На малой той частице света
Была она для всех вокруг
Тогдашним клубом, и газетой,
И академией наук.
Речь о кузнице, в которой работал отец. И к нему шли люди. Далее следуют емкие характеристики жителей той стороны: это – старый воин с наградами, "мученик-охотник", "дьякон медный", коновал, скупщик-еврей. И между этими людьми в кузне идут разговоры, разгораются споры. Здесь слышны пушкинские интонации, на ум приходит "Евгений Онегин" с описанием соседей-помещиков. Градус стихотворения стремительно растет. Оно рвется из потемок к свету. И мы уже созерцаем картину баснословную, величественную, возникшую из "…суждений ярых / О недалекой старине, / О прежних выдумщиках-барах, / Об ихней пище и вине; / О загранице и России, / О хлебных сказочных краях, / О боге, о нечистой силе, / О полководцах и царях; / О нуждах мира волостного, / Затменьях солнца и луны, / О наставленьях Льва Толстого / И притесненьях от казны…"
Малая частица света – ведь это сказано не только о хуторе, но и обо всей местности, осенило меня. Инспектор земельного комитета сразу ухватился бы за это необычное и в то же время совершенно простое определение. А для того, кто занимается фотографией, любительски или профессионально, это как откровение, вспышка. Фотография – светопись, фотограф только и зависит от света, всегда и всюду он ловит свет и в чтении продолжает свои поиски. Фраза мгновенно слепит. Вот оно!..
И я снова стал очарованным странником на тропинках этой малой частицы света, местности Меркурия – Александра. Тут и Эрн с солнечной строкой пришелся ко времени. Не отыщется ли таковая и у Твардовского?
Солдат
Самые пронзительные строки о местности обнаружились в "Василии Тёркине".
В поэме эта тема начинает звучать загодя, как в симфонии – например, у Малера в "Титане", – гимнический финал уже зарождается в первой части. Это тема земли. "Сторона моя родная". Показавшаяся в госпитале герою сиротой. Эта госпитальная глава заканчивается так:
Мне не надо, братцы, ордена,
Мне слава не нужна,
А нужна, больна мне родина
Родная сторона!
Позже в разговоре с вызвавшим его генералом (Тёркин сбил из винтовки самолет, и, кроме награды, ему светит краткосрочный отпуск) этот мотив снова звучит:
Сторона моя лесная,
Каждый кустик мне – родня,
Я пути такие знаю,
Что поди поймай меня!
Генералу речь солдата нравится, и он просит показать на карте, где эта деревня. Тёркин, сдерживая дыхание за плечом генерала, показывает. Тут и жест подчиненного, рядового, и жест благоговеющего к своему дому человека.
Генерал отметил точку…
Как будто решил судьбу и Тёркина, и его деревни, еще занятой немцами. Нет, пока Тёркину туда не попасть. А до этого он как раз о родном крае и мечтал, вот, пока его не вызвали к генералу, нашел укромный уголок на лесной речке, выстирал форму и загорал под лепет воды:
И курлычет с тихой лаской,
Моет камушки на дне.
И выходит не то сказка,
Не то песенка во сне.
Сказкой и песенкой и были дальнейшие помыслы Тёркина об этом родниковом ручье, который потечет себе мимо вражеских постов, нырнет под проволоку, пройдет у носа вражеских пушек, под охраняемым мостом – завораживающая свобода ручья вызывает в памяти строки еще одной воинской поэмы, а именно эти: "А Игорь-князь поскакал / горностаем к тростнику / и белым гоголем на воду. / Вскочил на борзого коня / и соскочил с него серым волком. / И побежал к излучине Донца, / и полетел соколом под облаками, / избивая гусей и лебедей / к завтраку". Но герой Твардовского скромнее, он лишь слово доверяет ручью, которое вдруг да услышит мать и немного успокоится:
Помороженный, простуженный,
Отдыхает он, герой,
Битый, раненный, контуженный,
Да здоровый и живой…
Ручей о многом напомнил, и в следующей главе поэмы Твардовский уже говорит от первого лица во весь голос. Видения детства обступают его. С нежность он вспоминает "Лес – ни пулей, ни осколком / Не пораненный ничуть", где ему доводилось и шалаш строить, и блуждать в поисках теленка. Лес он видит отчетливо, кроме как озарением это не назовешь.
Лист к листу, листом прикрытый,
В сборе лиственном густом,
Пересчитанный, промытый
Первым за лето дождем.И в глуши родной, ветвистой,
И в тиши дневной, лесной
Молодой, густой, смолистый,
Золотой держался зной.
Из чащи хвойной шел муравьиный винный дух, светлая капля смолы медлительно стекала по коре… И герой почти в отчаянии и с изумлением вопрошает: "Мать-земля моя родная, / Сторона моя лесная, / Край недавних детских лет, / Отчий край, ты есть иль нет?" Странным образом это перекликается с рефреном сказок и детских игр: "Стань передо мною, как лист перед травою!" Печаль здесь светло вскипает. Как наяву герой видит дворик, тропинку, колодец, вокруг которого золотится песок, видит книгу, что брал в поле, кнут. Удивляется сам себе, что мог просто купить билет и поехать туда, а не ехал… Дыхание перехватывает. И он обещает: "Мать-земля моя родная, / Сторона моя лесная, / Край, страдающий в плену! / Я приду – лишь дня не знаю, / Но приду, тебя верну".
Идти еще было долго. И всюду на дорогах поджидала смерть. Противоборство Тёркина с нею – неотразимая, глубинная глава. Сладковатый голос Смерти способен внушить ужас. Повадка ее, как у волшебницы. Свою силу она демонстрирует мимоходом: только коснулась Тёркина, а у того на щеке уже и снежок – сухой, не тает… Поединок со Смертью словесный. Смерть пытается заманить его, добиться согласия, мягко стелет: "Ну, что ты, глупый!" И: "Вот уж я тебе милей!" Смерть ловко прядет свою черную нить, чтобы враз все оборвать. Сулит многие тяготы войны… да и мира. Пускает в ход последнюю уловку: а ну придешь инвалидом? И тут Тёркина силы как будто оставили.
Истекал уже он кровью,
Коченел. Спускалась ночь…
Бессилие охватывает и читателя. Что дальше? Что сказать? Покориться – да и ладно, прервать муку. Но Тёркин вновь находит слова, спор продолжается. Являются люди, солдаты. Спасители? Это похоронная команда. Смерть смеется, ее забавляет неожиданный оксюморон. Но дело не только в словах. За словами – люди, живые и мертвые. И солдаты из похоронной команды, конечно, вызволяют Тёркина из беды. Тащат его по глубокому снегу, надевают на руку теплую рукавичку…
"До чего они живые", – мыслит Смерть, отступая.
"Да и ты – взаправдашняя", – ежится читатель. И удивление берет, что были у поэмы критики, упрекавшие автора в излишней бодрости. Но ведь ясно как божий день, что у сотен тысяч, миллионов солдат на том все и заканчивалось: "Коченел. Спускалась ночь".
Всё.
А Тёркин обязан был перебороть эту мерзлую ночь. В этом была вера и правда, многократно усиленная правдой повсеместных смертей.
Тёркин выжил. Войска наступали. "Сторона" Тёркина была все ближе. И если раньше он чувствовал себя счастливым от одной мысли об этом, то теперь его одолевало беспокойство: "С каждым днем, что ближе к ней, / Сторона, откуда родом, / Земляку была больней". И в нем зрела "песня или речь". И вот она зазвучала:
Мать-земля моя родная,
Сторона моя лесная,
Приднепровский отчий край,
Здравствуй, сына привечай!
Это действительно песнь, гимн солдата-крестьянина, чувствующего боль и вину и всю силу любви к земле.
Мать-земля моя родная,
Я твою изведал власть,
Как душа моя больная
Издали к тебе рвалась!
Здесь каждая строка встает волной, расширяет грудь, светится.
Мать-земля моя родная,
Дымный дедовский большак…
Один этот дедовский большак стоит многих патриотических стихотворений. Здесь история – дышит! И к знаменитым русским дорогам, Владимирке, старой Смоленской, можно добавить этот большак – Ельнинскую дорогу, дорогу Тёркина, Твардовского. И – вспомним – Меркурия. Долгомостье при ней стоит.
Песнь-речь солдата исполнена покаяния и любви. Так об этих местах – да и о других тоже – никто не говорил. Пафоса здесь не много, но страсть слышна подлинная и глубокая.
Я иду к тебе с востока,
Я тот самый, не иной.
Ты взгляни, вздохни глубоко,
Встреться наново со мной.
Но солдату не довелось освобождать свою деревню – его дивизия двигалась иными путями. И это только усиливает воздействие песни, вдруг обернувшейся безмолвной, не пропетой вслух, лишь теснящейся в солдатской груди. А взгляд и вздох его земли мы как будто слышим.
Самому Твардовскому все-таки выпало идти с войсками, освобождавшими Загорье и другие окрестные села, а потом и Смоленск. Глазам его предстала мучительная картина.