Его разбудило мычание коровы в хлеву, где должны были провести ночь хозяева избушки. Через низенькое окно пробивался солнечный свет. Пахло старьем и лежалым сеном. Примерно так же пахло на чердаке деревенского дома бабушки Ральфа, где он, еще будучи ребенком, любил прятаться от обязательных патриархальных семейных обедов, сопровождаемых молитвой и нескончаемыми нравоучениями в адрес непослушного и шкодливого Мюллера-младшего. Ральф с самого раннего детства мстил родственникам за их упорное стремление приучить его к фамильному консерватизму и ханжеству. В младенческом возрасте эта месть, еще неосознанная, выражалась в нескончаемом реве по любому поводу, в итоге временно уничтожавшем в окружающих все человеческое, в том числе и безоглядную любовь к детям. Когда Ральф подрос, он водил дружбу с детьми из бедных кварталов Мюнхена, и даже одно время мечтал записаться в штурмовые отряды Рема. Ему нравилась что все, включая учителей в школе, их очень боялись. Но, разумеется, больше всего он мечтал примерить на свои худенькие плечи легендарную коричневую форму.
Мюллер встал со своего ложа у печи, взял китель, бросил взгляд в угол хаты, где под иконой висели старые фотографии мужчин в военной форме, и вышел в сени.
В сенях стояло ведро с водой, рядом, пошатываясь, его сослуживец Зигфрид Рейнвальд жадно пил воду из алюминиевого ковша.
-Доброе утро, герр Мюллер,- прохрипел Зигфрид.- Спали нормально?
-Дай-ка глотнуть,- стараясь не замечать иронии в голосе быкоподобного Зигфрида, Ральф отобрал у него ковш.
Ледяная вода обожгла горло. Ральф стал пить осторожно, маленькими глотками, попутно изучая окружающую обстановку. Бревенчатые стены в несколько слоев обклеены пожелтевшими газетами. На страницах большей частью красовалось усатое лицо большевистского диктатора. Деревянный разделочный стол, накрытый потертой скатертью с кружевами, стеклянная банка с ножом, гнутыми вилками и большими ложками, тоже гнутыми, несколько гвоздей у массивной двери с железным запором - вот и весь интерьер. На одном из гвоздей висел старый пастуший кнут.
-А где остальные?- от свежей воды и утренней прохлады Ральф начал просыпаться.
-Кто где. Разошлись по другим домам. Мы тут теперь одни будем жить. Не слыхал, мадьяры вчера стреляли полночи, потом дом подожгли. А ты спал и все пропустил.
Зигфрид протянул руку за кружкой. Ральф кружку отдал.
-Да? Я бы их не брал на войну. Пусть в поле работают или вагоны грузят. Вчера я их вообще не видел там, на холме.
-Они патроны берегли для печных труб, Ральф. А может, это румынская рота была, кстати, я мог перепутать.
-Да… Главное, что не мы с тобой, Зигфрид. Пока до первобытного состояния не докатились. А где русские? Тут женщина какая-то была с детьми…
-Что, скучно, Ральф?
-Нет. Надо ведь установить контакт с местным населением. Мы же не СС.
-Мы не СС, но это тебе не Италия и не Франция. Это даже не Африка, Ральф. Потому что в Африке дикари, они ведь и по виду дикари, а эти выглядят почти как мы. Сегодня контакт, думаешь, культуру им несешь, а завтра они тебе пулю в спину или гранату под подушку. Да и воруют, говорят. С этими деревенскими надо строго. Мало тебе вчерашнего? Просто ты хорошо отделался, вон, только царапина, а Кристоф, а Герхард? Мы ж с ними еще вчера вино бегали пить в Вентимилью, а их уже сутки русские червяки жрут.
-Зигфрид, это война, люди-то причем? Вчера солдаты были… Хотя, какого черта им надо было тут окопы рыть и умирать, когда войне скоро конец?
-А зачем им теперь жить? Рабская жизнь… Мне бы такая жизнь была ни к чему.
-Пойду, поищу хозяев.
-Ты теперь тут хозяин, Мюллер.
-Вот уж спасибо, хозяин хлева - это не для меня. Сплю и вижу, как бы опять очутиться дома, в Ланд-схуте.
-Иди-иди, только автомат возьми. Заодно погляди, что у них с провиантом. Мяса хочется или курицу какую-нибудь. Пусть бабушка твоя приготовит нам. Возьми, что ли, консервов ей отдай и шоколад детям. До вечера можем отдыхать. Дежурство наше с тобой с десяти. Жетоны получаем в комендатуре, я все узнал.
Ральф открыл скрипучую дверь, постучал каблуками по свежевыстроганным ступенькам крыльца. Напротив, около пруда, стоял грузовик с прицепленной к нему зачехленной пушкой. Рядом с ней взад-вперед прохаживался вооруженный винтовкой солдат, поглядывая на стайку гусей, щиплющих редкую пожелтевшую траву. Ральф поискал взглядом уборную, обнаружил ее, а также новый медный умывальник, прикрученный к ограде большого сада, за которой виднелись созревшие яблочки и вишни. Из сарая напротив вышел мальчишка лет пятнадцати. Остановился. Недобро как-то посмотрел на Ральфа и попытался спрятаться в огороде.
-Эй, ты, ну-ка подойди сюда! Ком, ком!
Ральф знал, что парень не понимает его, но жесты должны были все объяснить. Парень медленно подошел, руки в карманах брюк цвета хаки. Рубашка навыпуск.
-Как зовут тебя? Где фатер, отец где?
"А впрочем, зачем мне знать, как его зовут?- подумал Ральф.
Но парень ответил, по-русски:
-Коля зовут меня, а фатера ваши убили под Ржевом, гады…
-Колья - это твое имя? Карашо. Das ist gut,- сказал Ральф, после чего попытался объяснить, снова жестами, что он голоден и пора бы уже накормить постояльцев. Коля явно не понимал или не хотел понимать желаний Ральфа. Он тупо глядел на ефрейтора, бросал взгляд на автомат и на парабеллум в кобуре. Из сарая вышла женщина в коричневой кофте и длиннющей юбке. Видимо, мать этого самого Коли. Остановилась на секунду, потом несмело подошла к ним.
"И вовсе никакая она не бабушка, как Зигфрид считает,- поразился Мюллер.- Но с этой манерой одеваться, с этими вечными платками не разберешь".
-Мам, немец есть просит, че делать?- спросил женщину Коля.
-А шут его знает. Вон, гуся ему своего отдай.
-Гуся, мам, не отдам. Жалко.
-Отберут, сынок, все равно, отберут. Ты не дуже-то губы раскатывай.
-Не отдам гусей и все. Тоже мне хозяева! Нашим не отдал из лесу залетным, и этим не дам.
-Не кричи ты, ради бога, дурной… Все одно - кто-нибудь заберет. Не поймешь, кого теперь бояться. Наши вон убегли, а этих понаехало до шутовой матери.
Ральф чувствовал, что русские обсуждают его просьбу, но ничего не понимал. Пожалуй, кроме одного: мальчишка вел себя слишком задиристо. Такого не приручить. Женщина то и дело поправляла цветастый платок, качала головой, смиренно скрещивала руки на груди. Ему все это надоело.
-Курицу, гуся, что хочешь, фройляйн, приготовь, и быстро,- Ральф повысил голос и добавил на смеси русского и немецкого: - Кушевать еду. Битте. Яйки, кура, сало. Комунистен капут. Матка, шнеллер!
Тут со стороны прудика донесся шум, в котором превалировал отчаянный гусиный гогот. Процесс установления контакта с местным населением был прерван сколь позорной, столь и комичной картиной: два солдата, побросав оружие, преследовали гуся, который с упорством и ловкостью, достойными спортсмена-олимпийца, уходил от погони. Ральф, было, собрался позвать Зигфрида, чтобы тот немного развлекся, но тут, неожиданно для всех, Коля метнулся к пруду, загнал всех гусей в воду, сам прыгнул вслед за ними, и, что-то выкрикивая в адрес солдат, каким-то чудом собрал вокруг себя всех птиц, которые теперь и не думали вылезать на берег.
Поначалу солдаты смеялись, но осознав тщетность попыток выманить мальчишку с гусями из пруда, рассердились не на шутку.
В одном из солдат Мюллер узнал румына Антонеску. Другой, баварец, как и Ральф, схватил винтовку. Целился в парня, издавал звуки, имитирующие выстрел. Мать Коли, причитая, бросилась к пруду, видимо, пытаясь урезонить сына.
-Уйди, мать,- буркнул Коля.
Пацан не хотел отдавать гусей немцам, то ли, полагая, что таким странным способом сумет их защитить, то ли решив погибнуть вместе с ними.
Парня вытащили из пруда силой. Он что-то кричал, отбивался. Гусей забрали всех. Явился комендант, от него за десять метров несло шнапсом. Пришел выбранный вчера староста - неприметный человек, при виде которого мать Коли прошептала что-то похожее на "воробей". Коля зло озирался по сторонам. Ральф стоял рядом, мрачно наблюдая за происходящим.
-Расстрелять его,- коротко приказал комендант, и, обведя взглядом толпу солдат и жителей деревни, отрывисто бросил: - За сопротивление законной власти. Эй, кто тут… Мюллер! Выполнять!
"Я?- Ральф не поверил своим ушам.- Почему, я?"
-Но, герр гауптман, это не по моей части. Простите, это тыловые…
-Молчать, Мюллер! Хотите, чтобы завтра они на голове у вас отплясывали свои дикие танцы? Выполнять приказ, а то я тебя сейчас самого пристрелю. Курортники… К окопам его, на холм. Доложить исполнение.
Капитан Грубер, похоже, искренне и самозабвенно ненавидел всех новобранцев, и вдвойне тех, кто из бюргерских семей, да еще прибывших на Восточный фронт прямиком с итальянской Ривьеры.
Видимо, мать Коли поняла, что происходит. Она побледнела и стала медленно оседать на траву. Парнишку толкнули к Ральфу. Мюллер зачем-то передернул затвор автомата, произнес тихо:
-Ком. В смысле "пошли".
Ральф отметил про себя, что парень держится молодцом. Его била дрожь, но в целом для человека, которому жить осталось от силы минут пятнадцать, вел себя достойно. А может, это вошедшее в поговорку русское отчаяние? Впрочем, никакое оно на самом деле не русское. Если бы Ральф собрал сейчас в один комок все свои эмоции и мысли, всю свою солдатскую тоску по дому, беспросветную, вызывающую почти физические страдания, обостренные чуждым пейзажем, он и сам бы полез под пули, не сожалея и не тревожась.
Они дошли до яблоневого сада, форсировали мелкую речушку, поднялись на холм, туда, к окопам, где под ракитами лежали не убранные трупы русских солдат.