне знак подойти к ней. Я довольно неловко повиновался. Она продолжала наблюдать за мной. Потом закурила папиросу.
- Я проиграла, - прошептала она. - Хорошо, я заплачу. Как вы думаете, чего бы я потребовала от вас, если бы выиграла?
Я не ответил.
- Вас привез сюда военный автомобиль? - спросила она после минутного молчания.
- Нет, у меня наемный.
- Он здесь?
- Да.
Она позвонила.
Черный "пуссах" появился снова.
- Атар-Гюлль, - приказала она, - заплати шоферу капитана и скажи, что он может ехать обратно.
Снова мы остались одни. Она глядела на меня с улыбкой.
- Ваши приемы мне нравятся. Но вы понравились бы мне еще гораздо больше, если бы перед тем, как позвонить ко мне, вы сами отпустили бы ваш автомобиль. Я люблю, когда верят в себя.
VI
Дойдя до кульминационной точки моего рассказа, я должен собраться с мыслями. Бросаю взгляд назад. Все прошлое встает перед моими глазами: мое детство, проведенное в скитаниях по разным гарнизонам, знакомства, которые прерывались, едва успев завязаться; города, куда мы приезжали дождливой ночью, - какой-нибудь Аббвиль или Кастр, смотря по тому, куда получили назначение, исходящее от какого-нибудь помощника начальника канцелярии на улице св. Доминика; учение, идущее кое-как; раздачи наград, на которых не получаешь ничего, кроме похвальных отзывов, потому что опоздал с подачей сочинений; с грехом пополам достигнутое звание бакалавра; Сен-Сир; война, которая ставит меня, бедного юнца, перепуганного своею ответственностью, во главе отряда из шестидесяти человек…
Нелепая судьба! Разве могло при таких условиях найтись время и случай изучить страшные тайны жизни? Какое оправдание для больных нервов, подвергавшихся в самой нежной юности таким хаотическим впечатлениям!
И вдруг, после четырехлетнего кошмара войны, - Восток - бледный и розовый, обаяние побед, духов, женщин и цветов на берегу многозвучного моря, высокие оклады, - словом, мираж, которому поддавались и более сильные люди, чем я. Не всем же быть Вальтерами!
Душный зной восходящего солнца окутывал город своими нездоровыми испарениями. В зеленых болотах заквакали лягушки со всевозрастающим ожесточением. Вместо кепи - холщовые каски. Пыльный покров лег на оливы и кактусы. Ливан, освобожденный от последних снегов, высился в неумолимой лазури, громадный и красный. Пришла пора уезжать в Алей.
Алей - летнее местопребывание административного и светского Бейрута. Хоть сколько-нибудь зажиточная семья считает ниже своего достоинства проводить лето на берегу моря. С пятнадцатого июня на горной дороге появляется беспрерывная вереница ломовых, которые перевозят половину города туда, на высоту восьмисот метров, на уровень облаков, на скалистые террасы, откуда виден весь город, лихорадочный и больной, купающийся в неподвижно застывших испарениях.
Там воздух, свободный от миазмов, свеж и чист. Чувствуешь себя словно воскресшим. Ночи - почти холодные. "Знаете, приходится даже укрываться…" Сокращенная работа, полуденный отдых, теннис, прогулка по окрестностям… А вечером, под звуки оркестра, оркестра жалких русских эмигрантов, томные молодые азиатки, в батисте с de la Paix , на блистающих террасах отелей танцуют фокстрот с офицерами и моряками!..
Мишель не имела возможности переехать в Алей, так как ее отец задержался по делам службы в Бейруте. Она провожала меня, с трудом скрывая огорчение, которого не могло рассеять мое обещание приходить к ним обедать каждый раз, когда я буду в Бейруте. Неужели она уже тогда подозревала что-нибудь? Не знаю… О милая Мишель, если бы ты только могла знать, как бранил я себя в более спокойные минуты!.. Но минуты эти становились все реже и реже…
Если расстояние между Мишель и мною теперь увеличивалось, то, напротив, расстояние, отделявшее меня от графини Орловой, все более сокращалось. От Алея до Калаат-эль-Тахара было четверть часа ходьбы. Таким образом, я мог бывать ежедневно у Ательстаны без особого ущерба для своих занятий.