К середине дня мы остановились перекусить. Нордруп с двумя спутниками развели костер из кизяка. Когда вода вскипела, они бросили в нее листья чая, соль и масло. Затем каждый из троицы насыпал в кипяток по горсти ячменной муки из собственных запасов. Они с большим удовольствием поели этого варева.
Мне не часто доводилось видеть, чтобы гималайцы пили холодную воду. Они считают, что это вредно для здоровья. Я же, утомленный ходьбой, с удовольствием напился свежей и кристально чистой горной воды, съел несколько галет, банку говяжьей тушенки и крепко заснул. Но вскоре Нордруп разбудил меня, мы оседлали пони, навьючили на них корзины с провизией и мешки. Охваченный жалостью к своему пони и к… болезненно ноющим ягодицам, я двинулся дальше на своих двоих. Все сильнее ощущалось воздействие высоты; сердце колотилось часто, дыхание было тяжелым, а голова гудела от усталости.
К югу тянулась громада Главного Гималайского хребта - десятки вершин, вздымающихся на головокружительную высоту и разделенных перевалами, самый низкий из которых лежал на высоте не менее шести тысяч метров над уровнем моря, иными словами, куда выше, чем мог подняться неподготовленный путешественник. Эти перевалы вели к долине реки Чинаб, которая отделялась хребтом пониже от реки Сатледж. Еще дальше к югу тянулись низкогорные равнины Индии, жаркие земли, на которые периодически обрушиваются ливневые муссонные дожди; то был иной мир, мир тропиков, отделенный от нас невероятно высокой стеной гор. Глянув на восток, я различил перевал Пенси-Ла, к которому мы поднимались. Подъем был здесь пологий, если сравнивать с крутыми тропами, проходящими по изъеденным эрозией южным склонам Гималаев.
Полная обнаженность перевала поражала - то была унылая ледяная тундра, кое-где волнистая, и она мне казалась нескончаемой. Двое суток ходьбы и ни одной деревушки - этим можно было измерить степень изолированности Заскара. Эта дорога, хотя и представляет собой самый удобный путь в княжество, восемь месяцев в году завалена непроходимыми снегами.
Мы продолжали подниматься вверх, и вскоре я заметил большое стадо горных баранов и коз, которые щипали скудную траву на пропитанном талой водой пастбище. Мне с трудом верилось, что именно эти тощие козы дают всемирно известную шерсть - кашемир. На самом деле кашемир изготавливается не из грубой шерсти этих коз, а из тонкого слоя их шелковистого подшерстка, который стригали тщательно отделяют от длинных жестких шерстин.
Как ни странно, но название этой шерсти, которую получают от гималайских коз в Ладакхе, Заскаре и Тибете, происходит не от этих районов, а от страны, где ее ткут. В долине Кашмира бараны и козы встречаются исключительно редко.
Пастух, охранявший стадо, был балти из долины Суру. В Европе профессия пастуха ассоциируется с неким мирным пасторальным романтизмом. А здесь пастух - воин и должен защищать свое стадо от голодных волков и снежных барсов.
Миновав пастбище, мы вышли к куче камней, в которой торчали желтые, голубые и белые молитвенные флажки с изображениями лошадей или с начертанными изречениями из священных тибетских книг. Эти флажки предназначались богам, у которых испрашивалась удача в путешествии. Мы достигли вершины Пенси-Ла, даже не заметив этого, поскольку оказались на некоем подобии плато, которое тянулось на многие километры.
Нордруп сказал мне, что перевал был границей, где начинались пастбища Заскара. Итак, я наконец ступил на земли края "белой меди". Моя радость казалась чрезмерной, и скупая красота окружающей местности могла согреть душу только мне. На несколько километров тянулась ровная поверхность, однако я заметил линию водораздела. Мы прошли мимо трех разноцветных бессточных озер. Солнце медленно опускалось к горизонту. Его лучи приобрели золотисто-желтый цвет, но они были еще так жарки, что вполне могли обжечь обнаженную кожу!
Ночь почти уже наступила, когда я увидел вдали зеленую массу ледника, чьи растрескавшиеся волны плыли далеко под нами. Местность, по которой мы шли, находилась под прикрытием высокого хребта, в так называемой дождевой тени. Сюда не проникали влажные ветры, поэтому и не могли образовываться ледники.
Несколько километров мы шли по горному плато, а потом тропа резко пошла вниз вдоль обрыва и уткнулась в первые морены ледника, который мы видели сверху. Мы решили разбить здесь свой лагерь. Я продрог от холода и поспешил поставить палатку, пока Нордруп собирал топливо для костра - кизяк и ветки кустарника. Потом мои спутники улеглись спать на открытом воздухе, соорудив из седел и багажа полукруглое убежище от ветра.
Утром я разжег примус и быстро сварил чашку шоколада, которую выпил с несколькими галетами. Из моей палатки были видны обожженные солнцем лица людей, сидящих вокруг маленького костерка. Их голоса доносились сквозь рев далекого потока. С трудом улавливался смысл их разговора, поскольку я еще не свыкся с заскарским диалектом, который был ближе к тибетскому, чем к ладакхскому, а кроме того, содержал множество архаических выражений, неизвестных в Тибете.
Кто-то затянул фальцетом мелодичный мотив, похожий на тибетские любовные песни. Молодой человек пел о небе, звездах и красоте сказочных дев, живущих в далеких озерах. Позади сидящих у костра людей светился ледник, а в небе мерцали необычно яркие звезды.
Меня по-прежнему мучило ожидание неизвестности. По словам Нордрупа, если мы прибавим ходу, то через два дня будем в деревне Тхунри, где живет его брат. А пока я запрещал себе строить более определенные планы. Правда, у меня возникло намерение оставить в деревне обоих спутников, а самому отправиться на встречу с князьями Заскара, о которых не раз упоминал Нордруп. Хотел познакомиться с ними поближе, а завоевав их доверие, расспросить поподробнее об истории страны.
Наутро я проснулся, клацая зубами, и приготовил чай, которым угостил Нордрупа и обоих владельцев пони. Мы с трудом отыскали животных, которые за ночь отошли далеко в сторону от лагеря. Их опять пришлось седлать и навьючивать - долгая и скучная работа, которую предстояло повторить в полдень. Вьючные лошади ходят медленнее, чем мулы, а мулы куда медлительнее верблюдов. Но самые неторопливые животные - яки. Человек - наиболее быстрое из животных на долгих переходах, за исключением, может быть, только слона. Повторяю, я говорю о больших расстояниях и ходьбе нормальным шагом. Самое главное при путешествии с лошадьми или мулами - необходимость давать им несколько часов отдыха на пастбище. Продвижение вперед зависит от наличия пастбищ. Яки, будучи жвачными животными, могут за час наесться на целый день и идти, постоянно жуя. В Заскаре, к сожалению, нет мулов, которые и ходят быстрее, и чувствуют себя в горах куда увереннее, чем пони. Надо отметить, что заскарские ослы столь крохотны, что их невозможно скрестить даже с самым маленьким пони.
Под звон колокольчиков и перестук корзин и мешков мы спустились по тропе до пенистого потока, несущегося с Заскарских гор, и перешли его вброд. К моему удивлению, жеребенок перебрался через реку без посторонней помощи. Мы выбрались на почти плоскую высокогорную долину, окаймленную величественными вершинами по обе стороны от нас. Полоска голубого неба между ними нависала над верхней частью Заскарской долины.
Нордруп сообщил, что мы находимся в провинции Стод (Верхняя), одном из четырех районов Заскара. Три из них располагаются как спицы колеса вокруг центральной провинция Джунг (что означает "центр"), которая лежит на равнине, где сливаются две реки. После слияния эти реки образуют основную водную артерию Заскара, уходящую на север по узкому глубокому ущелью. Нордруп рассказал мне о четырех провинциях: в трех из них главенствовали знатные семьи, подчинявшиеся князю Падума, а северная провинция формально находилась под управлением княжеского рода Зангла.
Я пока не понимал, каким образом строились взаимоотношения между двумя князьями. Были они соперниками или друзьями? Ясно одно - поскольку их имена часто упоминаются в разговорах, они играют важную роль в жизни страны.
Я надеялся выведать подробности у Нордрупа, но после перехода вброд еще одной речки мы встретились с новым караваном. Его вели молодой монах и подросток в платье из темно-красной грубой шерсти.
Оба каравана остановились, и я, воспользовавшись этим, уселся на землю, чтобы передохнуть. Я не сразу заметил, что люди разгружали наших пони. Нордруп объяснил мне, что он возвращается в Рингдом за своими товарами вместе с лошадьми, которыми я пользовался, а я продолжу путешествие на пони его приятеля Лобсанга, молодого монаха из встречного каравана.
- Эй! Погоди! - воскликнул я, чувствуя подвох. - Мы же договорились с тобой об оплате? Что означает твой отказ?
Я был взволнован, поскольку надеялся на его хорошее знание тибетского языка, чтобы наладить общение с людьми, говорящими на местном диалекте, а также на его ученость - он умел читать и писать, что облегчило бы мне изучение истории княжества. А теперь меня передавали на попечение совершенно незнакомого человека. Я был готов отвергнуть новый договор, но по-детски обаятельный Нордруп тихо и вкрадчиво уверил меня, что вернется через трое суток и я могу подождать его в доме брата, в Тхунри. Он прибудет туда на следующий день после меня, а я меж тем смогу пока посмотреть традиционные состязания лучников, которые не должен пропустить ни под каким видом.
Он добавил, что они с Лобсангом вроде братьев, что его друг несколько раз бывал в Тибете и обучен грамоте лучше, чем он сам. Лобсанг вежливо улыбался, слушая этот поток комплиментов. Продолжая злиться на Нордрупа, я был вынужден согласиться на все, тем более что мой багаж уже был навьючен на других пони. Вскоре Нордруп удалился, помахав на прощание рукой и не требуя платы за свои услуги. Я не был уверен, что увижу его еще…