В витринах лавок вывешены на обозрение огромные мясные туши, бараньи головы, ноги, требуха. Через эту мясную баррикаду почти невозможно разглядеть сидящих в харчевне посетителей, скрытых густым облаком дыма. Здесь - то ли перед кузницами, то ли перед лавками, это трудно понять - всегда толпится много приезжих крестьян и женщин-бедуинок в черных милайях .
Соседство кузнецов с мясниками удобно не столько покупателям, сколько самим хозяевам-продавцам. Когда в мясную лавку приходит посетитель и заказывает шашлык, а мангал еще не разведен, то хозяин с вертелами, на которых нанизаны кусочки мяса, бежит к соседу-кузнецу воспользоваться его огоньком. А бывает и наоборот - кузнец, к которому приходит крестьянин починить мотыгу или серп, идет "одолжить" огоньку к соседу-мяснику. Да и по внешнему виду трудно отличить их друг от друга.
В этом ряду была и кузница Абу Хамида. Каждый раз, когда Абу Мухаммеду приходилось за чем-нибудь идти к нему через весь базар, он проклинал все на свете, и прежде всего тот день и час, когда судьба столкнула его с этим человеком. "От него всегда одни неприятности", - думал Абу Мухаммед. С Абу Мухаммеда пролилось семь потов, пока он, пробившись через базарную толпу, не вышел к кузнечному ряду. Перед кузницей Абу Хамида, как всегда, разложив свои товары, надрывно кричал и громко хлопал в ладоши, зазывая покупателей, зеленщик Абу Самира. Этого крикливого соседа Абу Хамид терпел и даже выделил ему бесплатно постоянное место, как он говорил, исключительно по "политическим соображениям". Абу Самира полностью соглашался с высказываниями Абу Хамида и разделял его политические взгляды, ибо ничего при этом не терял, а только выигрывал. Он охотно поддакивал Абу Хамиду, когда тот почем зря поносил англичан и французов и восхвалял на все лады немцев.
Абу Хамид - широкоплечий, высокий, немного сутулящийся мужчина средних лет. В коротком пиджаке, в старом помятом тарбуше и в не по росту коротких черных штанах, он напоминал и сам скорее торговца, чем кузнеца. Бездетный, он жил вдвоем с женой, так что его скудных доходов от кузницы им хватало. Он говорил, что участвовал в восстании против французов, хотел поехать также воевать против англичан в Палестину, да какие-то непредвиденные обстоятельства заставили его остаться сначала в Дамаске, а затем осесть в Латакии. Но хотя Абу Хамид непосредственного участия в войне не принимал, в душе считал себя ветераном войны и при каждом удобном случае разносил Англию и Францию в пух и прах. Искренность его чувств никто не ставил под сомнение, ибо не было ни одного араба, который любил бы своих поработителей. Абу Хамид был неграмотным, читать-писать не умел, в политике не разбирался. Поэтому, услышав, что Германия воюет с Францией и Англией, стал по всякому поводу и без повода везде, чуть ли не на каждом углу, кричать, что он истый приверженец Гитлера. Услышав о какой-нибудь очередной победе немцев, он радовался, как ребенок, воспевая ее как долгожданную победу над ненавистным врагом.
"Победа Германии, - кричал он, - это наша победа!"
И он действительно верил этому. Потом кто-то надоумил егр слушать радиопередачи из Берлина на арабском языке. Услышанные по радио новости он радостно передавал всем своим знакомым и даже малознакомым, просто встречным людям. Когда союзные войска выгнали из Сирии вишистов, берлинские передачи стало слушать негде, да и к тому же небезопасно. Абу Хамид теперь зачастил в кофейню Таруси, поняв, что там вечерами он опять сможет слушать арабские передачи из Берлина.
Услышав от Абу Мухаммеда, что в кофейню приходили полицейские и спрашивали о нем, он так оторопел, что даже отбросил молот в сторону.
- Только обо мне? - испуганно спросил он.
- Спрашивали тебя.
- А чего они хотят?
- Не знаю. Меня Таруси послал, у него и спрашивай.
ГЛАВА 15
Отправляясь к Таруси, Абу Хамид, как обычно, оставил кузницу на Абу Самиру.
- Присмотри за кузницей, Абу Самира! Я ушел.
- Иди спокойно и возвращайся с хорошими вестями.
Абу Хамид на минуту остановился, многозначительно посмотрел в глаза другу. "Вот иду и, может быть, не вернусь, - думал он, - принесу себя в жертву. Но я не боюсь. Все равно Сирию скоро освободят. Говорят, Роммель уже в Эль-Аламейне" .
А Абу Самира подумал: "Что-то с ним творится неладное. Наверное, давно радио не удается послушать". Он выпустил несколько колечек дыма и снова стал усиленно сосать мундштук наргиле, громко булькая водой в сосуде. Потом с неожиданной для него легкостью, уронив даже трубку наргиле на землю, он вдруг подхватился:
- Бери, сестра, не раздумывай! Такой дешевизны нигде нет. Еще сбавлять - язык не поворачивается. Не подходит - покупай с тележек.
Абу Самира, рекламируя свой товар, недаром больше всего нажимал на его цену и умалчивал о его качестве. И к другим тележкам с зеленью и фруктами он отправлял покупателей неспроста. Ими был забит весь базар. Они вытянулись в несколько рядов чуть ли не на километр. Летом, в жару, владельцы тележек натягивали над ними тенты из грубой мешковины, чтобы не вяли фрукты и зелень, приобретенные оптом у феллахов. Весь день они со своим товаром простаивали на жаре. Но все продать к вечеру немногим удавалось. И тогда они, не желая оставлять свежие овощи и фрукты на завтрашний день, предлагали купить их подешевле Абу Самиру. Тот не отказывался, забирал у них уже несколько привядшие плоды, рассовывал по своим многочисленным ящикам вместе с уже испорченными, закрывал все это в кузнице, а с рассветом чуть не самый первый на базаре начинал торговать своим второсортным товаром. Он расхаживал взад-вперед перед мастерской Абу Хамида и громко зазывал покупателей.
Тем, кто долго колебался или слишком рьяно препирался с ним, он обычно говорил: "Товар перед вами. Нравится - покупай, не нравится - прощай!" Он хорошо знал цену своему товару и своих постоянных покупателей. Именно в этом был секрет его успешной торговли и секрет его "могущества", которое было общепризнанным на всем базаре. Абу Самира не просто торговал. Он одновременно оказывал различные услуги и благодеяния: одних выручал, скупая их залежалый товар, другим помогал свести концы с концами, отдавая свой товар, как он говорил, за бесценок. "Вот умру я, - говаривал он обычно, - кто еще будет помогать бедным людям?"
Многодетные женщины из бедняков и в самом деле относились к нему как к своему благодетелю и молили аллаха, чтобы он даровал ему долгую жизнь. Хозяева тележек каждый вечер заискивали перед ним, сбывая ему свой залежалый товар.
- Возьми, пожалуйста, дядя! - умоляли они. - Твои покупатели неразборчивые, все купят! И ты в убытке не останешься.
- Мне много не надо, - отвечал скромно Абу Самира. - Я ведь только посредник. За что покупаю, за то и продаю. Аллах мою семью всегда прокормит. С нас хватает и милости аллаха. А вот если бы не я, бедняки с голоду поумирали бы. Вот так-то!
У него были редкие мелкие зубы, и поэтому говорил он, сильно шепелявя, что было для некоторых предметом постоянных насмешек и шуток. Бороды у него почти не было - он болел когда-то экземой. На лице и подбородке гтоорастало несколько щетинок, которые он обычно сбривал один раз в неделю - по четвергам.
В пятницу, как истый мусульманин, он не работал. Утром направлялся в мечеть сотворить молитву, потом в кофейню - выпить одну-две чашки кофе и покурить наргиле. В летние дни, захватив с собой наргиле и кое-какую пищу, он шел к морю в сопровождении всего своего семейства: впереди он сам, за ним - жена, укутанная с головы до ног в черную милайю, за ней - их старшая дочь Самира, а в хвосте - все остальные дети.
У него был свой ключ от кузницы Абу Хамида, и поэтому он открывал ее сам рано утром и закрывал поздно вечером, когда хотел, будто арендовал эту лавку. На самом деле он ничего не платил Абу Хамиду, только разделял его политические взгляды. Но Абу Хамиду все же иногда надоедали надрывные вопли Абу Самиры, который почему-то особенно усердно орал именно тогда, когда в кузницу заглядывал кто-либо из единомышленников хозяина. В таких случаях Абу Хамид, вытянув свою длинную шею, кричал из двери:
- Соседушка! Нельзя ли немного потише?
Если же Абу Самира, увлеченный спором с покупателями, не реагировал на это замечание, Абу Хамид, подойдя уже вплотную, повторял:
- Соседушка, у меня ведь тоже люди! И я тоже хочу с ними поговорить.
- Виноват! Виноват! Клянусь: буду ниже травы, тише воды!
Действительно, несколько минут Абу Самиры не было слышно, но через некоторое время в общий гам вдруг опять врезался его пронзительный голос:
- Клянусь аллахом, сестрица! Не спорь со мной. Где ты видела товар за такую цену? Вот эта кучка - два куруша, эта - три! Хочешь - плати и забирай, не хочешь - до завтра прощай!
Потом, уговорив все-таки покупательницу, он издавал громкий победный клич:
- Аллах, аллах! Все продано! Все разошлось! Последняя кучка, последняя кучка, последняя!..