Писатель Н. М. Борискин является автором ряда поэтических и прозаических произведений о делах и людях Советской Армии. Главное из них - роман "Небо в огне". Его новая книга, в которую вошли повести "Знойная параллель" и "Чрезвычайное происшествие", посвящена часовым советского неба - ракетчикам и летчикам-перехватчикам, людям высокого долга, безграничного мужества, всегда готовым на подвиги во имя Родины.
Содержание:
ЗНОЙНАЯ ПАРАЛЛЕЛЬ 1
Глава первая 1
Глава вторая 3
Глава третья 4
Глава четвертая 6
Глава пятая 8
Глава шестая 9
Глава седьмая 10
Глава восьмая 12
Глава девятая 13
Глава десятая 13
Глава одиннадцатая 17
Глава двенадцатая 18
Глава тринадцатая 19
Глава четырнадцатая 20
Глава пятнадцатая 22
Глава шестнадцатая 24
Глава семнадцатая 26
Глава восемнадцатая 27
Глава девятнадцатая 28
Глава двадцатая 29
Глава двадцать первая 31
Глава двадцать вторая 33
ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ 36
Глава первая 36
Глава вторая 37
Глава третья 38
Глава четвертая 40
Глава пятая 40
Глава шестая 42
Глава седьмая 44
Глава восьмая 45
Глава девятая 46
Глава десятая 47
Глава одиннадцатая 48
Глава двенадцатая 49
Глава тринадцатая 50
Глава четырнадцатая 52
Глава пятнадцатая 53
Глава шестнадцатая 54
Глава семнадцатая 55
Глава восемнадцатая 56
Глава девятнадцатая 58
Глава двадцатая 61
Туркестанские повести
ЗНОЙНАЯ ПАРАЛЛЕЛЬ
Глава первая
Где же конец нашей земли? За четверо суток я пересек столько меридианов и параллелей, что на этой географической сетке могли бы уложиться десятки иных государств. Далеко позади остались русские леса, одетые в мягкий, еще неяркий багрец. Позавчера в последний раз поклонились мне седые ковыли, заполонившие степное придорожье, а вчера за вагонным окном весь день мелькала пестрая экзотика безоблачного полуденного края: пожухлые от яркого солнца травы; съеденные солью и потрескавшиеся от безводья плешины; огненные языки сентябрьских канн, листья которых похожи па слоновые уши; комолые домишки-мазанки окнами во внутренний двор; крутолобые часовенки и мечети…
Теперь с самого утра, когда мы пересели с поезда на автомашину, бурой верблюжьей шкурой маячит перед глазами пустынная даль и дрожит белесое, словно остекленевшее, небо над нею.
Гриша Горин, мой университетский однокурсник, протирая очки от дорожной пыли, декламирует:
Золотая дремотная Азия
Опочила на куполах…
У Гриши странное восприятие окружающего: прежде всего он видит уже кем-то увиденное. Ну купола, ну солнце. А где же эта "дремотность" Азии? Вон громадные металлические вышки по-солдатски наступают на песчаный ад; вон длинношеие роботы, похожие на жирафов, зубастыми пастями вгрызаются в безводный грунт и за ними тянется широченная трасса канала; вон кружит вертолет, выискивая место для посадки: значит, надо что-то разведать и положить здесь начало завтрашней жизни…
Однако Гриша, ошеломленный непривычной экзотикой, шпарит свое:
- Вот она, романтика, Володька! Как тут не вспомнить Пушкина:
В пустыне чахлой и скупой,
На почве, зноем раскаленной,
Анчар, как грозный часовой,
Стоит один во всей Вселенной.
Он показал рукой на живой столб - невысокое, уродливо остриженное дерево в узловатых, болезненно-темных наростах - и разочарованно спросил:
- Это и есть анчар? Велико же было воображение поэта…
- Тут, а не анчар, - объяснил Шукур Муминов, худощавый угрюмый солдатик, подсевший к нам еще в Адилабаде.
- Что тут? - повернулся к нему Горин.
- Тутовое дерево. Его ветви обрезают на корм шелковичным червям.
- Червям? Ха, скажи на милость. Когда-то в Англии овцы "поели" людей, а здесь - и того страшней. Представляю, какие это червяки, если они деревья глотают. - Гриша даже поежился, провожая взглядом одинокую шелковицу.
Ребята, тесно сидевшие на скамейках, прикрепленных поперек кузова грузовика, засмеялись.
- Последний всплеск веселья, - меланхолично обронил Горин. - Посмотрим, как вы там, в барханной стороне, будете смеяться.
Дорога круто повернула вправо, распарывая волны песчаной целины.
- Скоро, что ли, старшина? - спросил кто-то, перегнувшись через борт.
Из кабины показалась фуражка крепыша Дулина, который встретил нас на адилабадском вокзале.
- А вы песню, хлопчики, заводите. Пулей домчимся, - посоветовал он и сам же первый начал:
За седыми курганами,
За песками-барханами…
В кузове несмело занялась мелодия:
Я с друзьями живу и служу…
Потом песню подхватил весь стриженый народ:
Ну а где я живу и служу -
Я об этом тебе не скажу.
Не скажу.
Эту песню впервые я услышал в исполнении ансамбля ПВО страны, на концерт которого меня однажды пригласил отец. С тех пор ее полюбили в нашей семье. Заслышав знакомый мотив по радио, отец, кадровый летчик, непременно восклицал:
- Тома, нашу поют!
А когда песня заканчивалась, отец мечтательно вздыхал и, обращаясь к матери, говорил:
- Жаль, Тома, что нам поздновато в ракетчики… А ты, младший Кузнецов, как смотришь на эту профессию? Ракетчик. Здорово звучит!
И отец и мать не раз заводили разговор, чтобы я поступил в военное училище, откуда открывается широкая дорога в ратный мир. Но я не разделял их желания, считал своей стихией журналистику.
- Жаль, Володя, очень жаль, - повторял отец. - Армия - великая школа жизни. Думай, думай, сын…
- Земля! - прервал мои мысли Горин. Он сорвал широкополую панаму с яйцеобразной головы и театрально раскланялся.
Ребята привстали, вглядываясь в открытие новоиспеченного Магеллана.
- Садись! - вынырнул Дулин из кабины. - Стоять не положено.
Издали виднелись какие-то ажурные конструкции, аккуратные домики, сбившиеся в тесный табунок. На крутом бугре возвышалось загадочное сооружение, похожее на солдата, отдающего честь: "Здравия желаю, стригунки!" Позже мы узнали, что это локатор - глаза, уши и мозг маленького гарнизона, не помеченного ни на одной карте.
- Ну вот и наш Ракетоград. Солдатский дом, солдатский пост, - весело сказал старшина, когда запыленная машина остановилась около решетчатых ворот, сделанных из алюминиевых труб.
Над аркой алела пятиконечная звезда, а на двери КПП висел жестяной прямоугольник с требовательной надписью о предъявлении пропуска.
В казарме, к моему удивлению, оказалось довольно уютно. Над внутренним входом в нее - светящийся плакат:
"Внимание!
Боевая готовность не более … минут!
Воин, будь бдителен!"
Пол застелен розоватым линолеумом. У каждой койки - табурет и тумбочка под белой салфеткой. Четыре окна налево, четыре направо. У стены, противоположной двери, - матовое око телеэкрана. По углам аккуратные печки с надписями:
"Печь № 1. Истопник рядовой Новиков".
С потолка на витых шнурах свисают шесть светло-голубых абажуров. Чистенько, никакой казенщины, которой так меня пугал Гриша.