* * *
Кане был похож на безумца; люди, встречавшие его, испуганно шарахались от юноши. По острову уже поползли слухи о наваждении, овладевшем Кане, победителя на Празднике Птиц, об охватившей его преступной страсти к деве, посвятившей себя богам. Самое же ужасное было то, что она – дочь верховного жреца, а значит, внушить любовь к ней могли не просто демоны, а демоны мятежные, рискнувшие бросить вызов богам, которым служил верховный жрец.
Говорили также, что демоны не могли бы отважиться на подобную дерзость, когда бы за ними не стоял кое-кто посильнее, чье имя было даже страшно назвать. Намеками, иносказаниями островитяне давали понять, кого они имеют в виду, – это был, конечно, зверь Рекуай. Когда-то давно, в незапамятные времена его загнали на Луну братья-близнецы, – воспитанные мудрой лягушкой сыновья ягуара и земной женщины. Но завидуя человеческому благополучию, страшный зверь Рекуай уже однажды спускался с Луны, и тогда люди едва не погибли, – к счастью, Сын Солнца указал им путь к спасению. Но что сталось с теми, кто не переселился сюда? За долгие века лишь две лодки с чужаками прибыли со старых земель, но пришельцы сразу же пожелали принять местные обычаи и быстро растворились среди жителей острова. Это было неспроста: кто захочет отказаться от своего, если оно хорошее, – и вообще, почему эти люди покинули свою родину? Видимо, на старых землях творилось что-то ужасное: может быть, страшный зверь Рекуай давно сожрал там людей, и те, кто приплыли на остров, были последними; может быть, люди на старых землях были порабощены зверем Рекуаем, и он сделался их правителем; а может быть, они сами отдались под власть демонов – верных слуг зверя?
Как бы там ни было, но островитяне боялись, что зверь Рекуай нагрянет и на их землю. Толки о его пришествии не умолкали: так что не случайно случай с Кане вызвал у жителей острова большую тревогу. Пожалуй, они потребовали бы, чтобы верховный жрец и вождь приняли какие-то меры, но Кане все-таки одержал победу на Празднике Птиц, чего не могло быть без воли Большой Птицы, – а это многое значило.
Тем не менее, островитяне старались не общаться с Кане, а некоторые бросались наутек, едва завидев его, поскольку, вдобавок ко всему прочему, поведение Кане и впрямь было ненормальным. Он носился по острову нечесаный, лохматый, со щетиной на лице, – и приставал к людям с одними и теми же вопросами: "Где Парэ? Не видели ли вы Парэ? Не встречалась ли вам дочь верховного жреца?".
Но Парэ пропала бесследно: ее никто не видел, и никто не знал, где она находится. Людям и самим было бы интересно узнать, куда она подевалась, однако, в первую очередь, это касалось ее отца, а он сохранял полное спокойствие, – из чего можно было заключить, что с Парэ ничего страшного не случилось. Именно так Баира ответил Кане, когда тот прибежал к нему, – и сколько Кане не умолял его, Баира больше не сказал ни слова.
Отчаявшись, в глухой тоске, потеряв счет времени, Кане сидел как-то в рощице невдалеке от своей деревни, когда судьба неожиданно улыбнулась ему. Он почувствовал, что кто-то идет; Кане обернулся и тут же отвел взгляд – Капуна шел сюда.
Он встал за спиной Кане и тяжело вздохнул. Кане сидел неподвижно. Тогда послышался еще один вздох, и еще. Кане сидел неподвижно.
– Да, ты прав, совершенно прав, что не хочешь со мной говорить, – послышался голос Капуны. – Какой я тебе друг, как можешь ты мне верить после того, что случилось.
Кане сидел неподвижно.
– Подумать только: ты доверил мне тайну своей любви, величайший секрет, а я разболтал его Мауне, – как будто не зная, что рассказывая ей, рассказываю всему острову! – горячо воскликнул Капуна. – Ну, и кто я после этого?! Могу ли я зваться мужчиной?…
Кане сидел неподвижно и молчал.
– Молчи, молчи, Кане, не говори ни слова! Я нарушил самое святое, что есть на свете, я нарушил священные узы товарищества. А что такое товарищество, – разве не выше оно любви? Ты, конечно, скажешь мне, что отец и мать любят своего ребенка, а ребенок любит отца и мать. Но это не то, Кане – нет, не то! Любить может и зверь, но породниться душой может один только человек, – у зверя же нет души! Вот что я предал, предав тебя: я предал родство душ, а поскольку душа дарована нам богами, значит, я предал самих богов. Бывали и раньше предатели, но такого, как я, – не было такого предателя!.. О, убей меня, Кане, убей! Я недостоин жить на земле, – Кане услышал громкие рыдания Капуны.
– Перестань, – сказал Кане, по-прежнему не оборачиваясь. – Ты действительно становишься похожим на бабу.
– Так, так! Ругай меня, избей меня, я все приму с покорностью, я это заслужил! – вскричал Капуна, продолжая всхлипывать.
– Сказано тебе – перестань. Мне сейчас не до тебя, – угрюмо проговорил Кане.
– Понимаю! О, как я тебя понимаю! – поспешно отозвался Капуна. – Но ведь с тем-то я к тебе и пришел: чтобы хоть как-то загладить свою вину (а искупить ее невозможно), я разузнал, где спрятана Парэ.
Кане оглянулся и впился в него взглядом.
– Ты разузнал, где спрятана Парэ? Ты шутишь?
– О, Кане! Я, конечно, предатель и распоследний человек, но я люблю тебя и не стал бы шутить так жестоко, – отвечал Капуна с некоторой обидой в голосе.
– Так где же Парэ? Ну же, не тяни, говори скорее! – Кане вскочил и принялся трясти Капуну за плечи.
– Вот она, любовь, до чего доводит. Уж я-то знаю, – ох, как знаю! – сказал Капуна с глубокой печалью и прибавил:
– Перестань меня трясти, Кане, я все тебе расскажу… Слушай же. Вчера я охотился на лесных птиц… Мауна еле-еле меня отпустила, да мне и самому не хотелось уходить от нее, но не могу же я безвылазно сидеть дома. В деревне и так надо мною уже смеются… Охотился я, стало быть, на лесных птиц. А их меньше и меньше остается, – ты, наверно, тоже это заметил. Раньше можно было за один день штук сто добыть, а старики говорят, что во времена их молодости и по триста и по четыреста штук добывали. Представляешь, сколько птицы тогда в лесах водилось?
– Где Парэ?! – возопил Кане. – После об охоте, после! Где Парэ?
– Так я и рассказываю о ней, – удивленно возразил Капуна. – Пошел я, стало быть, на охоту; долго ходил по лесу, и все без толку. Хотел уже возвращаться домой, как вдруг вижу – между деревьев пробирается молодой жрец, помощник Баиры, а в руках у него котомка. Идет осторожно, озираясь по сторонам, явно не хочет, чтобы его заметили. Мне стало ужасно интересно, куда это он направляется; крадусь, значит, за ним, он меня не видит, и так мы поднимаемся постепенно в гору, к Священному озеру. Место запретное, жуткое, повсюду носятся духи, – я уже ощущал их присутствие за своей спиной, а один раз мне отчетливо сказали на ухо: "Берегись"… О, Кане, что я перенес! Если бы я пришел туда с дарами, – и то страшно! а прийти в запретное место вот так запросто, без ничего – беда, просто беда!..
– Ты скажешь, наконец, где Парэ? – Кане снова тряхнул его за плечи.
– Да я только об этом и говорю, а ты меня перебиваешь, – возразил Капуна. – На чем я остановился?… Ах, да, пришли мы в запретное место… Я решил, что жрец собирается совершить здесь какой-нибудь обряд и принес подношение для богов; мне стало стыдно, что я крался за ним. Гляжу, однако, жрец подходит к огромному дереву, в корнях которого проделан лаз, и этот лаз акрыт дверью. Жрец стукнул в дверь, положил свою котомку на землю, поклонился несколько раз, прошептал что-то, наверно, молитву, – и пошел обратно. А я затаился и жду; трясусь от страха, но жду: до смерти хочется узнать, кто же там живет, под корнями большого дерева. И вот открывается дверь, оттуда протягивается рука, и я на один миг вижу лицо… Кого бы ты думал? Да, ты угадал, – Парэ!
– Ты уверен, что это была она? – быстро спросил Кане, боясь поверить своему счастью.
– Я ее видел, как тебя!
– Ты разговаривал с ней?
– Нет. Она даже не вышла из своего убежища: взяла котомку, оставленную жрецом, и тут же закрыла дверь. Я, правда, хотел спросить Парэ, что она здесь делает и почему прячется в пещере, но не решился. Конечно, все это неспроста, и если жрец ни словом не перекинулся с Парэ, то и мне нельзя. Кто знает, может быть, я вообще потерял бы дар речи, если бы попытался заговорить с Парэ, а то, еще хуже, превратился бы в какое-нибудь животное! Нет, Кане, нельзя вмешиваться в дела богов, – Капуна поднял взор к небу и сложил руки на груди.
– По какому склону ты поднимался к Священному озеру? – Кане посмотрел вдаль, туда, где возвышалась большая гора.
– По тому, который обращен к нам, – ответил Капуна и встревожился: – Уж не собираешься ли ты…
– А большое дерево, под корнями которого вырыта пещера, находится прямо на пути к Священному озеру? – продолжал вопрошать Кане.
– Да… Но я тебе не для того рассказал, чтобы ты…
– Спасибо тебе, друг! – Кане обнял его. – А сейчас иди к своей жене Мауне, и если в деревне будут спрашивать обо мне, скажи, что Кане ушел на охоту, будет не скоро.
Он помчался в чащу леса.
– Кане, Кане! – крикнул ему вслед Капуна, но тот даже не оглянулся.
– Бедный Кане, – пробормотал Капуна. – Да, наш староста прав – добром это не кончится.