Мимо скользил невыразительный ландшафт. Вскоре на горизонте оранжевой дымкой засветилось городское небо. Потом появились зеленые дорожные знаки с белыми надписями и мемориальный мост Лейси. Затем Уилсон обнаружил, что идет спотыкаясь по пустынным улицам родного Рубикона. Под конец он осознал, что наступило утро и что он лежит дома на диване полностью одетый, страдая от ужасной головной боли.
Он никак не мог вспомнить, каким образом попал домой, но твердо знал, почему теперь ему нельзя пить вообще. Он слишком стар для похмелья, после пяти-шести порций у него начинаются провалы в памяти. Весь день он лежал, выздоравливая, глотал аспирин, пил кока-колу и пытался воссоздать по частям картину событий предыдущего вечера. Сказала ли ему Крикет что-нибудь, поцеловала ли на прощание, дала ли свой телефон? В кармане не было ни обрывка бумаги, ни спичечной книжечки с нацарапанными семью цифрами. Договаривались ли они пойти куда-нибудь в следующий раз? Неизвестно. Однако и при мысли о том, что они больше никогда не увидятся он испытал облегчение.
Вместе с тем, пока Андреа не вернулась из Денвера, ему бередило душу смутное подозрение, что он забыл нечто важное.
10
Прошло семь дней. В конце недели Уилсон притащился на автобусе домой, переоделся в пижаму и лег спать в самом начале девятого. Уснуть ему, как и миллиону других обитателей города, помешали яркие звезды. Они будто застыли в двадцати футах над крышами, а луны не было.
Уилсон еще утром прочитал в "Тайме кроникл" объяснение этому феномену, но морально все равно оказался не готов. Феномен назывался "Мираж Клетта", впервые его описал У. Г. Клетт, совершивший неудачную экспедицию на Северный полюс в 1911 году. На сей раз его можно было наблюдать вдоль всего побережья, но не ниже Таневилля и не выше Сент-Чарльза. Иными словами, по сорок два градуса к северу и к югу от экватора, где небо четко делилось на темную и светлую части. Согласно статье, в клеттовском мираже не было ничего особенного: атмосферные газы и некоторые виды промышленных выбросов действовали как увеличительное стекло для банального звездного мерцания. Тем не менее от вида звезд, рвущихся в спальню, Уилсона пробирала дрожь.
Он слез с кровати, оперся о кондиционер и уставился на небо. С тех пор как он совершил экскурсию на собачий трек, его не покидало беспокойство. Предчувствие беды настойчиво давало себя знать круговертью в желудке. Плюс тоска, в причине которой ему не хотелось разбираться. Крикет не звонила. Возможно, он чем-то обидел ее. Он не мог вспомнить. В начале недели он подумывал, не зайти ли к ней в магазин "Нэнси", потом решил: "Не надо". Андреа была прекрасной женщиной, просто у них сейчас был период неудач, причины для разрыва ради морячки, которую он едва знал, не существовало. И уж конечно, стоило ему подумать о Крикет, как желание спать окончательно пропало.
Огромное, полное звезд небо сверкало, как маяк.
11
Рубиконский автобус прекращал ходить по мосту с наступлением часа пик. Уилсон прошел пешком до Ферри-Пойнт и успел на десятичасовой экспресс, шедший по туннелю.
В половине одиннадцатого городской тротуар был все еще заполнен пешеходами. Бары, стоявшие вдоль эспланады, ломились от посетителей. Экспресс, заполненный выходцами из Сальвадора, сотрудниками гостиницы, возвращавшимися с работы, пробирался под рыбными рынками и набережными и наконец достиг конечной остановки. Когда-то этот район называли по-португальски Алькасар, теперь его именуют Буптаун, потому что здесь нашли приют тысячи беженцев, недавно прибывших из раздираемой войной западноафриканской страны Бупанды. Уилсон решил пройти пешком до Бенда, выпить чего-нибудь у "Тони" и успеть на автобус, идущий в половине второго обратно через туннель.
Жизнь в Буптауне била ключом. Обитатели сидели на квадратных ковриках у низких столиков на террасах кафе с открытыми фасадами, которые мало чем отличались от дырки в стене. Они ели руками киф, обильно сдобренный специями гуляш с нутом, и подбирали остатки с полированных бронзовых подносов ноздреватым рисовым хлебом пану. Они пили теджию или кофе из промасленных кожаных чашек. Ночь была насыщена звуками африканского языка и взрывами энтузиазма. На углу улиц Рив и Мидлтон бупандийский тинка-бэнд играл на самодельных флейтах и пятигаллоновых пластмассовых бидонах из-под краски, и под эту музыку танцевали старики, озаряемые звездами. Бупандийцы вели себя в Буптауне во многом так же, как на далекой западноафриканской родине. Их жизнь протекала на людях, на улицах, включая и самые интимные отношения. Уилсон шел, держа руки в карманах, по улице Виндерме в сторону Пятой авеню. Ему попадались семьи, состоявшие из пятнадцати человек, лежавшие на одеялах, расстеленных прямо у порогов жилищ. Люди чесались, зевали и ссорились, одевались и раздевались. Молодые пары занимались в спальных мешках любовью, забыв обо всем, а совершенно голые дети прыгали через веревочку буквально в двух шагах от них.
Внезапно Уилсону надоело одиночество. Он позвонил Андреа из таксофона, но нарвался на автоответчик. Ушла куда-нибудь или спит? Он позвонил домой, чтобы узнать, не оставила ли Андреа ему сообщение, и аппарат откликнулся сразу. Действительно, имелось сообщение, но не от Андреа.
"Уилсон, извини за поздний звонок. Только что вернулась в город. Мы с тобой договорились о встрече, помнишь?"
Крикет.
По затылку Уилсона пробежали мурашки.
"Просыпайся! Мы договорились пойти сегодня вечером на бои. Они пока не начались. Есть и еще кое-что, о чем я хотела бы с тобой поговорить. Ну, подойди же, возьми трубку, Уилсон!"
Последовал вздох, автоответчик дал три сигнала и отключился. Она не оставила номера своего телефона.
Уилсон слегка трясущейся рукой осторожно повесил трубку. Сам голос Крикет уже действовал ему на нервы. Бои? Он покопался в памяти, но никаких договоренностей не обнаружил. О чем говорила Крикет? О ресторане, о спортивном клубе? Он попытался найти ее номер по имени в телефонной книге. Там было двадцать С. Пейдж и ни одной Крикет. Тогда он пошел по линии спорта и выяснил, что сегодня соревнований по боксу нигде не намечалось. Он снова обратился к разделу "Информация" и наткнулся на гимнастический зал в Ривтауне под названием "Место боев". Но это не могло быть тем местом, куда они собирались пойти. Он растерялся. Чувства желания и вины поочередно волнами накатывались на него, как озноб и жар во время гриппа.
Прямо напротив таксофона "Кифто", маленький ярко освещенный ресторан с террасой, рекламировал бупандийский обед из семи блюд всего за одиннадцать долларов и семьдесят пять центов. Повинуясь внезапно возникшему голоду, он пересек улицу и сел за низкий столик на квадратный коврик в шотландскую клетку. Клиентура состояла из большой компании молодых африканцев. Кожа цвета черного кофе лоснилась от пота в неровном свете бумажных фонариков. Мужчинам подавали киф и пану африканцы с традиционными шарфами на головах. Посредине занятого компанией стола стояло добрых две дюжины пустых бутылок из-под теджии. Некоторое время Уилсон сидел и жалел себя, наблюдая, как соседи разговаривают, едят и смеются. Наконец к его столику подошел желтоглазый старик в гвинейской тенниске и траченных молью брюках.
- Желаете поесть? - спросил он, прикрыв глаза.
- Да, - ответил Уилсон. - Ваши блюда пахнут очень вкусно.
- Нет, нет, - возразил человек, - кухня закрыта. Сейчас мы подаем только теджию.
- Стакан теджии не помешает, но не могли бы вы принести еще что-нибудь, чтобы закусить?
- Невозможно, - ответил официант.
- Так уж и невозможно?
Официант махнул рукой в сторону бупандийцев, пожиравших горы пищи:
- Сегодня мы обслуживаем только их. Особый случай.
- Ну ладно, - сдался Уилсон.
Наверное, он выглядел очень разочарованным, потому что старик поднял руку.
- Подождите, хорошо? - Он подошел к компании. Прозвучало несколько слов на бупандийском языке, после чего старик вернулся. - Они говорят, что вы можете присоединиться к ним, если хотите. Но вам придется самому купить бутылку теджии.
- Спасибо, - сказал Уилсон, - но мне не хотелось бы навязывать свое общество.
Желтые глаза старика на миг ожили.
- Вы можете присоединиться к ним, - настойчиво повторил он. - Это бупандийское гостеприимство.
Выбора у Уилсона не осталось. За плотно окруженным столом ему освободили место. Оказывается, он угодил в разгар празднования дня рождения. Холеному юноше, который сидел справа от него, исполнился двадцать один год. На юноше были специальные одеяния, предназначенные для такого торжества: пурпурные шорты, черная шелковая рубашка, украшенная изображениями желтых футбольных мячей, и черно-золотые плетеные сандалии. Звали юношу, насколько понял Уилсон, Куджи Нфуми. Слева от Уилсона сидел Тулж Pay, брат именинника, десятью годами старше. Остальные двенадцать (или что-то около этого) молодых людей один задругам представились Уилсону, но тот не расслышал ничего, кроме множества слогов. Гости смеялись, шутили на бупандийском языке, изредка переходя на цветастый английский из уважения к Уилсону, синие бутылки теджии приносили и убирали, а киф сменяли на-киф и киф-ту - его варианты со свеклой и цыплятами соответственно. Только под занавес праздника Уилсон заметил шрамы.
Они были у каждого мужчины, зловеще розоватые, отчетливо проступающие на черной коже. Это были не отличительные признаки племени, а зажившие раны, словно кто-то в свое время нападал на этих людей с длинным ножом. У некоторых не хватало пальцев на руках. Так, у Тулж Pay на левой руке имелись только большой палец и мизинец, обрубок безымянного пальца украшало причудливое золотое кольцо.