В книгу Георгия Халилецкого (1920-1977) входят повести "Аврора" уходит в бой" и "Шторм восемь баллов".
В основе повести "Аврора" уходит в бой" - документы, мемуары и дневники моряков, служивших на славном крейсере во время русско-японской войны. Автор описывает беспримерный поход русской эскадры из Балтийского моря в Тихий океан.
В повести "Шторм восемь баллов" изображен один из трудных рейсов посыльного судна "Баклан". Сорок лет плавает "Баклан", выдержал не один бой, и восьмибалльный шторм для него нелегкое испытание. В эти часы проявляют лучшие черты своего характера офицеры и матросы корабля, которых с симпатией и знанием дела изображает автор, в прошлом военный моряк.
Содержание:
"АВРОРА" УХОДИТ В БОЙ 1
ШТОРМ ВОСЕМЬ БАЛЛОВ 72
Примечания 92
Морские повести
"АВРОРА" УХОДИТ В БОЙ
Самодержавие именно по-авантюристски бросило народ в нелепую и позорную войну. Оно стоит теперь перед заслуженным концом. Война вскрыла все его язвы, обнаружила всю его гнилость, показала полную разъединенность его с народом… Война оказалась грозным судом. Народ уже произнес свой приговор над этим правительством разбойников. Революция приведет этот приговор в исполнение.
В. И. ЛЕНИН
ГЛАВА 1
Осенняя мгла висела над Петербургом.
Туман по утрам так плотно прижимался к земле и стоял так недвижно, что даже фонари, не гасившиеся почти до полудня, были в нем едва различимы. Сырость проникала повсюду. Она блестела ртутными капельками на гранитных плитах фасадов, тяжело срывалась с неопавшей листвы деревьев, ложилась на ресницы, на брови прохожих. От нее не спасали ни одежда, ни толща стен; она разъедала легкие и вызывала приступы удушья, она была везде и во всем.
В одно такое сырое, туманное утро пожилой военный моряк вышел из подъезда Главного морского штаба и, дойдя до Невского проспекта, в нерешительности остановился. Собственно говоря, ему надо было бы еще заглянуть домой, прежде чем отправляться на свой корабль, но дома - он это знал - никого, кроме прислуги, нет, писем от сына тоже, верно, нет, а за книгами он и потом сможет прислать матроса. Главное, так не хотелось оставаться одному, наедине со своими тревогами и сомнениями…
Постояв минуту в раздумье, моряк решительно зашагал в сторону гавани, на ходу поплотнее застегивая отвороты шинели. Какой-то лихач с высоких козел окликнул его: "Прокачу, ваше высокбродие?" - но он, кажется, даже не расслышал этого.
Капитан первого ранга Евгений Романович Егорьев считал себя "вечным балтийцем", хотя морская биография его начала складываться вдалеке от Балтики, на Тихом океане. Служба его начиналась в водах Дальнего Востока, на шхуне "Ермак"; плавал он там и на клипере "Абрек", хаживал в Китай. Там-то, на Дальнем Востоке, он и женился на сероглазой девушке-иркутянке, необычно женился: увидел, полюбил с первого взгляда, а через неделю уже сделал предложение. Она усмехнулась - что-то уж слишком быстро, вроде бы не полагалось так, но согласилась.
Многое, очень многое у него связано с тем далеким краем, но все-таки это была молодость, а настоящие-то годы, зрелые, с раздумьями и сомнениями, с поисками и радостью открытий, были отданы Балтике. И по внутренней, душевной потребности, а совсем не по привычке, как самому себе это иногда кажется, называет он себя балтийцем, и мысленно у него давно решено: теперь уж до глубокой старости напрочно обосноваться под этим холодным, неприветливым балтийским небом.
Ведь и так рассудить: человек он уже немолодой, грузноватый - вон и лысинка заметно пробилась, - ему ли мечтать о скитаниях, о манящей восточной экзотике! Давным-давно переболел он морскими романтическими увлечениями молодости, когда и в снах-то виделись тропические знойные страны; и в память о тех годах остались только щепетильность во всем, что касается формы офицера, да выработанная не одним десятилетием способность никогда не выходить из терпения, при любых обстоятельствах оставаясь спокойным и сдержанным, как это и предписывается истинному моряку.
Сдержанным!.. А вот сейчас - поди же ты - разволновался, изменил этому многолетнему правилу. И все из-за разговора, состоявшегося там, под адмиралтейским шпилем, каких-нибудь час-полтора назад.
Когда ему сказали там о новом назначении, он разгладил свои пушистые, холеные усы, провел ладонью по гладко выбритому подбородку, что делал всегда в минуту взволнованности, и уже совсем было собрался заявить, что, конечно, дорожит оказанным доверием, но просил бы принять во внимание, - а что принять, он и сам толком не знал, - как вдруг на пороге появился знакомый капитан первого ранга.
Соученик и соплаватель Егорьева в молодые годы, он теперь волею судеб был вознесен до штабных недосягаемых высот.
- А-а, мон шер, - не то покровительственно, не то дружески фамильярно воскликнул он. - Рад видеть, рад!..
В кабинете, усадив Егорьева в мягкое кожаное кресло и пододвинув ящичек с сигарами, он зорко посмотрел на бывшего своего однокашника:
- Нуте-с, нуте-с, поглядим, как тебя коснулась печать неумолимого времени… Та-ак, морщинки, мешки под глазами. Да вот и лысинка, вижу. Стареем, а?
Егорьев чуть приметно поморщился: его всегда немного раздражала нарочитая развязность людей, полагающих, будто служебное превосходство дает им право на подобный снисходительный тон. И хотя гримаса была мимолетной, совсем как легкое облачко, проскользнувшее в ультрамариновом весеннем небе, - оно, это облачко, отразилось в глазах собеседника. Тот вдруг отодвинулся от Егорьева, словно от всего прошлого отгораживая себя необъятной шириною полированного письменного стола, и перешел на суховатый, деловой тон:
- Значит, принимаешь "Аврору"?
Он сказал это так, будто вопрос давно решен и вспомянуто о нем только случайно, между прочим, - мало ли о чем люди могут говорить при встрече.
Егорьев поднялся.
- Как раз об этом я и хотел бы поговорить. - Он старательно избегал местоимений: ни "ты", ни "вы", и собеседник это тоже немедленно отметил. - Уход с "Океана" крайне нежелателен для меня…
Штабной начальник изумленно поглядел на Егорьева: это еще что за чудачество?
- Учебное судно дороже первоклассного боевого корабля? - Он усмехнулся: - А помнишь: "В морях твои дороги…"
Это были строки пушкинских стихов, которые в юности Егорьеву особенно нравились.
- Не понимаю. И… не одобряю, - жестко закончил начальник.
Евгений Романович почувствовал, как мучительно краснеет. Ну как объяснить, что дело ведь не в том только, что он свыкся с "Океаном" и что даже не представляет себе, как это можно сойти с мостика, тысячекратно измеренного вдоль и поперек, как это вообще можно расстаться с кораблем, которому отдано столько в жизни? Тут все сразу: и годы сказываются, и привычки, и еще что-то такое, подсознательное, чему он сам и имени, пожалуй, не сумел бы найти. Нет, об этом не скажешь словами, все они будут звучать неубедительно…
Собеседник между тем помедлил, бесстрастно пожевал губами:
- В твоем положении, мон шер, прямо скажу, надобно считать за честь подобное назначение.
Он сделал нажим на словах "за честь".
Егорьев вспыхнул, но усилием воли сдержал себя. Намек на то, что в его карьере уже давно произошла какая-то заминка, был слишком недвусмысленным.
С поразительной отчетливостью Евгению Романовичу вдруг вспомнилось его детство: и то, как мать, унижаясь, хлопотала, чтобы его приняли в морской кадетский корпус, и все нажимала на "морскую родословную", и то, как потом, в корпусе, а позже среди гардемаринов и молодых морских офицеров, сплошь знатных фамилий, считался он, разночинец, чем-то вроде белой вороны, и все сторонились его, хотя втайне и завидовали успехам, которые одерживал он в учебе.
Это было как раз то, о чем он, Егорьев, старался всегда не думать, не вспоминать: прошло - и ладно. Но теперь оно вновь предстало перед ним.
- Да… и в толк я что-то не возьму, - продолжал собеседник. - Где причины отказа? Сжился с кораблем? Привык, тысячи миль избороздил на нем? Э, Женчик, оставим эти красивые фразы для тех, кто помоложе.
Как и пушкинская строка, Женчик - тоже было напоминанием о кадетском корпусе. Так Егорьева называли там самые близкие друзья-товарищи, и сейчас понимать это следовало вот как: "Хоть ты и невежлив, но я тебе, по старой памяти, видишь, прощаю. Чего не бывает между друзьями-однокашниками…"
Но Евгений Романович продолжал упорствовать, и это начинало выводить его собеседника из терпения: черт знает что, другой скакал бы от радости, руки бы целовал, а этот еще и упрямится!
Понизив голос, он доверительно добавил:
- Тебе о самом главном-то сказали или нет? Главное - вот что: по совершенно достоверным сведениям, со дня на день ожидается приказ об отправке эскадры в Тихий океан. Адмирал Рожественский уже вовсю занимается подготовкой к этому походу. Его флагманом назначают. И уж не буду таить: нам для этого похода смелые, волевые командиры вот как нужны!