III
Из путевых записок Сергея.
Камыши. Плывем по одному из рукавов одного из "гирл" Дона (как-нибудь потом - узнать, как называется!). Камыши и хутора.
Дома стоят вплотную к воде. Перед каждым - скамейка с видом на реку; на скамейках сидят деды и не спеша обсуждают "Гагарин". Мостки. Для лодок устроены подъезды-протоки (под крыльцо, под сваи) - вроде подземных гаражей где-нибудь в Германии.
Как-нибудь потом - подумать и узнать:
а) Особая жизнь в устьях рек - особый характер жителей (земноводный?).
б) На Днестре узкая одновесельная лодка называется "каюк". А здесь?
в) Описать донских казачек, гребущих к дому с надписью "Магазин". Сухопутных подходов к "Магазину" не видно, мужчин-гребцов - тоже (в этом месте можно будет шутить).
Сергей отложил блокнот и зевнул. Нижняя челюсть с мучительным хрустом поползла вниз, лоб сморщился, глаза подернулись влагой и выкатились, как бы изумясь происходящему… Это был не зевок, катаклизм в масштабе лица.
- Ого! - уважительно сказал Даня и по мере сил повторил подвиг судового врача.
Мне тоже зевалось. Странно: ночью мы выспались.
- Где же мост? - неодобрительно спросил Данилыч. - К разводу опоздаем.
Начало путешествия похоже на молодость; потом приходит опыт. Этим мостом ростовчане пугали нас еще в Керчи. "От морских и речных судов всех ведомств, осуществляющих "нерегулярное плавание", заявка на проход под мостом может быть удовлетворена лишь в том случае, когда эти суда имеют разрешение от судовой инспекции на дальнейшее следование по ВСП РСФСР".
Ростовчане пугали, и мы пугались. Какая заявка? Что за ВСП? У нас, совершающих "нерегулярное плавание", разрешения не было.
Но теперь точка зрения почему-то изменилась. Ну, мост. Пройдем. К разводу опоздаем - завтра пройдем. Где он, тоже понятно: на реке, где же еще. И мы пройдем его, этот мост, и продолжим, несмотря на отсутствие разрешения, свое следование по загадочной ВСП РСФСР.
Мы приобрели опыт; и мне, уже не впервые в тот день, стало грустно.
Начало путешествия похоже на молодость. Встреча с дельфином и белужья уха, тендровские комары и подъем апселя - все это ново, все вкусно, все становится веселым приключением. Это время обаятельного юношеского эгоизма. Собственная персона вызывает повышенный интерес. Буду ли я укачиваться? Не испугаюсь ли ночного шторма? Научусь ли ставить паруса? Снова, как в юности, дружелюбно знакомишься с самим собой - оттого легко и с другими.
"Да ведь он любопытный человек! Характер!" - с удивлением думаешь о соавторе, который на берегу осточертел тебе еще в шестидесятых годах. Способность Дани неограниченно спать кажется увлекательной загадкой, каждый звонок Саши его "матери" веселит душу, а первые "вот оно" Данилыча становятся, как сонеты Петрарки, пищей для радостных раздумий.
А потом подкрадывается опыт. Новизна обрастает привычкой, античная яркость дней смазывается. Попутчиков уже знаешь; их любимые словечки, капризы, слабости - все уже знакомо. Капитанским "вот оно" щеголяет боцман, матросы приводят цитаты из анекдотов судового врача, шкипер поет студенческие песни и читает Бунина в оригинале. На смену безответной любви к парусам приходит знание того, какой шкот "отдать", чтобы "сбить" стаксель. Путешествие перестает быть карнавалом; а чем ему предстоит теперь стать - еще неизвестно. Молодость неизбежно сменяется зрелостью. Зрелость есть состояние, следующее после молодости и обозначающее отсутствие последней. Познавательная и утешающая ценность каждого из этих изречений - для того, кто стоит на переломе, - равна нулю.
Вот оно.
Конечно, мы прошли ростовский мост - прошли без приключений. Было это, правда, уже на следующий день. Вечером по обыкновению выяснилось, что город справа - Азов, а не Ростов, что до Ростова еще тридцать пять километров; и когда в темноте надоело шарахаться от встречных судов, мы заночевали у плавучего заправщика; и всю ночь, разгоняя комаров, возле нас швартовались и жадно сосали горючее "Кометы" и "Ракеты". Что еще было вечером? Приплыл какой-то браконьер, предлагал рыбу; но уха у нас еще была.
IV
Уха у нас еще была.
Дописав до этих слов (год спустя), я откладываю ручку. Некоторое время предаюсь разглядыванию фотографий. Хорошие фотографии. Кроме них, на столе, слева направо, расположены "Учебник яхтенного рулевого", огрызки яблока, лампа настольная, пепельница в виде собаки, пишущая машинка, пачка чистой бумаги. У меня очень хороший, большой стол.
Отвлечемся ненадолго, читатель. Покинем на время борт "Юрия Гагарина". Придется сделать паузу. Дело в том, что книга о путешествии, как и само путешествие, тоже "на полпути". Кажется, я начинаю врать. Кажется, я невольно проектирую свое нынешнее состояние на прошлое, полпути книги на полпути путе шествия.
Я встаю из-за стола, подхожу к окну. За окном идет снег. Хлопья косо перечеркивают ком света, вспухший вокруг уличного фонаря. Дело в том, читатель, что когда автор вполне искренне пишет "год спустя", в этом все же есть доля риторики. На самом деле после путешествия на "Гагарине" прошло два с половиной года. Вот оно.
"…Как мысли черные к тебе придут, откупори шампанского бутылку - иль перечти "Женитьбу Фигаро".
Несколько дней назад я встретил на улице Сашу. Бывший матрос Нестеренко катил перед собой коляску. Рядом с ним шла красивая строгая брюнетка. Я обратил внимание на ее ресницы - черные, пушистые, неправдоподобно огромные, - хотя, конечно, и кроме ресниц, было на что посмотреть…
- Знакомься, - сказал Саша и тонко, красиво порозовел. - Это Наташа.
Мне тут же стало все ясно. Я сразу припомнил "версии", мысленно поздравил себя с тем, что был недалек от истины, и, как дурак, спросил:
- Это твоя мама?.. - после чего красавица с недоумением взмахнула неправдоподобными своими ресницами, нагнулась к коляске, а Саша поспешил отвести меня в сторону.
- Что ты выдумал? - сердито шепнул он. - Если хочешь знать, то была совсем другая история…
Ну ладно, другая так другая. Я только подумал, что теперь линия Саши - как персонажа дневника-повести - может считаться завершенной. Вместе с тем я не мог не подумать и о том, насколько мы с Сергеем отстали от остальных членов экипажа.
Пишите, Шура, пишите…
Снег, пролетающий мимо фонаря за окном, на асфальте тает. Уха у нас еще была… Тогда, год назад, на борту "Гагарина", усталость и сомнения "полпути" исчезли как-то незаметно. Может, их вообще не было? А сейчас? Просто я устал, читатель. Сейчас устал. Тебе об этом вообще-то знать не положено. Но, как ни странно, в собственной книге совершенно некуда прятаться. Значит, нужно отдохнуть. "Откупори шампанского бутылку - иль перечти…" В чем дело, в конце-то концов?
В последнее время я веду, что называется, двойную жизнь. Днем - работа, лекции, физика. Между прочим, когда читаешь лекцию, тоже "некуда спрятаться".
Раньше я готовился тщательно, "выстраивал материал", "планировал время"… Чаще всего к середине лекции меня переставали слушать. Это меня мучило когда-то. Теперь я начинаю думать, о чем скажу, когда открываю дверь в аудиторию. Как ни странно, теперь несколько десятков глаз, от которых не скроешься, следят за тем, что я выделываю на доске, с неослабевающим интересом. Вот после этого и "отдавайся целиком работе"! Кажется, дело удается, уступает только тогда, когда за душой, кроме этого самого дела, есть и кое-что еще. Слава богу, методических проверок на моих занятиях давно не было.
"Кое-что еще" - это мой стол и желтый круг света, падающего на тетрадь дневника.
И все-таки работа идет неправдоподобно медленно.
В настоящий момент я уже знаю об этой книге все. Знаю слова, которыми она закончится. Знаю, в чем ее смысл. Знаю все ее слабости, в том числе и неустранимые.
Я знаю все, все могу объяснить - и в то же время во всем сомневаюсь, ни в чем не уверен. Говорят, будто литературная работа похожа на труд ученого, физика? Не похожа.
Есть ли резон - ради того, что я хочу сказать, - описывать путешествие день за днем? А если это просто дневник, к чему тогда тяжеловесные аналогии "путешествие - жизнь", "молодость - зрелость", перескоки "сегодня - год назад"?
Но ведь Ответ-то я знаю? Знаю! В чем же дело?!
"Откупори шампанского бутылку - иль перечти "Женитьбу Фигаро"…"
Кстати, недели две назад мы с Сергеем нанесли визит некоему Маститому Писателю. Он прочитал первую, морскую часть.
Знаете, что мне запомнилось из этого визита? Отворилась дверь, и в комнату, тяжело и мягко ступая, косолапо расставляя лапы на желтом паркете, вошел огромный царственный пес. Он приблизился к Сергею, от чего тот сжался в кресле, обнюхал его ногу и фыркнул. Потом пес обнюхал меня, однако фыркать почему-то не стал, а поднял тяжелую черную голову, слегка повернул ее набок и уставился в глаза.
- Фу! - поспешно сказал писатель. Пес отвернулся, медленно подошел к хозяину, положил ему лапу на колено и застыл, а писатель запустил руку в шерсть на могучем загривке, тихо бормотал: "Фу, зверь, фу, ирод хороший, фу…" Вскоре после этого мы с Сергеем встали и откланялись.
Что же касается мнения писателя о рукописи и особенно его замечаний, то они показались мне точными и дельными. Возможно, потому, что совпадали с моими собственными.
Перечесть, что ли, "Женитьбу Фигаро"? Впрочем, хватит…