Жмурясь, точно кот, Ренье усаживался напротив философа и заводил речь о тайных науках; при этом он пыжился, надувал щеки и с важным видом нес околесицу, в точности как это делают профаны. Без зазрения совести он смешивал алкагест с хризопеей, хилус с фениксом, Луну с Юпитером, а Аристотеля - с Авраамом Евреем. Виллем Руфус смеялся до слез и, случалось, отвечал тем же. Порой за этими шутками пикардиец улавливал иное, и сам не замечал, как веселье пропадало, и вот уже он начинал жадно ловить каждое слово философа. Порой одна или две фразы, словно вспышка, освещали сумрачный мир герметических символов, и в сознании пикардийца они вдруг раскрывались, подобно раковине, обнажая голую суть. Но когда старик замолкал, от усталости или по иной причине, волшебные створки тотчас захлопывались, оставляя Ренье ни с чем. И он с неохотой покидал философа, а после не находил себе места, чувствуя в груди острый и волнующий трепет, что некогда погнал его в Компостелу. Однако пикардиец считал, что с тех пор набрался довольно ума, и посмеивался над своим волнением, которое пристало неофиту, но не человеку, много лет имевшему дело с тайными науками.
И он приглядывался к старику, желая узнать о нем больше.
Бедственное положение алхимика не удивляло Ренье: Виллем Руфус, как видно, не желал себе ни богатства, ни почестей, ни славы, свершая свой труд в безвестности. Однако праздность его ученика вызывала у Ренье нескрываемую досаду. Он желал поговорить с другом, но сделать это было нелегко. Андреас избегал его, а, находясь рядом с учителем, то впадал в глубокое раздумье, то беспокойно метался из угла в угол, не отвечая, если к нему обращались. Его лицо вытянулось и посерело, словно под влиянием скрытого недуга, а запавшие глаза и помутневший взор свидетельствовали о ночах, проведенных в бессоннице.
Видя ученика таким, Виллем Руфус не скрывал тревоги.
Однажды, когда они были вдвоем, старый философ спросил:
- Что с тобой, сынок? Что тебя гложет?
Андреас вздрогнул.
- Почему вы спрашиваете, учитель?
- Потому что с тех пор, как мы в Лёвене, ты совсем извелся. Что случилось? Ты знаешь, что можешь рассказать мне все без утайки.
- Мне стыдно, учитель, - сказал Андреас. - Ведь это я привел вас в Лёвен, где вы терпите нужду и поругание.
- Это то, что не дает тебе покоя?
- О, это сводит меня с ума! - воскликнул Андреас. - Я думал, что в городе, где нашла приют ученость, вас примут с должным уважением, и наши беды закончатся. Я надеялся, что буря, треплющая Нидерланды, обойдет это место стороной. Ведь университет испокон веков является status in statu - дрязги правителей не касаются его, он стоит над миром, и человек в нем свободен. Но как же я ошибался! Все мои надежды оказались химерой: в городе зреет мятеж, стычки между нациями случаются все чаще, а ученые мэтры, закрыв глаза на все это, грызутся, словно голодные псы, и норовят вырвать друг у друга кусок пожирнее. Взаимная ненависть здесь сильнее, чем где-либо - а вы! По моей вине вы живете чужой милостью, которая так же ненадежна, как любая прихоть.
- Я вижу, наше положение и впрямь сильно тревожит тебя, - кротко сказал старик. Ученик кивнул, не скрывая горечи:
- Фламандцы всегда враждовали с валлонцами, но немцев не терпят и те, и другие. Сегодня я видел процессию: "артисты" несли чучело римского короля в золоченой короне, с привязанной к поясу колбасой. Они то кланялись ему, то показывали голые зады - и без конца распевали похабные песенки. Они собирались сжечь его перед ратушей.
- Нам выпало жить в неспокойное время, - сказал Виллем Руфус. - Никто не знает, что последует за ним - упадок или обновление. Как бы то ни было, каждый должен исполнить то, что назначил ему Господь. Ни время, ни место не должны помешать предначертанному случиться. Возьмись за дело, сынок, и дурные мысли уйдут.
Но Андреас покачал головой.
- Я пытался, учитель, но только попусту извел материю. Всякий раз, стоит мне взяться за тигель, руки немеют, а перед глазами точно опускается заслонка. В голове пусто - кажется, стукни по ней, и она зазвенит, как пустой котел. А потом приходят сны, подобные видениям Судного Дня: я вижу бездну, одну лишь бездну без начала и без конца, и просыпаюсь в таком страхе, что сердце готово разорваться. Я - точно младенец, вылезший из материнской утробы - наг, беспомощен, бессилен. Я не могу помочь ни себе, ни вам. Господь забыл о нас. Что же будет с нами?
Старик перекрестился.
- Милость Господня и Его любовь к нам неисчерпаемы. Помни об этом, сын мой, помни всегда и не теряй надежды. Быть может, твои тревоги не напрасны, но мы примем Божью волю, какой бы она ни была.
- Я не устаю спрашивать себя, разумно ли это? - произнес Андреас.
- Нет ничего разумнее пути, уготовленного нам Господом, - ответил Виллем.
- Даже такого? - спросил Андреас, показывая искалеченную руку.
Учитель вытер рукавом текущую изо рта слюну и плотнее завернулся в тяжелое шерстяное одеяло. Его белые волосы слипались от пота, а тело меж тем сотрясала зябкая дрожь.
- Да, - сказал он твердо, - даже такого. Мы ведь уже не раз говорили об этом, и тебе известно лучше других, что Бог наделил человека разумом, дабы он мог узреть свет Его божественной воли. Чувства часто обманывают, и без Господа мы не разумеем и не можем судить верно. Сын мой, ты - ученый, философ, наследник Трисмегиста и Демокрита; но если ты не будешь в мире с Богом, то любое знание будет для тебя ложным, ибо оно установлено от Него и лишь Им направляется. Кому же, как не тебе знать, что Вселенная - Божий атанор, и мы, живущие в ней, лишь частицы материи, которую Господь переплавляет по своему разумению. Пусть другие жалуются, наше дело - смотреть, узнавать, постигать! Не искать своего, но делать во славу Божью. Помни об этом, Андреас, всегда помни.
- Да, - сказал молодой философ, - я помню. Но память - мой крест.
- Не память, сын мой, но суетные, неуправляемые желания, обида и гнев не дают тебе покоя. С ними борись, не с тем, что тебя окружает. Как говорил учитель Фома: себя самого побеждать и каждый день от того становиться сильнее - вот каково должно быть наше дело, - попенял ему Виллем Руфус.
Андреас отвернулся.
- Я стремлюсь к этому всей душой, - сказал он глухо. - Но что делать, учитель? В Гейдельберге мне было легче, там ничто не напоминало о прошлом. В Лёвене призраки вьются повсюду. Сегодня среди "артистов" я увидел себя, как вижу теперь вас: мальчишка, беспечный насмешник, не ведающий страха, прошел мимо меня так близко, что я ощутил запах ароматического шарика у него на груди. Он смеялся, глупец, он распевал во все горло, не зная, что его лицо уже отмечено роковой печатью. О, если бы я мог догнать его, схватить за плечи и крикнуть ему в лицо - берегись! Берегись, несчастный! Пропасть уже разверзлась под твоими ногами! Еще шаг, и ты рухнешь в нее! Берегись!
Жестокий приступ кашля заставил старика согнуться в кресле. Ученик склонился над ним и придержал за плечи. Наконец Виллем выпрямился и попросил пить; потом он сказал:
- Андреас, с первой нашей встречи я полюбил тебя, как сына. Уже тогда я решил сделать тебя наследником своего труда. Я чувствовал, что твой дух близок моему, наблюдая за тобой, видел, что ты отмечен Божьим перстом. Но одного я не знал тогда - не знал, как глубоко уязвлена твоя душа. Ведь раны душевные, как и телесные, со временем заживают… и я надеялся, что природа возьмет свое… ты молод, силен… ежедневные занятия должны были укрепить твой ум и очистить душу от теней, омрачавших ее. А сейчас я вижу, что опрометчиво было направить тебя по этой дороге.
- Вы разочаровались во мне, учитель? - спросил Андреас.
- Этого никогда не случится, - ответил старик, - но мне страшно за тебя. Философия учит нас, что материя едина: в природном, человеческом и божественном мире имеются три начала, имена которым Сера, Меркурий и Соль. В человеке Сера обозначает смертное тело, Меркурий - дух, а Соль - связующую их душу; в этой связи заключен источник гармонии. Слабый духом не найдет в себе сил, чтобы сопротивляться желаниям плоти - и страсти увлекают его в могилу. Но когда дух бунтует, а тело ослаблено, связь между ними рвется, и тогда гибель настигает человека еще быстрее… В тебе, сын мой, Меркурий весьма силен. Наши занятия сделали его сильнее, но, не будучи укреплен Серой, он может сотворить непоправимое зло. Ах, Андреас, Андреас, я вижу в тебе этот дух разрушения… Как бы я хотел ошибиться! Но это неизбежно, если не принять мер… Что же мне делать? Если бы Господь продлил мои дни, я бы постарался вернуть мир твоему сердцу… - Дрожащими руками старик взял холодную руку ученика и прижал к своей груди. Но Андреас не ответил на пожатие, лишь с силой прикусил губу и отвернулся.
Так их застала вернувшаяся от аптекаря Kotmadam. Пышная и румяная, словно брабантская вафля, она вошла в дом, распространяя вокруг себя острый запах имбиря и гвоздики.
Она сказала:
- Опять вы, мэтр, не желаете себя поберечь. Оставьте этих молодчиков! День-деньской бьют баклуши, что тот, что этот. Нет, чтобы найти себе достойное дело! Только зря тревожат вас. Лучше взгляните, что я вам принесла - славные порошки, составленные из высушенных майских трав. Известно, нет ничего целебнее растений, собранных в мае. Эти и мертвого на ноги поставят, если принимать их натощак - уж поверьте мне, так и будет.
- Благодарю, сударыня, - сказал Виллем Руфус со слабой улыбкой. - Если что и поможет мне, так только ваша неусыпная забота. Не найдется ли у вас немного сушеной лаванды для моего сына? В последнее время он совсем перестал спать.