- Зыби мало! - поняв ход моих мыслей, утвердительно прокричал Данилыч… Действительно, волна была не слишком высокой - примерно двухметровой, - но вся так и кипела, покрытая орнаментом гребешков, пены, волночек второго и третьего порядка малости. По сравнению с черноморской волна была значительно" короче и круче. Яхта не успевала отыгрывать, палубу заливало. Накат шел в борт; справа и немного сзади сияла яркая, желтая, полная луна. На небе не было ни облачка, спокойно светили звезды. Я разглядел линии пены, тянувшиеся в свинцовых впадинах между валами. Их появление означало, что ветер не слабей шести баллов. Было два часа ночи; яхта находилась где-то у самого центра Азовского моря.
Подошло время "собаки"; первым на руль стал Сергей. Передача штурвала превратилась в сложную операцию. Сначала Сергей вполз в кокпит и перестегнул страховку, потом, держась за мачту, долго искал и не находил положения равновесия; наконец встал рядом с Даней. Еще какое-то время они рулили вдвоем, затем Даня отпустил штурвал и был отброшен куда-то в темноту. Смена состоялась.
- На руле не тяжело? - закричал Данилыч. - Не давит?
- Немного…
- Тогда скинем кливер, - Саша с Даней сбили передний парус и уползли в каюту, чтобы заняться безнадежным делом: попытаться уснуть. Сергей стоял у штурвала довольно долго; но когда я предложил его сменить, он удивился.
- Не устал… Всего минут десять стою!
- Больше часа! - С бесконечными предосторожностями я занял его место.
- Держи ровно триста! - прокричал Сергей. - Увалишь - тяжело вернуть!
Я сразу понял, почему у стоявших до меня были отрешенные лица. Руль требовал максимума внимания. Глаза прикованы к светящейся, заваленной набок картушке компаса, но боковым зрением я вижу, как приближается очередной вал - нависает над бортом, подкатывает, настойчиво отдавливает корму влево; грот сильней берет ветер, и, упреждая рыск, я всей тяжестью наваливаюсь на штурвал. Яхта увеличивает ход, скатывается в сырой овраг между волнами; несколько секунд ее ведет - уже влево - и снова подходит вал… Ощущение упругого сопротивления и покорения лодки повторялось, не надоедая; это было захватывающее ощущение силы. Руки стоящего у руля в маленьком мире яхты были руками бога.
Впрочем, эти мысли пришли позже. Стоя на руле, ни о чем не думал - не успевал. Глаза, руки, все тело совершали настолько сложную и быструю работу, что если б я рассчитывал - сейчас нужно повернуть штурвал, а сейчас, чтобы удержать равновесие, тверже опереться на правую ногу, - если б я продумывал свои движения, я бы запутался, испугался, ничего не успел. Но я все успевал и ничего не путал. Яхту, ставшую продолжением моего тела, вело какое-то чутье. Я совершенно ясно понимал - бояться нечего, оно не подведет, это чутье, только не надо ему мешать. Не надо думать…
Прошло, как мне показалось, минут десять, и Сергей меня сменил. Время на руле проходило ускоренно; тем медленней оно тянулось на кормовой банке.
Полубольной, укутанный плащом, Данилыч подремывал, сложно ухватившись за леера. Стоило, впрочем, на горизонте заплясать цветному тройнику ходовых огней, шкипер просыпался и замечал его первым. Суда проходили справа от нас, и мы были им благодарны. Мы радовались и тому, что не сбились с пути - идем, как и положено, параллельно рекомендованному курсу; и тому, что не одиноки в этом ночном, бурлящем, непонятном море, что у нас есть товарищи по шторму; но главным поводом для радости оставалось то, что эти товарищи проходят достаточно далеко и невзначай не отправят нас ко дну.
Однако суда встречались редко, а все остальное время смотреть не на что, делать нечего, занять себя нечем. Над слегка подсвеченным парусом виднелось однообразное в своем спокойствии небо, под парусом - кусок однообразного в своем беспорядке моря; вот только в зрители я не годился. На корме меня сразу же охватило неприятное ощущение, которого не было, пока я стоял у руля. Пожалуй, не страх - скорее щемящее чувство неустроенности и напряженного, затянувшегося ожидания. Внешний мир давил, как мог - визжал, ревел, обливал забортной водой, вырывал из-под ног палубу - но я во всем этом как бы не участвовал. Я не принимал шторма: в противовес его хаосу во мне с усилием сохранялось нечто неподвижное, упорядоченное. Это усилие раздражало и утомляло. Я не мог любоваться "величием стихии", хотя умом и признавал это величие - я им томился, почти брезговал.
То же внутреннее напряжение слышалось и в спокойном, излишне спокойном голосе Данилыча. Мы переговаривались, верней перекрикивались, в основном для демонстрации взаимного спокойствия голосов. Героем переговоров-перекриков был ветер.
- Он вроде потише!
- Что?!
- Вроде стихает, говорю! На восходе убьется! Точно!..
Само слово "ветер" не произносилось; мы кричали о ветре, бросали слова на ветер, но почему-то избегали называть его ветром. Мы говорили - "он", по свидетельству Льва Тостого, так же - он - русские солдаты именовали противника.
В действительности было непонятно, усиливается или слабеет ветер. Он дул неровно. Мы могли замечать только резкие ослабления или порывы. В остальное время ветер ощущался, как притерпевшаяся боль: становился условием бытия, пронизывал все, но сам по себе как бы не существовал. Наступало временное затишье, и мы, расслабившись, кричали друг другу что-то успокоительное; но он опять наддавал, и опять, замолчав, мы уходили в себя. Как ни странно, каждый должен был бороться со штормом в одиночку.
На руле было проще. Я сменил Сергея, Сергей сменил меня. Ощущение времени потерялось. Казалось, ветер только что задул; потом начинало казаться, что "Гагарин" валится на бок, и уходит от волны, и повторяет этот несложный захватывающий трюк уже годы; что так было всегда и всегда будет - изменений не предвидится… И все же что-то менялось, проходили особые безразмерные ветро-часы. Сергей сменил меня, я сменил Сергея. Спереди и справа по курсу начала замещать звезды сизо-багровая заря. Она была точной копией вчерашней, только поменяла место.
Одновременно с восходом, около пяти часов, шторм достиг наибольшей силы. Яхту клали трехметровые валы. Отмечавший угол крена отвес, который мы с филологической фамильярностью звали "кренометром", гулял далеко за сорокаградусной отметкой. Грот был давно зарифлен, его не мешало бы сбить, но мы и не пытались этого сделать. Пришлось очистить палубу: вахта сгрудилась у ног рулевого в защищенном от волн кокпите.
Я стоял у штурвала, когда близко друг к другу, одна за другой и одна выше другой, подошли три волны. От первой я отвернул, но при этом яхту увело на ветер; вторая, промежуточная волна отвесила тяжкую пощечину правой скуле яхты, третья нависла над бортом… Я понял, что подставить ей корму уже не успею.
- Ого! - в первый раз позволил себе сказать Данилыч, когда гребень закипел выше правого ходового огня "Гагарина"…
Из лоции Азовского моря.
Небольшие размеры, малые глубины и значительная изрезанность берегов Азовского моря ограничивают развитие волнения. Даже во время сильных штормов степень волнения не превышает 4–5 баллов. Тем не менее иногда возникают опасные для малых судов волны, имеющие значительную крутизну и малую длину.
…Я изо всей силы увалил штурвал влево и успел заметить, что кренометр отклонился до красной отметки 60°. Потом его стрелка звонко щелкнула об ограничитель и сломалась. Я почувствовал, что зависаю, отрываюсь, парю над палубой.
Яхта летела в воздухе.
Это длилось какие-то доли секунды. Резко ударившись о воду, "Гагарин" черпнул правым бортом… и выпрямился. В каюте грохнулось что-то тяжелое.
- Вообще-то, - спокойно заметил Данилыч, - таким волнам задницу нужно подставлять..
В кокпите вдруг стало тесней - из люка полезли Саша с Даней.
- Ше за дела?! - вопил мастер по парусам. - Ше такое?!
- Ничего особенного. Идите досыпайте.
- Спасибо, - вежливо ответил Саша. - Дважды из коек выкидывало!
- Ладно… - Даня зевнул. - Пошли и вправду еще покемарим… - взлохмаченные головы исчезли. О разладе, как и у нас с Сергеем, - ни слова!..
То ли напряжение, длившееся слишком долго, перегорело, то ли меня развеселили вездеспящие матросы, но только после "девятого" вала я почувствовал: ничего с яхтой не произойдет. "Гагарин" держался молодцом.
В конце концов этот шторм только мне в новинку, подумал я и, желая почерпнуть дополнительную уверенность, прокричал:
- Данилыч а вы так уже бывали? И сильней доставалось, да?
- Да нет, - ответил Данилыч, - на "Гагарине", пожалуй, в первый раз так. Но что я теперь понял…
Капитан поудобней устроился в кокпите и закончил:
- Теперь я понял: любое море нужно звать на "вы"!
Глава 10 Бердянская элегия
То же утро 22 июля, тот же шторм.
I
Солнце оторвалось от изрытой волнами линии горизонта. Верхушки гребней окрасились багровым, но основное, мертвенное освещение создавала с запада все еще яркая луна. В зрелище двух равноправных светил над хаосом свинцово-багрового моря было нечто инопланетное. При виде этой ожившей иллюстрации к фантастическому роману хотелось ущипнуть себя и проснуться.
Я ущипнул себя и проснулся. Несмотря на броски яхты, спать хотелось невыносимо. К счастью, вахта кончалась; из кубрика снова возникли Саша с Даней. Вид у них был помятый.
- Ух ты! Да… - только и сказал мастер по парусам, бросив взгляд на космический пейзаж моря.