Уолсингем, которому его собственный возраст и болячки не давали забыть о себе, только сейчас подумал: почти все люди, ведущие эту опасную игру, решавшую судьбы Англии, Европы, сейчас уже старики или стоят на пороге старости. Королю Филиппу сейчас шестьдесят шесть лет, и у него плохое кровообращение. Людей в таком возрасте жители английских деревень считают уже патриархами. Командующий испанским флотом маркиз Санта-Крус смертельно болен. Рекальде Испанскому шестьдесят два года, как и Санта-Крусу. Бэрли почти шестьдесят восемь. Самой Елизавете пятьдесят четыре года. Вот герцог Пармский оставался самым молодым из игроков как с английской, так и с испанской стороны. Не молодость ли делает этого человека столь опасным для Англии?
Скорее всего исход всей игры решит его, Уолсингема, единоборство с герцогом Пармским. Уолсингем понимал: в этой игре поставлена на карту не только независимость Англии, даже не только его собственная жизнь, но также его честь и, возможно, память, которая сохранится о нем в истории.
Глава 7
Сентябрь 1587 года
- Тебе вообще-то приходило в голову, насколько опасную штуку ты затеял с этой своей экспедицией в Лиссабон? - спросил Джордж. - И сколько игр ты, по твоему мнению, можешь вести одновременно? Просто агент, двойной агент, тройной агент… Иногда даже я сам не могу понять, на чьей ты стороне.
- Я всегда на своей стороне, - отвечал Грэшем. - И разве эта затея более опасна, чем плавание на утлой лодчонке подогнем испанских кораблей?
- Примерно один к одному, - сказал Джордж. - Хотя, по правде сказать, я, наверно, предпочел бы сидеть в лодке. Там хотя бы точно знаешь, где враг.
- Вторжение грядет, - заметил Грэшем задумчиво. - Я нутром чувствую. А едва достигнув наших берегов, оно сработает как запал для всех сект, для всех, кто рвется к власти, для каждой семьи… А между нами и этой лавиной - всего несколько кораблей, которые никак нельзя назвать флотом. Ничего не делать - разве сейчас не самое опасное?
- Они шли по длинной галерее дома Грэшемов, украшенной лучшими полотнами и гобеленами из собрания сэра Томаса Грэшема. Здесь царила прохлада, несмотря на обилие окон, через которые в помещение проникал яркий летний солнечный свет.
За разрешение отправиться в Лиссабон королева потребовала от Грэшема официально представить Анну при дворе. Королева редко оставалась летом в Лондоне. Она предпочитала жить за городом, экономя немного средств на содержание своего двора. Но сейчас Елизавету задержала в Лондоне продолжающаяся опасная неопределенность. Поговаривали, испанская Армада готова отправиться к английским берегам, несмотря на ущерб, причиненный набегом Дрейка в Кадисе. Эта опытная лиса понимала: если явится король Филипп, ей следует быть именно в Лондоне, а не на отдыхе, в обществе стареющего низкопоклонника - лорда, читающего ей бесконечные (написанные кем-то еще) поэмы о ее вечной красоте.
- Что ты за человек! - продолжал Джордж. - Зачем тебе все эти хитросплетения, сложные интриги, шпионские страсти, когда ты наконец будешь жить по-человечески - бегать за девушками или пьянствовать, как нормальные люди?.. Ах да, совсем забыл: ты ведь и этим занимался. Ну, как бы там ни было, по-моему, тебя просто сразу зарежут, как только мы сойдем на португальский берег, - не их, так наши.
В тот момент в соседней комнате раздался треск и чей-то крик, потом - громкая энергичная речь. Грэшем с беспокойством прислушался. Анна втолковывала служанке, что надо поторопиться, и в подкрепление своих слов швырнула керамическую вазу с булавками в стенку. Вазы стоили денег, как, впрочем, и горничные. Генри надеялся, что разбита только ваза. При нем Анна всегда сохраняла хладнокровие. Может быть, он что-то упустил из виду? То, что происходило в соседней комнате, кажется, не могло исходить от девушки, которую, как ему казалось, он знал.
- Ты ведь знаешь, - сказал Грэшем, мысленно возвращаясь к разговору с Джорджем, - есть два способа маскировки: скрывать информацию о себе и рассказывать всем о том, кто ты есть. У жениха этой девушки база в Лиссабоне. Я ее опекун. Вполне естественно выглядит, если я стараюсь сдержать слово, данное ее матери. А если я организую это на самом высоком уровне, получу разрешение от королевы и от генерал-губернатора, то они подумают, что только сумасшедший будет поднимать столько шума вокруг своего визита, если он на самом деле шпион.
- Пожалуй, и действительно сумасшедший, - заметил Манион.
- Я тоже поеду с тобой, - заметил Джордж.
- Ты?! Тебе нельзя…
- Заткнись, - прервал Джордж. - Во-первых, ты меня все равно не остановишь, у меня тоже есть разрешение королевы, за которое мой отец заплатил кучу денег. Во-вторых, я для тебя - отличное прикрытие, лучше меня - только эта девушка. Люди считают меня просто смешным верзилой, комедиантом, а такого человека мог послать куда-то в качестве шпиона только тот, у кого совсем крыша поехала.
Про себя Грэшем неохотно признал: его друг говорит дело, хотя он пока еще не принял решение согласиться с Джорджем. Генриху просто-напросто не хотелось рисковать другом. Почему-то представлять себя участником опасных предприятий бывает труднее, чем представлять в этом качестве близких людей. "Вот почему так удобно никого не любить", - подумал Грэшем. Друзья стали ждать Анну.
Грэшем был одет в роскошный черный камзол, шитый серебром, с кружевным воротником. Этот наряд выгодно подчеркивал его широкие плечи и узкие бедра, а прекрасно сшитые шелковые панталоны в обтяжку могли бы вызвать зависть любого из молодых придворных франтов. Но, в отличие от его сверстников, любителей моды, Грэшем не носил экстравагантных высоких шляп. Его шляпа, сшитая из того же материала, что и камзол, была гораздо более плоской. Генри не любил большого количества драгоценностей, но единственный бриллиант на его перстне стоил столько же, сколько все золото и драгоценности, которые носили трое четверо самых богатых придворных. Это была роскошь, которую позволял себе еще его отец, вообще говоря, к роскоши не склонный. Он говорил: подобные вещи хорошо действуют на банкиров и заимодавцев.
В соседней комнате снова заговорили на повышенных тонах, и снова что-то, похоже, разбилось.
- Сходить, что ли, посмотреть, что там такое? - спросил Грэшем.
- Не надо, - отвечал Джордж. - У женщин свои дела. Пусть сами разберутся. Подожди. Они с этой служанкой минуты через две выйдут оттуда, как две лучшие подруги.
Через несколько минут горничная отворила дверь с таким видом, как будто к ним в гости пришла королева. Отчасти это было обоснованно. Даже Манион на мгновение замер от изумления, когда появилась Анна. Ее красивые синие глаза хорошо гармонировали с великолепным, действительно достойным принцессы темно-синим платьем, которое украшало такое количество жемчугов, как будто для их добычи потребовалось опустошить целое море. Над ее прической, похоже, работала какая-то жительница Олимпа, на время сошедшая на землю. Платье казалось как нарочно скроенным по фигуре Анны и подчеркивало ее достоинства. Оставалось только удивляться, как удалось вовремя подготовить это произведение искусства. И цена придворного платья, конечно, была сказочной. Однако богатство говорило само за себя. И Грэшему, пусть это и было ему не по сердцу, пришлось признать данный факт. Самого его в тяжелые годы юности намеренно лишили средств, но тем вернее он научился ценить силу материальных благ.
- Надеюсь, сборы идут хорошо, не так ли? - спросила Анна, сделав положенный реверанс. На сей раз за ее внешним хладнокровием просматривалось плохо скрываемое волнение.
- Вы переломали Мэри все ее конечности или только часть? - сухо осведомился Грэшем.
Анна вызывающе взглянула на него и сказала:
- Иногда вы бываете дураком, что очень странно для такого богатого человека. Мэри - очень хорошая служанка, и мы с ней лучше друзей. Девушки не общаются так же, как глупые мужчины.
Она произнесла свою речь с видом королевы, отчитывающей своего слугу. Похоже, она собиралась и дальше продолжать в том же духе. Грэшема такое поведение раздражало. Уместное при определенных обстоятельствах на палубе корабля, здесь оно казалось излишним.
Манион отметил про себя: эта красавица страстная. Красивые девушки бывают похожи на фарфоровые вазы, которые на огонь не поставишь, но у этой невидимый огонь горел внутри, хотя она не показывала вида, что это так. Ему казалось, она девственница. Впрочем, это ведь дело временное.
Между тем Грэшем и Анна продолжали спорить.
- Надо говорить "лучшие друзья", - поправил Грэшем.
- Конечно. Я так и сказала.
- Нет, вы сказали "лучше друзей".
- Не может такого быть!
- Почему вы всегда отрицаете очевидное? - спросил Грэшем.
- Я не всегда отрицаю очевидное. - Анна помолчала, видимо думая над ответом.
Джордж так и сидел с открытым ртом, с тех пор как ее увидел, и его растерянность тешила ее тщеславие.
- Я иногда это делаю, но только по необходимости. А с вами это часто необходимо - вы очень надутый и разговариваете со мной как старик, а на самом деле вы мальчишка - немного только меня старше.
- Я, пожалуй, вместо вас возьму с собой в Лиссабон попугая Спенсера, - заметил Грэшем. Поэт Спенсер являлся его старым другом. - Он красивее вас, и если нужно, чтобы он заткнулся, то достаточно накрыть его клетку одеялом.
- Ах, так вы хотите, чтобы я лежала у вас под одеялом?
- Я этого вовсе не говорил!
Так они продолжали спорить, странным образом переходя от официального тона к переругиванию в духе старой семейной пары.
Манион перестал вникать в их речи, однако они продолжали такое же общение всю дорогу, пока добирались во дворец. Лишь бы только это прекратилось по дороге в Лиссабон!