Глаза аббата наполнились слезами. Павел опустился на колени и положил себе на голову ледяную руку главы монастыря. Он чувствовал, как дрожат пальцы на его макушке, и слышал горячее дыхание аббата Мартина, пытавшегося вернуть себе самообладание. Мысли в мозгу Павла по-прежнему носились по кругу, только теперь они кружили возле одного-единственного вопроса – что побудило брата Томаша вернуться в Браунау? Тот факт, что причиной не было приближение смертного часа и желание получить отпущение грехов, был так очевиден Павлу, будто его написали огненными буквами на внутренней части его черепа. Так зачем ты вернулся, брат Томаш? Зачем?
Увидев старика, лежащего на постели, приготовленной ему в одном из углов спальни, Павел понял: единственное, что еще держит душу этого человека на земле, – безумие. Томаш в свое время остался в Подлажице вместе с двумя другими братьями, когда старый аббат Браунау, Йоханнес, умер и его должность перешла к приору Мартину. Решение Мартина забрать библию дьявола с собой в Браунау вызвало долгие споры. Со времен той памятной резни он больше не считал, что в Подлажице она будет в безопасности. Тогдашний глава Хранителей попытался не подчиниться воле Мартина, но новый аббат не сдавался. В результате они перевезли тяжелый, обмотанный цепями сундук на двух ослах. Дорога оказалась сущим кошмаром. Они надели на ослов упряжь, соединили ее двумя длинными коромыслами и прикрепили сундук к этим коромыслам так, что ослы шли друг за другом, а между ними висел сундук. Передний осел почти бежал, будто отчаянно пытаясь удрать от того, что висело за его крупом, в то время как осел, шедший сзади, упирался всеми копытами в землю и топорщил шкуру, когда ему приходилось тащиться за сундуком. Они взнуздали переднего осла и тянули его назад, пока его плечи – там, где в них впивалась упряжь, – не покрылись ранами; а второго осла они подгоняли хлыстом, пока его бока не покрылись рубцами. Павел разглядел панический ужас в глазах животных и весь сжался но промолчал. В результате выход из ситуации нашел Бука, произнесший пространную речь, в которой не было ни единого целого слова и которую на самом деле никто не понял Он встал между коромыслами, сразу за сундуком, перед мордой второго осла, повернулся к животному и стал его гладить Павел последовал его примеру и встал перед сундуком позади первого осла. Могучее тело Буки скрыло от глаз второго осла его страшный груз, и, хотя тощее тело Павла не могло закрыть сундук полностью, первый осел тоже успокоился, как только Павел отгородил его от ужасной ноши. И вот так они продолжали путь. Бука почти все время шел спиной вперед. Они ни разу не остановились, даже на ночлег.
Когда два дня спустя они прибыли в Браунау, как-то стало ясно, что именно благодаря Павлу и Буке удалось доставить сундук к месту назначения. Они остановились только в Нижнем городе, прямо под отвесными стенами монастыря, распрягли ослов, поскольку те, похоже, предпочли бы умереть, чем сделать еще хоть один шаг, и вдвоем потащили сундук по протоптанной дорожке, ведущей наверх, в город, по глубокому естественному рву между садами и главными зданиями монастыря, проходящему под деревянным мостом у центральных ворот. Аббат Мартин заставил их подождать снаружи, а сам вошел внутрь. Когда он снова вышел к ним, участок возле входа показался им безлюдным, будто вымершим. Следуя инструкции Мартина, они спустили сундук по ступеням и оказались в подземном коридоре под монастырем. С тех пор они ничего не слышали ни о Подлажице, ни о братьях, оставшихся там. Для них как будто окончилась целая эпоха. Со временем Павлу стадо ясно, что для аббата Мартина эта эпоха никогда не заканчивалась; воспоминания о Подлажице бередили ему душу и вскрывали эту рану, которая гнила и никак не хотела отмирать.
Глаза Томаша были открыты, и он пристально смотрел на аббата, будто не замечая столпившихся у его одра братьев.
– Отошли их, преподобный отец, – приказал он, даже не поздоровавшись.
Его голос напоминал шелест сухой травы на ветру. Среди братьев пронесся потрясенный говор. Они видели достаточно умирающих, чтобы понимать, каково состояние Томаша, и потому, следуя правилам монастыря, равно как и обычному человеколюбию, собрались здесь, дабы проводить его в последний путь.
– Делайте, как он сказал, братья, – тихо произнес аббат Мартин.
Монахи с выражением оскорбленной добродетели на лицах прошествовали к выходу. Есть вещи, которые вызывают возмущение даже тогда, когда у стен скапливаются горы умерших от чумы. Павел остался стоять невдалеке. Взгляд Томаша упал на него.
– И эту насмешку над святым Бенедиктом тоже, – прошептал Томаш, указывая на Павла.
У того вся кровь отхлынула от лица.
– Брат Павел останется, – твердо заявил аббат Мартин; ему казалось, что голос его прозвучал решительно, но на самом деле он походил на всхлип.
– Он и подобные ему согрешили, – начал было Томаш, но приступ кашля не дал ему закончить.
Откашлявшись, он снова откинулся на своем одре, где и остался лежать, широко распахнув глаза и рот и не подавая признаков жизни. Не веря собственным глазам, Павел сделал шаг вперед, чтобы убедиться в смерти старика. Аббат Мартин склонился над ложем.
Рука Томаша метнулась вверх и вцепилась в капюшон аббата. Мартин задохнулся от неожиданности. Старик рванул его к себе. Павел ринулся к ним, чтобы освободить своего аббата из хватки умирающего, но затем услышал шелестящий шепот: "Confetiordei…"
– Облегчи душу свою, брат мой, – нетвердым голосом предложил аббат Мартин.
– Подлажице больше нет, – сказал старик. Аббат Mapтин наклонился к нему, почти касаясь ухом его губ, чтобы разобрать тихие слова умирающего. Однако в мозгу Павла каждое слово звучало, как крик. – Я был последним. Те, кто остается там, еще не умерли, но уже мертвы.
Плечи Павла поникли. Жалость, которую он испытывал к аббату, неожиданно распространилась и на Томаша. Старика уже ничто не могло утешить. Он выдержал невероятное путешествие из Подлажице, чтобы отойти в смерть, облегчив душу, но разум нанес ему сокрушительный удар. Если это была одна из излюбленных шуток Господа, то у Него извращенное чувство юмора. Беспомощный взгляд аббата наткнулся на него.
– Я оставил их, – прошептал Томаш. – Они рассчитывали на меня, а я их оставил.
– Господь простит тебя, – пробормотал аббат. – Ты ушел, чтобы подготовить свою душу к вечности. Это святой долг каждого…
– Послушай меня, преподобный отец, – выдохнул Томаш. Он приподнялся, по-прежнему цепляясь за капюшон Мартина, и снова упал на спину. – За то зло, что я причинял своим собратьям, я уже расплатился. Я сумел полюбить заблудшие души Господа.
– Ego te absolve… – начал было аббат.
– Но я также согрешил и по отношению к святому Бенедикту, – прошептал Томаш. – Сможешь ли ты отпустить мне и этот грех, преподобный отец? Сможешь ли?!
– Я не знаю, – ответил Мартин, вздрогнувший от позднего выкрика Томаша, как от удара.
– Только ты можешь это сделать, – чуть слышно произнес Томаш. – Только ты. Только ты можешь это сделать, преподобный отец, ибо ты повинен в том, что я совершил этот грех!
Старик судорожно вцепился в рясу аббата Мартина, вынудив того упасть на колени перед его одром. Павел сделал еще один шаг вперед, но Мартин нервным жестом заставил его остановиться. Он попытался освободиться из мертвой хватки Томаша, но рука умирающего была словно железной.
– Помнишь ли, что ты мне приказал совершить? Тогда?
Мартин уронил голову на грудь. Павел в ужасе смотрел, как стареет на глазах лицо аббата.
– Да, – прошептал Мартин.
– Obodientia. Знаешь ли ты, что это означает, преподобный отец?
– Это не твой грех, брат Томаш. Это целиком и полностью мой грех. Кровь этого безвинного существа падет на мою голову, а не на…
– Obodientia! Вот против чего я согрешил, преподобный отец. Ты принудил меня, а я поступил по-своему!
Павел содрогнулся. Он невольно схватился рукой за горло. Ужас, растущий в нем, полностью заглушил отвращение к сотням умерших от чумы там, снаружи, на улицах.
– Двое мужчин появились в Подлажице, – едва слышно произнес брат Томаш. – Двое мужчин. Они спрашивали о проклятой Книге. Они знали, где она была раньше.
– Брат Томаш, что ты натворил?
– Ты слышал меня, преподобный отец? Двое мужчин спрашивали о ней. Все твои усилия оказались напрасными. Ты не смог уничтожить след, ведущей к библии дьявола.
Рано или поздно сюда придут, и тебе снова придется отдать приказ убить.
Аббат Мартин обеими руками схватил тонкое запястье Томаша. Костяшки его пальцев побелели.
– Что ты натворил, брат? – простонал он.
– Obediential – неожиданно проревел старик. – я согрешил, нарушив приказ! Послушание, брат, послушание! Я не смог выполнить его, преподобный отец! Я проклят и виноват в этом ты!
Аббат бросил на Павла взгляд, вселивший в молодого монаха невыносимый ужас. Павлу резко захотелось возразить тому пониманию, которое он увидел в глазах главы своего монастыря, успокоить его, сказать ему, что он пришел к ложным выводам. Но все это было бы неправдой.
– Он оставил ребенка в живых, – заключил Павел, сам не узнавая собственного голоса. – Он пожалел его. Ребенок – единственное указание на то, что тогда произошло и почему, и этот ребенок где-то там, снаружи, ходит и ищет правду.
– Мы не можем знать это наверняка, – запинаясь, пробормотал аббат Мартин.
– Вопрос в том, – возразил Павел и почувствовал, что голос его стал еще отчужденнее, – можем ли мы позволить себе оставаться в неведении?