Беженцы благодаря своей смекалке и сноровке разграбили казармы, а вьетнамские государственные служащие благодаря своим связям - госпитали. В Дананге (а затем в порту Ньа Транг на юге страны) мне рассказывали, что сразу после ухода американцев, в тот же день из госпиталей вынесли все, что можно было утащить: лекарства, кислородные подушки, одеяла, кровати, медицинское оборудование. На рейде уже стояли китайские суда, куда и перенесли эти трофеи. Добычу увезли в Гонконг и перепродали. Но есть высшая справедливость: как мне поведан один швейцарский бизнесмен, часть разворованных лекарств и медицинской техники из Гонконга попала в Ханой. Что сталось со служащими, которые нажились на этой краже, не знал никто. В некоторые истории о мародерстве просто не верилось; но истории о разграбленных госпиталях я поверил, поскольку ни один американский чиновник не соглашался сообщить мне адрес действующего госпиталя или больницы, а кому такие вещи и знать, как не американцам.
Разгромленные военные городки, кишащие вьетнамцами, тянулись вдоль дороги на несколько миль. Было заметно, что казармы наскоро перестраиваются: тут в стене пробит дверной проем, там целый барак разобран, чтобы из его частей сколотить десяток хлипких хижин. Эти военные городки изначально возводились как времянки: сосновые доски потрескались от сырости, металлические листы заросли ржавой коростой, забор покосился… а уж эти вьетнамские хибары протянут еще меньше. Если деморализованные американские солдаты, обитавшие в этих ужасных казармах, заслуживали жалости, то тем, кто унаследовал всю эту рухлядь, вообще нельзя не посочувствовать.
В барах с грязными, в точечках мушиного помета табличками, которые сулили "Холодное пиво", "Музыка!". "Девушки!", не было посетителей. Похоже, почти все эти заведения уже прогорели, но настоящий упадок Дананга я увидел лишь к вечеру, когда мы поехали на пляж. Там, в пятидесяти футах от ревущего прибоя стояло практически новехонькое бунгало. Этот уютный домик построили для одного американского генерала, который недавно отбыл к новому месту несения службы. Как звали этого генерала? Никто не знал. А кому теперь принадлежит бунгало? Этого тоже никто не знал, но Кобра-1 предположил: "Наверно, какой-нибудь крупной шишке из южновьетнамских военных".
У крыльца скучал часовой-вьетнамец с карабином, а позади него на столике выстроилась целая коллекция бутылок: водка, виски, имбирное пиво, содовая, графим с апельсиновым соком и ведерко со льдом. Из комнат слышался смех: слегка нетрезвый и какой-то вымученный.
- Похоже, кто-то сюда въехал, - сказал Кобра-1. - Давайте взглянем.
Мы прошли мимо часового и поднялись по ступеням. Входная дверь была незаперта; в гостиной на диванах два американца тискали двух грудастых вьетнамских девушек. Зрелище было абсурдное, да к тому же размноженное в двух экземплярах: оба мужчины были тучными, обе девушки хихикали, а диваны стояли рядом. Если бы "Аванпост прогресса" Конрада - эту мрачную историю о колонизаторах - переделали в комедию, ее постановка выглядела бы примерно так же.
- Ба, да у нас гости! - сказал один из толстяков. Он постучал кулаком по стене, сел поудобнее и раскурил свою потухшую было сигару.
Когда мы представились, в стене, по которой стучал человек с сигарой, распахнулась дверь и в гостиную выбежал мускулистый негр, на ходу застегивая брюки. Потом из комнаты вышла совсем крошечная, похожая на летучую мышь молодая вьетнамка. Негр, буркнув: "Привет!", устремился к выходу.
- Мы не хотели прерывать ваш пикник, - сказал Кобра-1, не трогаясь, однако, с места. Ом сложил руки на груди и выжидающе уставился прямо перед собой. Кобра-1 был высокого роста, его глаза смотрели сурово.
- Вы ничего не прервали, - ответил человек с сигарой, скатившись с дивана.
- Это глава службы безопасности, - сказал американский чиновник, который привез нас на пляж. Он подразумевал толстяка с сигарой.
Толстяк, словно подтверждая его слова, снова щелкнул зажигалкой. И заговорил с нами:
Ага, я тут главный по контрразведке. А вы? Только что приехали?
Он был в той стадии опьянения, когда человек сам чувствует, что его развезло, и силится это скрыть.
Покосившись на нас, он направился на крыльцо - подальше от разбросанных подушек, забитых окурками пепельниц и безразличных ко всему девиц.
- На поезде? Да что вы??! - переспросил цэрэушник, когда мы сказали ему, что добрались от Хюэ до Дананга поездом. - Благодарите судьбу, что доехали живые. Две недели назад его подорвали вьетконговцы.
- А начальник станции в Хюэ нам по-другому говорил, - заметил Кобра-1.
Начальник станции в Хюэ? Да он в таких делах ни в зуб ногой, ни в жопу палкой! - заявил цэрэушник. - Подорвали, это вам я говорю. Двенадцать убитых. Сколько раненых, точно не скажу.
- Фугас?
- Да. Радиоуправляемый. Серьезная машинка.
Цэрэушник, возглавлявший службу безопасности всей провинции, лгал, но в тот момент я не мог спим спорить, так как не располагал достоверной информацией. Начальник станции Хюэ говорил, что взрывов не было уже несколько месяцев, и железнодорожники из Дананга подтвердили его слова. Но цэрэушнику страшно хотелось показать нам, что он держит руку на пульсе страны, тем более что к нам присоединилась его подружка - подошла и повисла у него на шее. Другой толстяк оставался в бунгало - слышалось, как он что-то встревоженно шепчет одной из девушек, а негр старался к крыльцу не приближаться - подтягивался на турнике, прибитом к двум пальмам. Цэрэушник сказал: "Уясните себе одну вещь. У Вьетконга нет никакой поддержки в деревнях - и у правительственных войск тоже нету. Понимаете? Потому-то все тихо-мирно".
Вьетнамка ущипнула его за щеку и окликнула свою приятельницу, которая стояла на краю пляжа и смотрела, как чернокожий раскручивает над головой тяжелую цепь. Второй толстяк вышел на крыльцо, налил себе виски и немедленно выпил, с опаской поглядывая на цэрэушника - у того развязался язык.
- Ситуация забавная, - говорил цэрэушник. - Типа, вы можете сказать: "В этой деревне чисто, а в той одни сплошные чарли", но поймите одну вещь: большинство не воюет. Не важно, что вы читаете в газетах - журналюги брешут, как дышат. Я вам говорю: сейчас все тихо-мирно.
- А как же фугас?
- А, фугас. Просто на поездах не ездите, вот вам мой совет, и все будет в порядке.
- По ночам - другое дело, - сказал второй толстяк - тот, который пил виски.
- Ага. Понимаете, когда темнеет, страна типа как переходит в другие руки, - сказал цэрэушник.
- По-моему, нам пора идти, - сказал Кобра-1.
- Что за спешка? Оставайтесь, - сказал цэрэушник. - Вы писатель, - обратился он ко мне. - Я сам писатель. Ну я так… немножко пописываю. Статейки иногда. Для "Бойз лайф"… это… много работаю и еще для этого…
Он отвлекся на девушек, которые перекрикивались по-вьетнамски и хихикали.
- … да бог с ним… а едете вы теперь куда? А? Как-как? Мраморная гора? В это время вам туда лучше не соваться, - он поглядел на часы. Было полшестого вечера. - Вдруг там чарли. Поклясться не могу, но мне не хотелось бы брать на себя ответственность.
Мы ушли. Когда мы вернулись к машине, я оглянулся на бунгало. Цэрэушник отсалютовал нам сигарой; он стоял, словно и не замечая, что к нему все это время ластится вьетнамка. Его друг стоял рядом на крыльце, встряхивая бумажный стакан, полный виски с имбирным пивом. Негр вернулся к турнику - он опять подтягивался, а девушки считали. Часовой сидел, обняв карабин. А за их спинами набегали на берег морские волны. Цэрэушник что-то выкрикнул, но начинался прилив, и его голос потонул в шуме прибоя. В Дананге беженцы захватили военные городки, а здесь эта троица - генеральское бунгало. В каком-то смысле они олицетворяют все, что осталось от энергии и сил, вложенных американцами в войну: дегенеративная сентиментальность, пьяные страхи и схематичное мышление. Для них война уже окончена: они просто оттягиваются, ходят на ушах.
Проехав четыре мили от бунгало на юг, невдалеке от Мраморной горы наша машина нагнана медлительную упряжку буйволов. Пришлось тащиться следом. Тут к нам подбежал вьетнамский мальчик лет десяти и что-то выкрикнул.
- Что он сказал? - спросил Кобра-1.
- "Мудаки", - перевел Дайэл.
- Так. Разворачиваемся.