Третий день "Гагарин" идет от Ростова вверх по Дону. Третий день дует горячий, сухой восточный ветер. Река петляет, но ветер, следуя изгибам ее ложа, все равно бьет прямо в лоб. О парусах не может быть и речи: невозможно лавировать на узком фарватере, где то и дело проходят встречные суда. По пятнадцать часов в сутки трещит мотор. У Данилыча его стук начал вызывать профессиональные галлюцинации.
- Хорошо шьем! - неожиданно сказал он сегодня вместо обычного "хорошо идем".
- Что-что?..
- Мотор, говорю. Как швейная машинка: чах-чах-чах-чах…
Действительно: чах-чах-чах-чах… Цок-цок-цок-цок… Мимо нас проходят буи речного фарватера: три тысячи сорок восьмой, сорок седьмой, сорок шестой… На закате ветер стихает. Мы становимся в одной из боковых излучин Дона и ночуем, приняв душ из флакона "Тайги". Восход похож на закат, который прокручивают в обратном порядке: солнце ползет вверх, комары исчезают, ветер снова начинает дуть, а Данилыч заводит швейную машинку: чах-чах-чах…
Иногда нас подбрасывают попутные баржи. Мы швартуемся к борту, глушим мотор, и его сорокасильный тенорок сменяется натруженным басом толкача-буксира: ух-ух-ух-ух… Мы лежим на палубе, стараясь найти огрызок тени. Жара. Ветер. Скука не скука - но монотонность.
Дон - река степная. Как сама степь, он чрезмерен. Широкий, тихий плес, береговые заросли, тихая, уютная протока ведет куда-то вглубь. Поворот русла. Впереди. снова тихий плес, зеленый берег, уютная протока… Поворот. Дон красив. Дон опять красив. Дон снова красив. Даже тягостна эта избыточность, это повторяемость красоты. В море не то: море тоже бесконечно. Но море не периодично.
Впрочем, мы пишем дневник, а не учебник по теории функций. "Монотонность", "бесконечность"… Три дня на Дону были наполнены кочевым бытом, небольшими приключениями и дорожными встречами, как любые дни путешествия. Но если читатель хочет понять то странное ощущение, которое вызывает река, - нужно время от времени прерывать чтение и повторять:
- Цок-цок-цок… Чах-чах-чах… Ух-ух-ух.
I
Из путевых записей Сергея.
На реке берега называют "левым" и "правым", если идут по течению. Мы идем против течения, поэтому впредь, чтобы не путаться, будем называть левый берег правым и наоборот.
Раннее утро. Чах-чах-чах… Причалы Ростова остались позади.
- Знаете, как я назову главу о сегодняшнем дне? - похвастал судовой врач. - "Вперед, на Сталинград!"
Экипаж рассмеялся под влиянием приятной мысли, что Сталинград уже у нас в кармане. Это была типичная ошибка.
"Гагарин" с натугой шел против течения. Буи донского фарватера кренились, рождали буруны; буи как бы гнались за яхтой. Теплый пар стлался над водой. На берегу раскинулись палаточные города. Представители местного туризма еще спали. Ни одной яхты не было видно.
- Где же "Попандопуло"? Катамаран "Мечта" в фуражке с крабом?
- Отстал боец невидимого фронта, - поддержал меня Сергей. - Если вообще когда-либо существовал!
В этот момент раздался всплеск. Запасной багор, багор № 3, каким-то образом отвязался и упал за борт. Мы повернули, но белое древко уже исчезло в белом тумане.
- Черт с ним, - решил шкипер. - Искать не будем, времени жалко. К вечеру должны на Цимле быть.
- Мы что, спешим? Карты все равно ж нет. Будем идти, пока не приедем…
Отсутствие карты никого не смущало. Как же! У нас была туристская схема. "Водный путь от моря Белого до моря Черного".
Судя по "Водному пути", до Цимлянского водохранилища оставалось два поворотика и три шлюзика.
В пять часов сорок минут летнего времени состоялся восход. Мгновенно, как по команде "снять химзащиту", пропал романтический туман. Поднялся горячий ветер. Вместе с утренней прохладой быстро испарялись наши иллюзии.
Впереди сверкали бесчисленные петли Дона. Дон был похож на удава. Удав разевает пасть, и кролик по своей инициативе лезет в открывшуюся нору. В планах "к вечеру быть в Цимле" мы явно сваляли кролика…
- Займусь астрономией, - неожиданно решил Даня. - Очень хочется про звездочки почитать.
- Сварил бы лучше обед…
Но мастер по парусам, захватив школьный учебник астрономии, уже исчез в каюте. Сергей вдруг вспомнил, что давно хотел постирать белье. Он набрал воды, поставил греться у мотора, а сам пока прилег.
- Возьми руль, Слава, - скомандовал Данилыч. - Хочу двигатель проверить.
И он скрылся в машинном отделении.
Чах-чах-чах… Навигационная обстановка Дона порождает неодолимую, чумацкую лень. От буя к бую идет яхта. Не нужно ни корректировать курс, ни ловить ветер. Поймаешь дремотным взглядом очередной буй - и следи, как он выныривает из речного сияния то слева, то справа от бушприта. Потом, обретя солидные размеры, буй проплывает вдоль борта. На нем номер: 3086. Следующим будет буй 3085, на него и держи. Бог знает, что это за цифры - может, километры? Но думать лень. Солнце нагрело плечи, ключицы пахнут жженой пластмассой. Накинуть рубашку тоже лень…
Некоторое оживление вносят встречные суда. Взбивая мелкую водяную пыль, лихо раскорячив подпорки крыльев, проносятся серебристые водомерки - "Вихри" и "Кометы". Изредка над кронами деревьев появляется белоснежная грановитая палата с антеннами. Это - палубная надстройка очередного "Волгобалта". За кормой вздымается горб, с которого судно как бы непрерывно съезжает. "Гагарин" почтительно шарахается. Стандартный теплоход типа "Река - море" здесь, на узком донском фарватере, подавляет величием.
Зато совсем домашний, уютный вид у стареньких, ржавеньких, нагруженных песком барж. Корму подпирает тупорылый буксир. Иногда, скорбно пыхтя, буксир толкает сразу несколько барж. На палубах сохнет белье, ходят бабы, замотанные в белые платки.
- Деревня плывет! - восхищался Данилыч. - К такой прицепиться - горя бы не знали.
Мы были не против стать на буксир, но первая оказия случилась только в середине дня…
- Ребята!! - заорал Данилыч. - Гей, на барже! Возьмите на буксир. Не обидим!
- У нас мотор испортился! - лживо вторил я.
- Привет из Одессы!!! Ура-а-а! - вопил Даня, не покидая каюты. Текст криков роли не играл: рев двух моторов начисто убирал из речи смысловую нагрузку.
Как с помощью жестов изобразить желание стать на буксир? Данилыч разрешил эту проблему просто. Он попеременно поднимал над головой то кормовой конец с петлей, то бутылку водки. Казалось, капитан одновременно хочет выпить и повеситься и не знает, с чего начать.
Но речники - люди сообразительные. На мостике толкача показался крупный, голый по пояс мужчина. Он лаконично махнул рукой, указывая место у правого борта.
Суда звонко "поцеловались", сжав кранцы, и пошли рядом.
Ух-ух-ух… Яхта, примостившаяся под буксирным боком, напоминает кисейную барышню об руку с деревенским кузнецом. Ухажер что-то рокочет раскатистым басом, а дама семенит рядом, изредка вздрагивая от его шуток.
- Можно? - Капитан буксира нанес нам визит. - Будем знакомы, Алексей.
- Очень приятно… Накрывайте стол, ребята.
На палубе "Гагарина" стало тесно. Алексей был молод, но широк и грузен, как Тарас Бульба. Спускаясь по трапу для осмотра каюты, он застрял плечами в люке.
Мы с Сергеем переглянулись. Опять пробуждалась психология туриста, в представлении которого вся Сибирь должна есть пельмени и за что-то бить белку в глаз. Сейчас перед нами был потомок казаков, степняк, наследник разбойного и вольного духа Войска Донского. Перед внутренним взором замелькали нагайки, шашки и лампасы. В памяти почему-то всплыли непонятное слово "ясак" и фраза "его благородие хорунжий приказали в капусту порубать".
Сели за стол. Данилыч весьма кстати вспомнил, что сегодня день Военно-Морского Флота. Выпили. Алексей охотно рассказал, что по Дону ходит пятый год, раньше служил на Дальнем Востоке.
Я почувствовал себя обманутым. Где местный говор, шипящие "язви тя в душу"? Алексей говорил правильным, усредненным языком радиодиктора. Я тщетно пытался уловить "нечто ястребиное" в его "воинственном смуглом лице": лицо было самое обыкновенное, потное, несколько тяжелое.
- Простите, Алексей, а вы местный? Из станичников? - осторожно спросил Сергей. Казак усмехнулся:
- Вроде того. Наши сюда после войны перебрались.
В поиске казацкого колорита я решил, что речь идет о второй русско-турецкой войне. Не все запорожцы после разорения Сечи ушли за Дунай; часть была переселена на реку Ею, потом на Кубань, и составила основу Кубанского войска. Может быть, Алексей из них?
Но когда говорят "после войны", всегда имеют в виду последнюю войну.
- Отец погиб, - рассказывал капитан буксира, - у матери дома никого, а тут, под Ростовом, кое-какая родня. Вот и переехали.
Мне стало стыдно. Что я ждал - дешевой опереточной экзотики? На Алексее были мешковатые рабочие штаны. Без лампасов.