II
Команда предвкушала уху. Влажный мешок с рыбой грузно пошевеливался на палубе, точно там сидел гоголевский дьяк. Погода была прекрасной, сон после утреннего купания разошелся.
- Спеть бы, - предложил Сергей, - почему об Азовском море песен нет?
- Та-ган-рогский залив, - затянул я на мотив "Севастопольского вальса", и экипаж подхватил:
Таганрогский залив!
Помнят все моряки!
Разве можно забыть мне вас,
За-ла-тыя деньки!..
В хоре выделялся тенор Сергея, который для разнообразия пел на мотив не "Болеро", а "Яблочка". Один Саша что-то молчал.
- Вижу парус! - закричал Даня нарочито пиратским голосом.
- А вот еще один! И еще! Еще…
- А я вижу островок Черепаха, - с удовлетворением сказал Сергей. - Все согласно лоции!
Все опять было согласно лоции. Залив сужался, стал виден правый берег. Слева, под обрывом, густо лепились краны таганрогского порта. У входа в его акваторию высовывал спину крохотный островок. На островке стоял маячок. За изгибом мыса открылся просторный тупик - конец залива. Во всех направлениях его чертили паруса. Где-то играла музыка. "Гагарин" вплывал в праздник.
В морском путешествии есть событие, которому воистину "не дано примелькаться": возвращение к берегу. Хорошо ночью на одинокой яхте; море умеет вымывать из души мелочь и мусор, оно делится глубиной, отрешает и возвышает… Все это верно.
Но хорошо и возвратиться к суете. Подходишь к берегу, и мир вдруг зажигает павлиний хвост своих обманов. Желтоватая вода залива сияет, как ультрамарин Адриатики, Таганрог манит соблазнами Стамбула, и даже проплывшее вдоль борта яблоко с воткнутым в него разбухшим окурком доказывает полноту, отчаянную праздничность жизни…
Показался яхт-клуб. К нам подлетел швербот, разукрашенный флагами. Две девушки на корме приветственно взмахнули руками. На берегу металась толпа. Под наставительные вопли зевак в море спускали крейсерский катамаран. Транслировали "Турецкий марш". И всюду по воде бегали и скользили катера, шлюпки и яхты.
- Команде "Гагарина" прибыть на берег для регистрации! - вдруг торжественно возвестил мегафон. Даня, воровато оглянувшись, на всякий случай спрятал в трюм рыбу. Отдали якорь и, теряясь в догадках, отправились "регистрироваться".
На берегу обнаружилось: мы в центре внимания. Повеяло холодком высоких сфер. Команду окружила группа плечистых джентльменов. Их спортивные костюмы напоминали смокинги. Лица были не слишком приветливы. Я жалобно, плебейски хлюпнул носом.
- Что ж вы? Поздновато прибыли, - жестко сказал пожилой капитан с осанкой лорда Байрона. - Могу предложить старт только во второй группе.
- Почему это во второй? - обидчиво пискнул Даня. - И какой старт?
- Вы что, не собираетесь в кубке участвовать? - Группа яхтсменов загудела.
- Да нет, мы так… проездом из Одессы…
- Из Одессы?! - Лорд Байрон вдруг совершенно не по-английски огрел Данилыча по спине. - Что ж ты молчишь, папаша?! Как там Черное море?
- Нормально… - мы уже смекнули: бить не будут. Вскоре все объяснилось: на следующий день из Таганрога стартовала регата на кубок Азовского моря. Стала понятна и первоначальная настороженность яхтсменов - они видели в "Гагарине" темную лошадку, неизвестного соперника…
Зато теперь таганрогское гостеприимство достигло кавказских высот. Лорд Байрон, слегка прихрамывая, потащил нас к себе. Он оказался хозяином яхты польской постройки и коньяка ереванского разлива. Да, он знает условия прохода под ростовским мостом и охотно их сообщит. Нет, он ничего не слышал об одесском катамаране "Мечта", а впрочем… впрочем, да, какой-то катамаран, кажется одесский, недавно прошел на Дон. Нет, капитана в фуражке с крабом не встречал. Да, стаксель вроде рыжий, но зачем так волноваться?..
III
- Ладно. Я варю уху, вот оно, - раздумчиво сказал Данилыч, когда раут был завершен. - Может, это и не "Мечта". Сходи за хлебом, Слава.
- Я с тобой, - Саша, давно уже молчавший, криво улыбнулся. - Может, пришла все-таки моя телеграмма…
- Ах да. Вы же нас, кажется, покидать собираетесь, - суховато заметил шкипер. Даня хотел что-то сказать, но потом безнадежно покрутил пальцем у виска и промолчал.
Я, признаться, о предполагаемом отъезде Саши успел забыть и сейчас тоже расстроился. Мы с матросом Нестеренко не так уж близко сошлись. Мешала оболочка старых дружб, мешала даже в период ссоры и внешних перестановок в парах "Сергей-Слава" и "Даня-Саша": новую дружбу, отталкиваясь от старой, не выстроишь. Да и без того - разве я назвал бы другом педанта и зануду, хотя и не без кулинарных способностей?! Мне просто почему-то не хотелось, чтобы он уезжал. А может, и не пришла еще эта чертова телеграмма… Правда, ему, кажется, без телеграммы тоже, видите ли, "неспокойно"…
Но телеграмма пришла. Почта была недалеко от яхт-клуба. Я подождал Сашу возле входа; он выскочил из дверей с растерянным лицом и с бланком в руках.
- Ты чего такой? Плохие известия?
- Наоборот… Хорошие.!
- Поздравляю. Как там мама?
- Мама?… Это не от нее, - Саша порозовел. - Врал я.
Мне сразу припомнились мои версии. Вот он, удобный случай; матрос Нестеренко находился в явном разброде чувств и сопротивления расспросам оказать не смог бы. Но странно: расспрашивать не хотелось.
- Я, знаешь, сколько этого ждал? - по-прежнему растерянно сказал Саша. - А теперь и не рад вроде. Нет, рад, конечно…
- Уезжать тебе нужно или нет? - только и спросил я.
- Ага. Теперь точно надо… Я прямо в аэропорт сейчас, ты за меня со всеми попрощайся, извинись там…
- Постой, а вещи?
- Ну, Даня пусть заберет, потом… Знаешь, вроде и не хочется уезжать!
- Слушай, ты не суетись. Подумай. Может, останешься? - Мне показалось, что Саша колеблется.
- Да ты что?! - Матрос Нестеренко уже овладел собой: включил аутотренинг, ожесточил скулы… Спорить было бесполезно.
Герой-любовник - или кто он там есть - поймал такси. Я побрел за хлебом. Вот берег: манит праздником и тут же отбирает попутчиков. Сашу я упустил неразгаданным; другого случая не представится, это я чувствовал.
Мне, честно говоря, и думать сейчас не хотелось о каких-то тайнах, обо всех ваших береговых сложностях. Хотелось поскорей вернуться на яхту, где все ясно и просто, где, должно быть, уже началась праздничная пред-уховая подготовка… К сожалению, магазин был закрыт - перерыв до трех. Внутри кто-то возился.
- Милая девушка, хорошая, - воззвал я, слащаво улыбаясь запертой щеколде, - можно вас на минутку?
Голод - отец красноречия. После пятого призыва дверь отворилась. На пороге выросла девушка лет шестидесяти с гаком. Гак она держала в руках, недвусмысленно им поигрывая.
- Пообедать дашь, пьянота?.. - начала она и осеклась.
- Хлеба… - прошептал я трясущимися губами. - Три дня в море, ничего не ел…
четыре буханки, пожалуйста.
- Нету хлеба, сынок, - женщина сразу сбавила тон. - Вчера завозили, а седни нема.
Надо тебе в город подниматься."-
Я перестал трясти губами и расспросил дорогу.
Хлеб доставался в поте лица. Из припортовых кварталов я взбирался в город по крутой, совершенно безлюдной лестнице. Она была раза в три длинней и жарче Потемкинской.
Верхний Таганрог пребывал в сиесте. Жара шла на форсаж. На горячих улицах не было ни души; Таганрог спал, захлопнув ставни одноэтажных домишек. В тени безвольно валялись разомлевшие собаки. До булочной я добрался на грани теплового удара. Она была закрыта…
- …Скоро откроють, откроють, - послышался чей-то добрый голос. Я очнулся от столбняка. У двери магазина сидели три старушки.
- Записывайтесь в очередь! - бойко продолжала одна из них.
- Боже, - простонал я. - Тут большая очередь?
- Не очень, - сказала вторая старушка, - я вторая…
- А я третья, - закончила расчет третья. - А больше никого!
Я нашел поблизости колонку, открыл воду и засунул голову в прохладную струю. Нет, берег не по мне. То ли дело у нас на яхте!..