Крики шакалов умолкли. С исступленным вниманием глаза мои впивались во мрак, стараясь рассмотреть эту странную берлогу. Колючая ветка маленького камедного дерева, за которую я уцепился, оцарапала мне указательный палец левой руки.
У меня всегда было чувство времени. Даже в моменты наибольшего волнения в моей жизни я сохранял очень точное представление о количестве протекших минут. То же бывает с самыми расточительными людьми: они знают точное количество экю, которые швыряют на ветер. И все же швыряют их, и сладострастие их только усиливается от этого в своей остроте и горечи.
Одни окна погасли. Другие зажглись. В одном из них появилась тень и осталась неподвижной.
Тень! Может быть, это Ательстана, обнаженная…
Необходимость найти оправдание моей нелепой, школьнической проделке вызвала у меня одну мысль.
"В конце концов, - сказал я себе, - ведь это долг службы заставляет меня исследовать вблизи это странное сооружение с его восточными сюрпризами… Местность, где прошел Джемаль, а после него другие, - может быть, того же сорта…"
Я улыбнулся своему лицемерию. Джемаль, его вероятные преемники - разве они были так ненавистны мне в эту минуту потому, что я горел патриотизмом?.. Обманывать других - я еще понимаю, но обманывать себя самого…
Рядом с первой тенью появилась вторая. Наверное, горничная Ательстаны. Потом обе исчезли.
Пойдем. Пора!
Я нашел моего бедного шофера забившимся в овраг рядом с автомобилем. Голубые драгуны Блюхера, появившись за святой оградой, не так ободрили Веллингтона, как мое возвращение - этого молодого человека. Было половина восьмого.
Немного отъехав от Алея, мы услышали за собой повелительные и требовательные звуки сирены. Элиас быстро взял вправо, вплотную коснувшись края пропасти. Почти в ту же минуту на бешеной скорости нас опередил огромный автомобиль. Эго был "Мерседес" графини Орловой. Я успел заметить только силуэт молодой женщины и, налево от нее, второй силуэт, мужчины. Мне показалось… Но я не мог бы в этом поклясться.
В половине десятого, в парадной форме, я поднимался уже по лестнице резиденции. Генерал Гуро стоял у дверей левого зала, принимая приглашенных. Увидев меня, он сделал жест удовольствия:
- А полковник Приэр вернулся?
- Нет, генерал. Он просит вас извинить его. Служебное дело задержало его в Райяке. Он будет здесь завтра утром.
- Хорошо. Мне надо с вами поговорить сегодня же вечером. Важное дело, - шепнул он. - Приходите ко мне через час. Мы уединимся на несколько минут.
- Я в вашем распоряжении, генерал.
- Пока вам надо быть в распоряжении моих гостей. Танцоры премируются сегодня. До свидания.
Я поклонился и вошел в правый зал, оглашаемый темпами уанстэпа.
Первая пара, на которую я чуть не наткнулся при входе, были графиня Орлова и майор Гобсон.
Увлекательные контрасты представляет эта Сирия 1922 года. Меньше чем час езды в автомобиле - и вы переноситесь от глухих снежных вершин в теплые сверкающие залы, которые улыбаются вам на берегу моря, среди запахов тропических растений. От пустынных тропинок, где друзы и марониты продолжают сводить свои старые счеты ножами и карабинами, переходишь к ослепительным салонам, где одни шейхи флиртуют с женами других. Всего час езды - мягкие такты танго сменяет вой шакалов.
Еще немного ослепленный, я прислонился к одной из больших алебастровых колонн в зале. Я глядел на проходившие пары. Но видел только одну из них. Графиня Орлова была в черном бархатном платье, и ни одно украшение не нарушало его чистой гармонии. Необыкновенная роскошь шитья, перьев, тканей, благодаря которым в этот вечер залы Верховного комиссариата уж слишком походили на тропические острова, наполненные стаями ярких птиц, - еще сильнее подчеркивала всю ценность великолепной простоты этой темной лилии. Гобсон, с которым она танцевала, был в парадной форме своего полка: синие брюки с красными лампасами, суженные на лакированных сапогах, щетинившихся двумя гигантскими шпорами в виде опрокинутых вопросительных знаков. На нем был воротник, пластрон, черный галстук, пояс из красного атласа, узкий сюртук алого сукна, в петлице которого сверкали крошечные бриллиантовые ордена. Я вспомнил унтер-офицера Франческини, зарезанного шаммарами, Для которого Вальтер не смог получить медаль…
Когда в очередной раз эта танцующая пара приближалась ко мне, я видел, что они смеются. После заключительного аккорда, когда танцоры разошлись, Гобсон кивнул мне головой. Я подошел к ним обоим в буфете.
- Бокал шампанского, - сказал мне Гобсон.
Он громко хохотал. Обменялся несколькими словами по-английски с Ательстаной, - она тоже засмеялась.
У меня, должно быть, был довольно глупый, рассерженный вид. Гобсон захохотал еще сильнее.
- Какая ошибка для офицера из разведки - не знать английского языка! - сказал он.
Он наклонился ко мне.
- A la belle! - шепнул он мне на ухо - и чокнулся со мною.
- Ну, капитан, не пригласите ли вы меня танцевать?
- Если вы разрешите, мадам, - на следующий танец.
- Этот фокстрот я уже обещала. Но потом… я справлюсь в своей записной книжке. Ну, а пока идите же к мадемуазель Эннкен. Знаете, она положительно прелестна, ваша маленькая невеста.
И она оставила нас, похищенная своим новым партнером.
- Ну-с, - сказала мне Мишель, к которой я подошел в то время, когда она разговаривала в углу с двумя дочерьми ливанского губернатора, - вы думаете, что это хорошо - приходить так поздно? Я не видела вас уже два дня, сударь.
- Я был в Райяке. Только сейчас вернулся.
- Я надеюсь, мы танцуем вместе следующее танго?
- Конечно, Мишель.
Я вернулся к Гобсону, который опорожнял новый бокал шампанского. Он положительно был навеселе. В свою очередь, я нашел, что для офицера из разведки он пьет слишком много. Но, конечно, не мое дело было укорять его за это.
- A la belle! - повторил он со смехом, который в этот вечер я находил невыносимым.
Ательстана, танцуя, прошла мимо нас.
- Скажите, Гобсон, - прошептал я, - разве мы в самом деле разыграем здесь какую-нибудь красотку?
- О, забавно, право, - ухмыльнулся он. - А кто знает, в конце концов… Еще бокал шампанского?
Мы засмеялись оба. Ательстана подошла к нам одна. Мы продолжали хохотать…
- Вы невежливы! - сказала, она. - В вашем смехе я, кажется, чувствую какие-то намеки… Я - ваша на следующий танец, капитан.
Это было танго Мишель. Я едва успел пробраться к мадемуазель Эннкен:
- Мишель, прошу меня извинить. Я совершенно забыл. Я обещал это танго мадам Орловой.
И я быстро оставил ее, чтобы избежать удивленного взгляда, в котором еще не было того страдальческого оттенка, который, увы, впоследствии мне было дано видеть столько раз.
Музыка увлекла меня с Ательстаной. Угрызения мои быстро рассеялись. Мы были предметом общего внимания. Детское тщеславие примешивалось к волне смутных чувств, поднимавшихся во мне.
Графиня Орлова танцевала с легкой беспечностью, с затуманенными глазами. Вдруг я заметил, что ее взгляд остановился на моей левой руке, там, где была кровавая полоска, - глубокая царапина от колючего куста акации близ Калаат-эль-Тахара.
- Откуда у вас это? - спросила она.
И, продолжая танцевать, она слегка касалась своим пальцем маленькой красной полоски.
"Ах, - думал я, - придет ли минута, когда я ей в этом признаюсь?"
V
Я просто наивный ребенок, - возможно! Но, когда я хладнокровно рассуждаю, то одного я не могу допустить, - что в событиях, изложить которые я считаю печальной необходимостью, был какой бы то ни было расчет со стороны графини Орловой. С какой целью? Зачем? Деньги?.. Но много раз она доказывала мне, что она самая бескорыстная женщина в мире. Не самолюбие заставляет меня говорить так, не страх, что я был обманут. В том состоянии, в котором я нахожусь теперь, такая сентиментальная деликатность не пристала мне. Значит, любовь, скажут мне, - любовь, которую, несмотря ни на что, я все еще чувствую к ней? Тоже нет. Любовь больше, чем думают, осторожна и недоверчива и жестоко проницательна. Не строишь себе никаких иллюзий о любимом существе. Любишь - вот и все. Я знаю во всех мелочах, на что способна Ательстана. Ее пороки - по выражению тех, кто не сжимал в своих объятиях владетельницу Калаат-эль-Тахара, - я могу их ненавидеть или любить - это никого не касается, кроме меня. Но не сознавать их - это дело другое. Следовательно, мне кажется, я заслуживаю, чтобы мне верили, когда я утверждаю со всей торжественностью, искренность которой удостоверяется пережитыми мною страданиями, - я заслуживаю, чтобы мне верили, когда утверждаю, что существует целый ряд предумышленных низостей, на которые эта женщина совершенно не способна уже потому, что она есть она.
Шестой раз в этот вечер танцевал я с Ательстаной. Когда танец заканчивался, она сказала мне:
- Что вы сейчас делаете? Вы свободны, я полагаю?
- Когда?
- После бала. Да, вы, конечно, пойдете проводить мадемуазель Эннкен. Это вполне естественно. Но потом? Будет два часа ночи. В этот час мне кажется, что я начинаю просыпаться.
И всегда голодна. Я создана так же, как и другие, надо думать. Итак, маленький ужин ждет меня и нескольких близких друзей - трех или четырех офицеров, Гобсона, словом, ваших знакомых. Вы будете среди нас, не правда ли?
- А где именно, мадам?
- Да у меня.
- В Калаат-эль-Тахаре? Она взглянула на меня.
- Это хорошо, что вы знаете название моего замка, - сказалаона. - Не правда ли, красивое название?
- Прекрасное!
- И более оправданное, чем вы могли бы думать. Я не нашелся что ответить.