"Упрочиваться весьма нужно в краю сем, сие неоспоримо, но столько же и ненадежно с голыми руками, когда из Бостона ежегодно от 15 до 20 судов приходит. Первое, нужно Компании построить небольшие, но военные брики, прислать сюда артиллерию и тогда бостонцы принуждены будут удалиться. Второе, самое производство Компании дел ее на столь великом пространстве требует великих издержек и одним торгом рухляди удержаться не может, кроме того, что заведения и в Америке никогда не достигнут силы своей, когда первый припас, то есть хлеб, возить должно из Охотска, который и сам требует помощи. Для сего нужно исходатайствовать от гишпанского правительства позволение покупать на Филиппинских островах и в Хили тамошние продукты, из коих хлеб, ром и сахар мы за бесценок иметь можем и снабдим ими всю Камчатку…"
Пройдя между Командорскими и ближними островами Алеутской гряды, "Мария" отошла далеко к северо-востоку, к группе Прибыловых островов, где один из старовояжных, взявший на себя обязанности лоцмана, горький пьяница, но бывалый, тщетно старался отыскать хорошо знакомую бухту.
- Я бы нашел гавань, - хвастал он, отойдя от штурвала и торопливо переводя разговор на другую тему, - я тута с самим Прибыловым два года стоял. Мы здеся одних бобров, почитай, тыщи четыре набили, котов без малого тыщ сто да голубых песцов, поди, тыщ десять. Теперя самое их время - детеныш пошел, и мяса ску-усное!
- Вот ты, Иван, егерь прозываешься, - обратился он к Ивану. - Ну-ка, сказывай, когда начинаются лежбища котов и сивучей?
- Не знаю, - откровенно сознался Иван, - никогда не видал и не бивал.
- Не знаешь, та-ак… А может, знаешь, какой шерсти серый кот? продолжал он насмешливо.
- Ну что ты к человеку пристал! - добродушно вмешался в беседу другой промышленный, покрытый зарослью бороды до самых выцветших, маленьких, щелочками, глаз, и тут же пояснил: - Серый - это, понимать, совсем молодой осенний кот, а шерсть на ем не серая, а такая, как и у других. Коты, понимаешь, приходят сюды с полдня в апреле, и тут, понимаешь, матки все чижолые, а с ними секач - у яго по двести, а то и по триста маток. Ревет, понимашь, сзыват, значит, их и ложится, где повыше, да так, чтобы всех сразу видать. Ну, а холостяки, которые по третьему году, у тех, понимашь, только по одной, по две женки… Мать честная, - вскрикнул он после небольшой паузы, - посмотрел бы, как придет июнь!
- Да, да, - подтвердили с разных сторон, - вот потеха!
- Хи-хи-хи… - залился тонким дробным смехом бородач. - Подберется это холостяк к стаду с краешка да и подкотится, понимашь, к чужой женке-то. Ан ейный "мужичок" тут как тут - и пошла потасовка: ластами так и лупят со всего маху по мордам, аж мясо кусками. Ну, бьются, понимать, до смерти. В месяце июне тут, брат, секачу не до еды. С места не сходит и в воду не спущается и месяц и два: ссохнет весь, ослабнет.
- А плавать учат как, умора! - заговорил еще один из промышленных. Вот это выкинула она в апреле, ну, одного там, двух.
- Так мало? - удивился Иван.
- Да ты что, думашь, свинья, что ли?.. Ну вот, месяц и полтора в воду ни-ни: ползают это на брюхе по камням, сосут себе - и никаких. А как ближе к июлю, вот тады пожалуйте в воду: берет она его за шиворот в зубы и ташшит в море. Ну, он, конечно, пишшит - боится. А она никаких, отплывет и бросит барахтайся. Сама все около яго плывет. Он к берегу - и она тоже. Только вылез, а матка снова цоп - и опять, и опять, пока совсем не сморится. Ну, тогда отстанет - пущай кутенок дух переведет.
- А когда начинаете охоту на котов? - спросил Иван.
- У нас, брат, не охота, понимашь, а промысел, - наставительно ответил бородач. - А отгон делам в конце сентября или октября. Ну тогда, понимать, все собирайся в линию, отрезам лежбища от берега и тихонько гоним от моря вверх скрозь к нашему зимовью. Пойдем, пойдем, остановимся… опять пойдем. Скоро гнать негоже, утомятся - сдохнут.
- А много их в стаде-то?
- На Павле тыщи по три, а то и все четыре, а на Ягории больше двух никогда не быват. Ну тут, понимашь, из стада выгоняй стариков секачей, маток да холостяков к морю, а серячков бьем дрегалками… И что думашь, - добавил он, понизив голос, - жалко вить… Станет это он на хвост, изогнется весь, ласты подымет, то опустит, как твои руки, ей-богу! А сам вопит, прямо как дите, тонко, тонко. А у тебя-то дрегалка вся в крови, аж с рук тикёт. И дух чижолый, и сам, как убивец какой али разбойник…
Через несколько дней на Уналашке Иван и сам с другими промышленными, вооружившись дрегалкой и весь окровавленный, колотил, несмотря на то, что до сезона охоты было далеко, котовый молодняк. На корабль было доставлено около ста котовых тушек, набитых в течение одного часа. Тем не менее промышленные жаловались на то, что "ноне кота мало стало", и это было верно: стада котиков ежегодно на глазах уменьшались, и временами приходилось приостанавливать промысел.
Иван легко научился растягивать шкурки на деревянных пялах попарно шерсть к шерсти, осторожно сушить их в сушилах, обогреваемых каменками, и даже упаковывать в тюки "по полста". Набитые им и Лангсдорфом чучела тщательно исправлялись строгими судьями из промышленных до тех пор, пока не получали согласного: "Таперя хорошо, как есть всамделе…"
Сбежать с покрытой высокими остроконечными горами, негостеприимной Уналашки было довольно трудно, но что-нибудь пропить было вполне возможно, так как селение было людное. Тем не менее, сговорившись с управляющим колонией Ларионовым, о котором и туземцы и промышленные отзывались исключительно хорошо, Резанов распорядился спустить своих "варнаков" на берег, пригрозив, что за обиды жителей, ссоры с туземцами, драки виновные будут закованы в кандалы и заперты в трюме. И тут же перешел от слов к делу: наградил Ларионова медалью, а начальника ахтинской артели Куликалова за издевательства над туземцами и в особенности "за бесчеловечное избиение американки и ее сына", как он оповестил в приказе, заковал в железы, объявив ему, что будет предан суду.
Уналашкинский склад оказался заваленным до отказа прелыми и никуда не годными сапогами, торбасами, гнилым сукном, проросшим зерном, затхлой крупой, заплесневелыми сухарями, проржавевшими, негодными ружьями и такими же негодными пушками.
- Все проклятая Охотская контора, - жаловался Ларионов. Перелопачиваем зерно по два раза в неделю, устроили продухи, прогреваем склад круглый год, даже летом, ничего не помогает.
- Мошенники! Воры! - И до самого ужина бушевал Резанов, угрожая и стращая далеких "охотских мошенников".
Восьмидневная стоянка на Уналашке разрядила тяжелую атмосферу. Хвостов и Давыдов сдружились с общительным Лангсдорфом и заставляли его помогать им составлять словарь местных наречий. Он с исключительной добросовестностью записывал туземные слова по-немецки и даже пробовал переводить их на русский язык…
Иногда в их компании оказывался и Резанов, старавшийся лучше ознакомиться с неизученным краем.
- Вы здесь уже полгода, - обратился он как-то к Хвостову и Давыдову. Уже наслышались о здешних нравах. Скажите, очень бесчеловечно обращаются с туземцами здесь, в Америке?
- Да как вам сказать, Николай Петрович, - ответил Хвостов, - здесь, у Баранова, сурово, но с толком, а на том берегу, - он указал на восток, много хуже: как попало, бесчеловечно и сумасбродно. И отношение к расправам различно. Ну, хотя бы этот случай зверского поступка Куликалова: о нем вы услышите на всех островах, а там, - он опять ткнул рукой на восток, - это в порядке вещей и на подобное никто не обращает внимания. Или возьмите случай с утопившимися алеутскими девками - о нем несколько лет говорят, и, конечно, повторять неповадно.
- Это что еще за случай? - спросил Резанов.
- Да все это от незнания местных нравов, - вмешался в разговор Давыдов. - Послал тут один из управляющих десяток девок алеуток в лес за ягодами, да сдуру и пригрозив выпороть их за леность. А те возьми да и утопись в море все до единой. Здешние туземцы, - пояснил он, - порку считают для себя позором, смываемым только смертью обидчика или своей собственной.
- Вот тебе и язычники, дикари! - удивился Резанов. - Да уж дикари ли эти люди с таким чувством человеческого достоинства?
Ужинали в столовой отведенного офицерам дома: пробовали китовое жирное мясо, брезгливо и недовольно фыркали. Строгий и подтянутый Хвостов, особенно интересовавшийся состоянием здешнего флота, рассказывал:
- Суда до сих пор строились в Охотске людьми, не имеющими ни малейшего о сем представления, самими промышленными или какими-нибудь корабельными учениками. Они же становились и к штурвалу, прозываясь старовояжными в отличие от новичков, именуемых казарами. Старовояжный идет по затверженному им в прежних вояжах курсу, по приметным местам. Это называется перехватить берег: из Охотска - берегом Камчатки до первого курильского пролива, дальше перехватывают какой-нибудь из первых Алеутских островов и идут вдоль гряды, или, как они говорят, "пробираются по-за огороду". Идут до начала сентября, а потом отыскивают песчаный отлогий берег, вытаскивают на него судно и зимуют… до самого июля. До Кадьяка, как правило, в один год не добираются, а бывали примеры, что еле доходили на четвертый. Лавировать не умеют, идут только с попутными ветрами или ложатся в дрейф.
На Кадьяке Резанову сообщили о благополучном прибытии "Невы" после отвоевания Ситхи и о том, что Лисянский после зимовки, двадцать дней назад, ушел в Ситху, чтобы оттуда направиться в Кантон, на встречу с "Надеждой".