- Сердца ваши черны и черствы, - прогремел Великий Тайи, яростно обернувшись к ним, - а глаза ваши слепы! Вы хотите, чтобы племя забыло, как велика роль девочки, которая сама однажды станет матерью и подарит вашим детям и внукам Великого Тайи? Как смогут жить и процветать люди, как сможет крепнуть народ без женщины-матери, способной подарить племени сыновей и дочерей? Ваш разум мертв, а мозг застыл, словно лед. Но даже в невежестве своем вы - мой народ, я должен думать о вас и считаться с вашими желаниями. Я созову великих шаманов, знахарей и чародеев. Пусть они решат, какому закону должны мы следовать. Что скажете вы, о могучие мужи?
Быстроногие гонцы были посланы в земли, лежащие вдоль всего Побережья, далеко в горы, на много миль в округе. Всюду разыскивали они и собирали шаманов и знахарей, всех, каких только можно было найти. Никогда еще не сходилось на совет столько ведунов колдовских чар. Много дней у горящих костров длились ритуальные пляски. Шаманы и знахари пели волшебные заклинания, общались с духами гор, земли и моря, и мудрость решения, наконец, пришла к ним. Самый древний на всем Побережье шаман поднялся и сказал:
- Людям племени не дозволено иметь все сразу. Им нужен ребенок-мальчик и нужен богатый улов. Но и то и другое получить нельзя. Сагали Тайи открыл нам, великим чародеям, что исполнение обоих желаний породит у людей высокомерие и себялюбие. Нужно сделать выбор.
- Выбирайте же, о неразумные! - повелел Великий Тайи. - Мудрецы Побережья сказали, что девочка, которая со временем станет матерью собственных детей, принесет при рождении изобилие лосося, а ребенок-мальчик принесет вам только самого себя.
- Нам не нужны лососи! - вскричали люди. - Дай нам будущего Великого Тайи! Пусть родится мальчик!
И когда пришло время и родился ребенок - это был мальчик.
- Горе вам! - вскричал Великий Тайи. - Вы оскорбили женщину-мать. Несчастья и голод, мор и нищета обрушатся на вас!
Весной много разных племен сошлись к берегам реки Фрейзер на лов лосося. Они пришли издалека - с гор и озер, из далеких засушливых земель. Но ни одна рыбина не вошла в устья широких рек, несущих свои воды в Тихий океан. Люди сделали свой выбор. Оки позабыли о чести, которую принесла бы им девочка - будущая мать. Они лишились улова, их поразила нищета, а долгая зима принесла жестокий голод.
С тех давних времен в нашем народе всегда рады, когда первыми в семье родятся девочки, - мы не хотим больше пропавших уловов.
Закончив рассказ, клучман сняла руки с весла; взгляд ее оторвался, наконец, от неровных очертаний далеких фиолетовых гор. Страна легенд развеялась, и она снова вернулась в наш благословенный год.
- Теперь ты, наверное, понимаешь, - добавила она, - отчего я так рада моей внучке: родилась девочка - значит, много лосося войдет в реки в будущем году, будет богатый улов.
- Замечательная история, клучман! - сказала я. - Может, и не очень хорошо, но я рада, что ваши чародеи наказали людей за их роковой выбор.
- Ты говоришь так потому, что ты сама женщина-ребенок, - засмеялась она.
За моей спиной послышались легкие шаги. Я обернулась и увидела Маарду. Восходящий прилив увлекал лодку; как только Маарда вошла в нее, клучман пересела на корму, и лодка стала удаляться от берега.
- Кла-хау-я! Прощай! - кивнула клучман и тихо опустила в воду весло.
- Кла-хау-я! - улыбнулась Маарда.
- Кла-хау-я, тилликумы! - отозвалась я и долго еще смотрела им вслед, пока лодка не исчезла вдали, слившись с серовато-лиловой полоской далекого берега.
МОРСКОЙ ЗМЕЙ
Есть порок, совершенно неведомый краснокожему. Индеец неподвластен ему от рождения; и из всех прискорбных недостатков, заимствованных у белых людей, по крайней мере один - алчность - ему не передался. Страсть к наживе, скаредность, жадность, накопительство за счет бедного соседа индеец считает презреннейшим из состояний, до которого только можно дойти. И ужас индейца перед тем, что именует он "недобротой белого человека", лучше всего показывает эта легенда.
За долгие годы общения с множеством племен мне так и не довелось столкнуться с алчностью, кроме одного-единственного "прижимистого индейца". Но человек этот так выделялся среди соплеменников, что при одном упоминании его имени они принимались усмехаться, презрительно замечая, что он подобен белому человеку: нипочем не поделится своим добром и деньгами. Все племена краснокожих - от природы поборники равенства, и большинство их следует буквально своим первобытно-коммунистическим принципам. Среди ирокезов считается позором иметь в доме еду, если ее нет у соседей. Чтобы приобрести влияние в племени, следует делиться своим добром с менее удачливыми сородичами.
То же самое обнаружила я и у индейцев Побережья, хотя им и не свойственно столь сильное неприятие контрастов бедности и богатства, как племенам востока. И все же тот факт, что у них сохранилась легенда, в которой жадность уподоблена скользкому морскому змею, отражает их образ мыслей. Она показывает также, что индеец остается индейцем независимо от племенной принадлежности; что он не может и не станет накапливать деньги; и присущая ему мораль требует, чтобы дух наживы был уничтожен любой ценой.
Мы с вождем надолго засиделись за обедом. Он рассказывал о своей поездке в Англию и о многих удивительных вещах, которые повидал там. Наконец в порыве чувств он воскликнул:
- Я видел все что ни есть на свете, все, кроме морского змея!
- Но его ведь не существует, - засмеялась я. - Значит, ты и в самом деле повидал все что ни есть на свете!
Лицо его затуманилось; с минуту он сидел молча, затем, в упор посмотрев на меня, сказал:
- Может быть, теперь нет. Но давным-давно один змей все же был здесь, в заливе.
- Когда это было? - спросила я.
- Когда пришли первые белые охотники за золотом, - ответил он. - Пришли с жадными, загребущими руками, жадными глазами, жадным сердцем. Белые люди дрались, убивали, голодали, сходили с ума от любви к золоту с далеких верховьев реки Фрейзер. Тилликумы перестали быть тилликумами, братья делались чужими друг другу, отцы и сыновья становились врагами. Любовь к золоту стала их проклятием.
- Тогда и появился морской змей? - спросила я, в замешательстве пытаясь как-то связать золотоискателей с этим чудовищем.
- Да, то было тогда, только… - Он поколебался, а затем решительно продолжил: - Но ты не поверишь в эту историю, если думаешь, что на свете нет такого существа, как морской змей.
- Я поверю всему, что ты расскажешь мне, вождь, - ответила я. - Очень хочу поверить. Ты знаешь, я происхожу из племени, богатого поверьями, и все мое знакомство с бледнолицыми так и не смогло лишить меня врожденного права верить в необычайное.
- Ты всегда понимаешь, - проговорил он, помолчав.
- Это сердце мое понимает, - откликнулась я тихо.
Быстро взглянув на меня и одарив одной из своих столь редких лучистых улыбок, он рассмеялся:
- Да, скукум тум-тум - сильное сердце!
И, отбросив колебания, он рассказал мне предание, которое, хотя и не относится ко дням большой древности, все же глубоко почитается в его племени. В течение всего повествования он сидел, опираясь сложенными руками на стол, увлеченно подавшись ко мне всем телом, - я сидела напротив. То был единственный раз, когда он не прибег к экспрессии жестов, и руки его так и не поднялись от стола, одни только глаза придавали неповторимую выразительность тому, что он назвал Легендой о Солт-чак-олуке, морском змее.
- Да, то было в пору первой золотой лихорадки, и многие наши юноши ушли вверх по Фрейзеру проводниками белых людей. Возвратившись, они принесли с собой рассказы о жадности и убийствах, а наши старики и старухи качали головами и говорили, что из всего этого выйдет большая беда. Но наши юноши вернулись такими же, как ушли: добрыми к бедным, щедрыми к тем, кто сидел без пищи, и делились всем, что имели, со своими тилликумами. Лишь один, по имени Шак-Шак, Ястреб, возвратился с грудами золотых самородков, с мешками чикимина и всякой всячины. Он стал богат, как белые люди, и, как они, принялся копить богатство. Он то и дело пересчитывал свои чикимины, сберегал самородки и чахнул, пожирая их глазами, подбрасывая на ладонях. Он клал их себе под голову, ложась спать; носил с собой весь день. Он полюбил их сильнее пищи, сильнее своих тилликумов, сильнее самой жизни.
И все племя восстало против него. Люди сказали, что Шак-Шака поразил недуг алчности, и, для того чтобы исцелиться, ему нужно устроить большой потлатч, разделить свои богатства с бедняками, поделиться с престарелыми, с больными, с лишенными пищи. Но он только усмехнулся, ответил им: "Нет!"- и продолжал лелеять и нежить свое злато.
Тогда Сагали Тайи подал свой голос с неба и молвил: "Шак-Шак, ты превратился в мерзкое существо; ты не желаешь внимать голосу голодных, призывам престарелых и хворых; ты не хочешь поделиться своей собственностью; ты стал отверженным в собственном племени и отказался блюсти древние законы своего народа. Хорошо же, я превращу тебя в существо, отвратительное и ненавистное всем людям, белым и краснокожим. У тебя будет две головы, потому что у твоей жадности - две хищные пасти. Одна жалит бедных, другая гложет твое собственное злобное сердце; а зубы-клыки в этой пасти - яд, убивающий голодных, яд, губящий твое собственное человеческое достоинство. Твое злобное сердце будет биться в самом центре гадкого тела, и тот, кто сможет поразить его, навсегда убьет недуг наживы в своем народе!"