Перу и Колумбия как раз воюют между собой из-за Летисии. Когда я шутливо отвечаю ему, что, возможно, это колумбийские попугаи, потому что в их криках скорее можно услышать "Лорето" (перуанская провинция, на которую зарится Колумбия), дон Мигель не отвечает мне: рядом с нами в этот момент проходят две улыбающиеся черноокие красотки, которые сразу же поглощают все его внимание - попугаи, война и политика попросту перестают для него существовать.
Свежая партия человеческих голов
Чем дальше вверх по Амазонке, тем больше меняется состав населения. На реке и в селениях встречается все больше индейцев. Уже в Манаусе я вижу их значительно чаще, чем в Пара, а Икитос - это вообще город индейцев и метисов с незначительной, почти незаметной прослойкой белых. С индейцами сталкиваешься здесь повсюду: в порту, на таможне, в мастерских, на улице. Больше всего, разумеется, на улицах и площадях. Они шатаются там безо всякой цели, убивая время, охотно присаживаются где-нибудь в тени и часами судачат.
Я завтракаю в ресторанчике на одной из улиц, ведущих к пристани. Мимо открытых настежь дверей снуют прохожие; смуглые, различных оттенков бронзы и, как правило, красивые лица икитосцев приятны мне. А вот кофе, который пью, гораздо менее приятен. Своего кофе в Перу нет, и здесь пьют какую-то невкусную кисловатую бурду. С милыми бразильскими кофейнями, встречающимися буквально на каждом углу в Пара или Манаусе, и с божественным напитком, подаваемым там, пришлось распроститься на границе в Табатинге.
- Буэнас диас, амиго! - прерывает мои размышления чей-то бодрый низкий голос.
Это дон Мигель Перейра, мой бравый амиго - друг, первый франт в Икитосе, кабальеро, жизнерадостный, как птица, и, как птица, беззаботный. Он хоть и не работает, но зарабатывает неплохо.
- Притаились в засаде, подстерегаете добычу? - бросает он мне шутливый вопрос и поглядывает оценивающим взглядом на проходящих мимо нас женщин. - Охотитесь за ланями?
Я приглашаю его присесть и угощаю пивом. Дело в том, что в этом районе Южной Америки самым благородным напитком считается пиво, которое ценится здесь гораздо больше, чем вино.
В жизни Икитоса - немало любопытного, а Перейра знает здесь всех и обо всем. Я спрашиваю его, какие новости.
- Ах, сеньор! - он хмурится и недовольно машет рукой. - Пожалуйста, не портьте мне настроение в такое чудесное утро! Лучше не спрашивайте!
- Дон Мигель! - настаиваю я, заинтригованный. - Ну скажите же, что случилось?
- Плохи дела! Хибаро забастовали!
- Кто? Хибаро?
- Ну да, хибаро! У них мало кто умирает, а охотиться за людьми эти сукины сыны больше не хотят! Проклятые язычники!
Хибаро (по-испански пишется jibaros) - это одно из самых отсталых индейских племен, которому до последнего времени удавалось устоять перед натиском цивилизации. В труднодоступных дебрях в междуречье трех северных притоков верхней Амазонки - Сантьяго, Пастасы и Мороны - они ведут точно такой же образ жизни, как и четыреста лет назад, когда с ними впервые познакомились испанцы. Выражение "забастовали" в применении к ним и непонятное негодование моего "амиго" по этому поводу заставляют меня рассмеяться.
- Чем же они провинились? - спрашиваю я.
Но Перейра не спешит ответить, он напряженно о чем-то думает.
- Вы естествоиспытатель, не так ли?
- Верно.
- Вас интересуют изделия индейцев?
- Очень.
- Тогда подождите немного!
Он исчезает и спустя четверть часа, загадочно усмехаясь, появляется с каким-то предметом, завернутым в кусок полотна. Осторожно развертывает его, озираясь по сторонам, чтобы не привлечь внимание кого нибудь из наших соседей, и показывает мне высушенную человеческую голову. Хотя это, несомненно, голова взрослого индейца, что видно по пышным прядям длинных черных волос, величиной она примерно в два сложенных вместе кулака.
- Ну, как? Эти хибаро - мастера своего дела! - удовлетворенно шепчет Перейра.
Со дня моего приезда в Икитос я все время слышу о таких головах, однако до сих пор мне не представилась возможность увидеть их; поэтому сейчас я рассматриваю то, что принес Перейра, с понятным любопытством.
Веки и губы сшиты тонкими пальмовыми волокнами - вероятно, для того, чтобы дух убитого не смог отомстить победителю, - в остальных же чертах лица ничего не нарушено. Они столь же правильны, как и у живого человека, хотя голова и уменьшена втрое. Застывшее на лице выражение глубокой печали еще больше усиливает иллюзию: голова словно живая. Кто был этот индеец? Как он погиб?
- Он принадлежал к племени, живущему по соседству с хибаро, - объявляет мне Перейра. - И те и другие давно уже хотят помириться и жить в согласии, но мы этого не допускаем… Никто не умеет так здорово выделывать головы, как хибаро, но для этого им постоянно нужны свежие покойники…
Перейра начинает цинично хохотать:
- В мире на них большой спрос. Мы не успеваем удовлетворять все требования… Хибаро не должны сидеть сложа руки!
Мне приходилось уже немало читать и слышать о хибаро. Громкую славу себе они снискали еще тогда, когда оказали яростное сопротивление испанским конкистадорам, пытавшимся покорить их и поработить. Много крови испортили они испанцам.
Обычай носить в качестве трофея искусно высушенные головы убитых врагов существовал когда-то у многих племен, обитавших в бассейне Амазонки. Но затем большинство этих племен было истреблено или вымерло, обычай исчез; и только индейцы хибаро, живущие и поныне вдали от путей цивилизации и ведущие свой извечный образ жизни, по-прежнему владеют искусством препарировать головы.
Эта процедура совершается сразу же после смерти жертвы. Голову вымачивают в густом отваре ядовитых растений, чтобы предохранить ее от поедания молью и другими насекомыми. Внутреннюю полость заполняют горячим песком и опилками, а в это время умелые руки придают лицу то выражение, какое было у жертвы при жизни. Горячий песок и опилки меняют несколько раз, кожа высыхает, и голова приобретает размеры двух кулаков, сложенных вместе. Тогда победитель зашивает рот и глаза своего "трофея" и подвешивает его за волосы к поясу.
- Вернее, подвешивал! - подчеркивает Перейра. - Сейчас уже этого не делают, потому что у голов теперь другое назначение: они изготовляются для продажи…
- Сколько же вы за них берете? - спрашиваю я.
- Сколько дадут. Иногда двести долларов, случается - и триста.
- Почему так дорого? - удивляюсь я. - Неужели вам приходится так много платить хибаро?
Хибаро получают за них гроши, да и то не деньгами, а товаром. Платить приходится агентам, которые ведут с ними дела, потому что те рискуют своей головой. Не один из них погиб от рук дикарей.
- А выгодно ли заниматься этим хибаро? Ведь за гроши, как вы сказали, им приходится вести войны для того чтобы добыть головы?
- Ну, это уже наша забота - подогнать им побольше голов. Время от времени мы подстрекаем соседние племена отомстить за все обиды, которые те вынесли от хибаро, так что хибаро волей-неволей вынуждены воевать и… добывать для нас головы. И они добывают их, потому что мы даем им оружия немного больше, чем их соседям…
Постепенно я начинаю постигать детали этой кошмарной аферы. Препарированные человеческие головы считаются необычайной забавой, курьезом, щекочущим нервы пресыщенных снобов в далеких больших городах, - поэтому на них такой спрос. И вот, чтобы удовлетворить чьи-то извращенные капризы, здесь, на притоках Амазонки, предприимчивые дельцы стравливают друг с другом племена лесных индейцев и наживаются на их крови. Весьма своеобразное проявление цивилизаторской миссии!
- Кто же покупает эти головы?
- В основном американцы.
- Американцы?
- Si, senhor! Чикагский музей платит лучше всех, здесь есть даже представитель музея, доктор Бесслер…
- А там, в Америке, знают, каким образом вы добываете эти головы?
- Что за вопрос!
- Так знают или не знают?
- Разумеется, знают - это ни для кого не секрет… Вообще же вы можете спросить об этом доктора Бесслера.
Икитос небольшой городишко, здесь все друг друга знают. На следующий день, проходя по улице вместе с Перейрой, я познакомился с доктором Бесслером. Это на редкость интересный мужчина, всегда улыбающийся и необычайно обходительный; отношения между ним и доном Мигелем самые дружеские.
- Есть свежая партия! - приветствует его Перейра.
Бесслер, конечно, понимает, о чем речь, но, смущенный моим присутствием, явно предпочитает уклониться от разговора на эту тему.
- Меня это уже не интересует! - растерянно отмахивается он. - Мне уже не нужно, я больше не буду брать…
Однажды утром Перейра пригласил меня к себе, чтобы показать свой товар, "свежую партию", как он выразился. В одном из помещений его квартиры стоит сундук; когда хозяин приподнял крышку, я увидел там больше двух десятков человеческих голов, стоящих на дне в несколько рядов. Пышные пряди черных волос заполнили полсундука.
При виде этой кошмарной коллекции у меня начинается головокружение. Немного нужно воображения, чтобы представить себе, сколько заключено в ней человеческого горя. Дон Мигель, однако, бросает на содержимое сундука восторженные взгляды, словно лаская каждую голову, и, когда я замечаю это, меня охватывает ужас.
На одной из голов волосы короче; внимательно вглядевшись, я обнаруживаю, что кожа на ней светлее. Эта голова принадлежала не индейцу!
- Сеньор поражен, не так ли? - спрашивает меня довольный хозяин.
- Кто это?