Рядом с Халилем устраивался Ахмад - самый молодой рыбак, почти еще мальчик. Потягивая маленькими глотками чай, он готовил наживку для завтрашней ловли. Чай пил он всегда медленно, умудряясь просидеть с одним стаканом весь вечер. Да и чашки кофе ему хватало надолго - он дожидался, пока кофе не станет совсем холодным.
- Да, рыбной ловлей не прокормишь семью, - пожаловался Абу Фадал, который ловил обычно сетью.
- Я вчера как вкопанный просидел весь день и ничего не поймал, - включился наконец в разговор Халиль.
- А ветер вчера дул с востока? - спросил Ахмад.
- Нет, с запада.
- Почему же не клевало?
- Видно, не повезло.
- Надо было бы мне прийти на твое место! - сказал кто-то из рыбаков, явно подтрунивая над Халилем.
- Ты что хочешь этим сказать? - сразу насторожился Халиль.
- То, что сказал. Ты просто не умеешь ловить.
- Это я-то?
- Да, ты. А кто же еще?
- Нет, ты слышишь, Абу Фадал? Ну разве это справедливо?
- Да бросьте вы! Как дети. Моря вам мало, что ли? В ловле, как ты говоришь, бывает - везет, а бывает - и нет. На все воля аллаха. Я вчера тоже растянул сети от входа в порт до Хадары, а вытянул всего три окунька. Отнес их домой. А хлеба пришлось в долг взять у пекаря Ибн Баира. Ничего не поделаешь - не повезло. А вот сегодня зато аллах, видно, сжалился. Поставил сети около форта. На какой-нибудь час - не больше. Вытаскиваю - полные рыбы. Как тут не скажешь: хвала аллаху! - При этих словах он простер вверх руки. - Уж такая наша жизнь - сегодня сыт, а завтра бит, - заключил он.
- Да, - подтвердил Халиль, - такая наша жизнь.
- Жизнь? - отозвался другой моряк. - Разве это жизнь? Чаще бит, чем сыт. Одни только беды и страдания. Будь она проклята, такая жизнь. Да простит меня аллах за эти слова. А может, это ремесло наше такое проклятое. Вместо счастья аллах нас терпением наделил. Другие, особенно те, что побогаче, не выдержали бы такой жизни, руки бы на себя наложили.
- Да, они и так с жиру бесятся и жизнь самоубийством кончают. Слышали небось о дочке Милу?
- Это которая утопилась? - уточнил Ахмад. - Так она, говорят, от несчастной любви…
- Я своими глазами видел, клянусь Бутросом! - опять вмешался в разговор Халиль. - Даже искупаться из-за нее в море пришлось. Я как раз на осьминогов охотился около той скалы. Уже было темно. В одной руке фонарь, в другой - острога железная, а за спиной - посудина пустая. Увидел осьминога, навел фонарь, острогой его хлоп, и только я было собрался его схватить, а передо мной в море что-то как плюхнется. Потом вынырнула чья-то голова и исчезла. Опять вынырнула и снова исчезла…
- Ну, ты, конечно, испугался, пятки в руки и бежать…
- Я? Бежать? Клянуть Бутросом - я точно прирос. Не к лицу моряку от моря бежать. Я весь берег наш знаю, исходил его вдоль и поперек. На своем веку чего только не повидал! Однажды такого осьминога видел - зверь! Целая тонна!
- Прямо-таки тонна?
- Ну, может быть, полтонны.
- Хватил!
- Пускай четверть тонны.
- Все равно много!
- Ну, пятьдесят килограммов вас устраивает?
- И это много!
- Да ну вас к чертям! - взорвался Халиль. - Не буду больше никогда вам ничего рассказывать! Зубоскалы!
- А может быть, все-таки, дядя Халиль, кило или полкило?
Все дружно захохотали. Ахмад даже со стула свалился, пролив свой недопитый чай.
- Вот заливает! Вот заливает! Осьминог, говорит, весом в тонну, - никак не могли успокоиться моряки.
- Ей-богу, рта больше не открою в этой кофейне! - продолжал клясться Халиль.
- А все-таки, правда, сколько он весил?
- Да что вы пристали? - взмолился Халиль. - Не вешал я его! Что я, весы с собой ношу, что ли?!
- Вот это другой разговор.
- Пусть будет по-вашему, - окончательно сдался Халиль. - Пусть полкило. Но осьминог, какой бы он ни был, это тебе не пескарь и не лягушка. Короче говоря, увидел я однажды большого осьминога, подкрадываюсь к нему с острогой. В момент, когда я замахнулся, волна как хлестнет - и сбила меня с ног. Острогу я метнул, но промахнулся. Задел ему только щупальце. Он, проклятый, весь скрутился, сжался и вдруг - хвать меня за ногу. Присосался и давай меня сжимать - аж в глазах потемнело. Сжимает, а сам, гад, своими щупальцами к другой ноге уже тянется. Ну, думаю, прощайся с жизнью, Халиль. Конец твой настал! Но с жизнью-то никому не хочется расставаться. Хоть и клянем ее, а она ведь, ребята, хороша! Я уцепился за камень и подтягиваюсь к берегу. Одна нога на берегу, а за другую осьминог меня тянет в море. Собрался я с силами и как завоплю. А на берегу ни души. Зима - никого нет. Один я одинешенек. Рассчитывать не на кого. Отбросил я острогу, вытаскиваю из-за пояса нож и давай полосовать им по щупальцам осьминога. Режу, пока он совсем не ослаб. Тут я его вытащил на берег и совсем добил. Отнес на рынок, да еще деньги хорошие получил. Вот как, братцы, бывает. А испугался бы я или растерялся, он бы всю кровь у меня высосал и в море утащил, как Ибн Кувейдира. Поминай потом, как звали! С морем шутки плохи! Это тебе пострашнее джунглей в Африке. Поэтому я, когда увидел голову…
- Какую голову? - перебили его моряки.
- Да голову дочери Милу.
- Наконец-то она опять вынырнула! - съязвил кто-то из моряков. - Ну ладно, валяй дальше!
Халиль хотел было обидеться, но раздумал. Надо же все-таки закончить эту историю.
- Как увидел я, что кто-то тонет, бросился в море. Минут пятнадцать барахтался, пока не вытащил тело на берег. Смотрю - глазам своим не верю - молодая девушка, вся в белом, будто на свадьбу вырядилась. Положил я ее на песок и бегом к полицейскому участку. "Помогите! - кричу. - Помогите!" Прибежали, а помогать уже некому. Лежит не дышит. Она упала прямо на камень. Если бы хоть на полметра дальше, то я ее, может быть, и спас бы. До сих пор она у меня перед глазами стоит. Красавица. Красивее в жизни своей никого не видел. Да простит ее аллах! Если бы я ее спас, отец, наверное, озолотил бы меня. У него, говорят, золото в сундуке не помещается. Вот ведь как бывает! Отец золото не знает куда девать, а дочь в море головой бросается.
- А чему тут удивляться? - вступил в беседу Абу Фадал. - Счастье не в золоте, а в покое.
- Что это еще за покой?
- Покой находит тот, кто не суетится, не жадничает. Меру во всем знать надо.
- Меру, говоришь? - переспросил Халиль. - Я вот и меру знал, и терпение имел, а в награду могилу получил…
- Я же вам сказал, что дочь Милу из-за несчастной любви покончила с собой, - вмешался Ахмад. - Вы верите, что бывает такая любовь? Вот ты, дядя Халиль, мог бы покончить с собой, если бы так влюбился? Скажи, только честно!
- В наше время про любовь не знали. Я женился на матери Бутроса без всякой любви, даже не видя ее. Моя мать сказала: "Женись на ней, она девушка хорошая", я и женился. Теперь же времена другие. Молодые газеты читают, в кино ходят.
- Из-за этого кино и все беды! Оно и вбивает молодым всякую дурь в голову. Кто только его придумал?
- Не его надо ругать, - сказал Халиль, - а тех, кто людей одурачивает. Мой Бутрос и в кино ходил, и книги читал. Сам ума набирался и меня просвещал. Все, что прочтет, расскажет, а я запоминаю.
- И про Синдбада-морехода ты от него слышал?
- Нет, это я от моряков услышал. О море я сам Бутросу всегда рассказывал всякие были и небылицы.
- Расскажи сейчас, дядя Халиль, хоть одну, - попросил Ахмад.
- Как-нибудь в другой раз…
- Расскажи сейчас, Халиль! Чего жмешься? - поддержали Ахмада и другие моряки. - Ведь сейчас зима на дворе, ветер, дождь. Самое время сказки рассказывать. Их для этого и придумали, чтобы такие длинные вечера коротать. Смотри, вон и Абу Мухаммед даже выздоровел.
Абу Мухаммед и в самом деле поднялся и, опираясь о стенку, приблизился к компании. Халиль налил ему стакан чаю. Как Халиль ни упирался, а пришлось все-таки уважить моряков.
Разошлись только после полуночи. Последним вышел Халиль. Он погасил за собой свет, и кофейню поглотила кромешная тьма.
ГЛАВА 12
Таруси возвращался в кофейню поздно ночью. Ветер свирепствовал, того и гляди собьет с ног и бросит на скалы. Он выл, свистел, бесновался, будто тысячи джиннов с воплями устремились на землю. Они все сокрушали и ломали на своем пути, призвав на помощь сразу все стихии - и дождь, и гром, и молнию, и бурю.
Таруси шел на ощупь, ничего не видя перед собой. Ну и ночка! "Каково-то сейчас в море?" - невольно мелькнула у него мысль.
И, словно отвечая на его вопрос, над морем, рассекая небо, вдруг вспыхнула молния. Он увидел, как огромные волны, будто табун взбесившихся коней с белыми пенящимися гривами, неслись, наскакивая и налезая друг на друга, сталкивались и разбегались, опять сливались и смешивались, чтобы, ощетинившись белыми гребнями, с ревом обрушиться на скалы. Стена за стеною налетает на берег и, разбиваясь о скалы, в бессильной злобе откатывается назад, чтобы, слившись со следующей волной, с еще большей яростью наброситься на многострадальный берег. По мере приближения к берегу зловещий гул неукротимо нарастал и, натолкнувшись на скалы, переходил в яростный, оглушительный рев.
Сколько ни вглядывался Таруси в небо, он так и не увидел там ни одной звездочки. Трудно было понять: то ли небо так заволокло тучами, то ли его поглотила вместе с землей несущаяся с моря мгла. Вместе с порывами ветра на землю низвергались потоки дождя.
Дождь хлестал, барабанил, затем, будто утомившись, лениво моросил, потом, словно передохнув, снова принимался лить как из ведра.