- Ослаб я, Павлуша! - признается он. - С чего - и сам не пойму. Шестой десяток в тайге мотаюсь. И в снег, и в мороз, и в слякоть - всяко терпел, а сейчас устал. Нарывы пошли на ногах, мучают сильно!
- Это, - говорю, - у тебя от воды. Сыро в штольне у нас, ноги в мокре, а вода холодная, вредная. Надо тебе, Никитич, отдых устроить.
- Пожалуй, - отвечает, - полежу-ка я завтра…
Ходил сегодня Иван на охоту, рябчика добыл и рассказал:
- Опять медведь показался. Лошадиные косточки дочиста обглодал. Здоровый, дьявол, следище - в лопату!
Очищаем мы восьмое огниво, какая-нибудь сажень до штрека осталась. До своротка вбок. Поднимает Демьян Никитич с полу щепотку.
- Ребята, - кричит, - золотина!
Кинулись мы к нему, видим - правда! Небольшой самородочек, грамм на десять. Первое золото увидали с тех пор, как сюда пришли.
Точно цветы у нас на душе расцвели! Глаза загорелись…
Твердит Ванюха:
- Подходим! К месту, ребята, подходим, не обманул старик!
А Демьян Никитич и хворь позабыл.
- Нажмем! - говорит, - братва, чтобы завтра к обеду в свороток выйти!
Ну, и я распалился. Понятно, разве отстану!
День ли, ночь ли - все едино работать в штольне. Темно!
Не спится мне, дай, думаю, забой навещу. Сам с собой покумекаю, как бы нам свороток не пропустить! Ведь я десятник.
Зажигаю берестяный факел, вхожу, останавливаюсь на устье и слушаю.
Такая у меня всегда привычка.
Наруже хоть дождик идет, шумит от него тайга. А тут совсем могила. Днем на работе не так заметно. И тачка грохочет, и лопаты звенят, и мы говорим.
А сейчас - молчит гора. Пустая и слышная тишина. Кричи сколько хочешь - не пустит отсюда земля твой голос.
Вдаль забираюсь, к забою, ну, совсем как в гробу! Тускнет душа у меня, и понять не могу, почему. Упрекаю себя - горняк, а земли боишься! Но прислушиваюсь, между прочим, и едва могу совладать со страхом. Так бы и убежал!
Капают две капели. Одна впереди, другая сзади. И все. Одна по бревну попадает. Стучит с перебоями. Значит, вот-вот ручейком польется, и смолкла. А другая - по луже. Ровно да четко, будто маятник время считает. И вдруг между этих капелей узнаю я стон…
Тихий такой, что только забойщик привычный его услышит. Понимаю тогда, почему мне страшно. Дерево стонет!
Жмет его тяжесть сверху, а оно скрипит и стонет.
Прикладываю я ухо к столбу - еще больше слышу. Шум глухой, точно бежит где-то рядом вода по чугунным трубам. Потрескивает легонько, будто угли в костре остывают. И в том уголке, и в этом. И тут же вздохнет земля, зашуршит, точно крысы стайкою побежали… Бррр! Недоброе что-то в горе. Намокла она от дождей, и проснулась в ней сила…
Отрываюсь я от столба и свечу на другую крепь.
Утром подперли мы потолок осиновым сутунком. А сейчас кора у осины потрескалась щелями, и распух наш сутунок посередине. Жмет, ясное дело, жмет!
Выхожу я наружу, вздыхаю легко, даже рад и дождю, и ночи.
Наутро обсказываю ребятам - так, мол, и так, ухо востро держите! Крепь повело…
А Демьян Никитич факелом пол осветил и опять золотиночку поднимает.
- А это видали?
Ахнули мы - ну и фартовый! Про все забываем, скорей бы в свороток попасть.
Моложе нас всех Ванюха. А упорен в работе парень! Даром что похудел, а знай лопатою грунт ковыряет, да через колено - моментально тачка полна! Кряхтит наш Демьян Никитич, еле откатывать поспевает. Упыхался под конец и я. Пот в три ручья за шею льется.
- Хватит, ребята! - кричу. - Шабашить надо. Пора на обед.
И тут же вижу, что девятое огниво из земли показалось. Лежит вверху поперек бревно - девятая переводина от входа.
Посмотрел Демьян Никитич.
- Ну, вот, - говорит, - к самому интересному подошли, и на тебе - на обед ступайте! Давайте, ребята, очистим огниво. Работы на час осталось!
- Что будешь делать, давайте!
Меняемся только делом. Ванюха за тачку берется, я - за насыпку, а Демьян Никитич идет в забой.
Сработались так, что один другому под масть! Сколько забойщик отвалит, столько и в тачку я наложу. А за Ванькой дело не станет, едва увезет, уж, глядишь, готова опять пустая тачка.
Поглядываю я и вижу, что Демьян Никитич печуру подкайлил глубоко. Нависла земля, будто купол сверху.
Работает он по-своему: на коленке под сводом стоит, а другая нога наружу.
- Эх, - приговаривает, - чует сердце мое - самородок хороший выну!
Между делом заметны мне мерзлые пятна в забое. Факел дымно горит, сверкнет такое пятно на огне - ну, металл да и только! Сердце дразнит…
Стали мы закурить. Ванюха садится на тачку, я к нему подхожу махорки стрельнуть, а Демьян Никитич согнулся, шарит в полу забоя. Скрутил я собачью ножку, а он говорит из-под свода:
- Я бергальские выката откопал… - Да как крикнет потом: - Золото в них, ребята!
Я цигарку даже рассыпал… Но вскочить не успел.
Вихрем ударило меня в грудь, я затылком об землю. Загудело, тряхнуло, и черная темнота, как шапкой, накрыла разом…
Замер я от испуга, в ушах звенит, полная глотка пыли. Однако чувствую - цел!
Выкарабкиваюсь из-под тачки, вижу, углем горит под ногою факел. Поднимаю его. Дунул на угли - вспыхивает береста. Обвожу я огнем вокруг, над головой.
Позади - хорошо. Не завалило. Ванька жив.
Посмотрел на забой - там горою земля. И пылью закутана, как при взрыве. Сунул я факел под низ - ноги! Батюшки мои, ноги шевелятся из земли…
Демьяна Никитича задавило!
Хватаю я за его колени, тяну - не идут, мертво зажало!
Ванька толчется, белый как снег, зубы стучат.
- Бери лопату!
Роем. Молчим и роем. Себя землей закидали. И вижу я, как дрожат, дрожат у Никитича ноги, потянулись носками и стихли.
Вечная тебе память!
Уткнулся Ванюха в стену, заплакал…
Отнесли мы товарища недалеко. И против большой сосны под скалой схоронили. На высоком, веселом месте похоронили.
Не хочется мне теперь ни пить, ни есть, заедает меня тоска. Ванюхе, должно быть, легче. Он ревет, и горе слезами у него выходит. А я - не могу.
После похорон возвращаемся мы в балаган и сидим, как две сироты. В углу Демьяна Никитича сумочка висит - хозяина дожидается. Не желаю я больше молчать.
- Проклятое место! - говорю Ванюхе. - И раньше, должно быть, людей душило! Недаром Могильным и ключ назвали. Засыпать к черту эту дыру и идти домой!
Ванюха плечом пожимает:
- Как скажешь, так и будем делать!
Молчим. Опять думаем про себя.
- Должно быть, большое богатство тут скрыто, - говорю я. - Не дается без крови в руки…
- Теперь пролилась, - отвечает Ванюха. - Неужели же зря!
И смотрит в мои глаза, будто в книге прочесть в них хочет.
Встал я, берусь за кайлу.
- Вот правильно! - говорит Иван.
Отправляемся к штольне. Не хочу, а иду. Сами ноги ведут. Пересиливаю себя и вношу предложение: сейчас мы почти не люди. Выдохлась сила, и рассудок устал. Недалеко и до второй беды. А поэтому штольню надо закрыть, вход землей завалить, а самим идти.
Встретим дорогой Мироныча, обмозгуем и тогда уже капитально решим. Умно придумал! А Ванюха еще умней говорит:
- А не боишься, что от этих дождей гора сядет? Тогда уж штольни не откопать. И потом: ты на прииск дорогу знаешь, не запутаемся мы в тайге?
Как молотом, меня по башке своими вопросами бьет. Плюнул я, изматерился. Кричу:
- Плохо это, если согласия между нами не будет!
Ванюха мой испугался:
- Что ты, что ты. По глупости я сказал…
Так толком ни до чего и не договорились.
Лежит перед нами доска. Бергальский настил, по которому тачки они катали. На этой же выкатине, которую Демьян Никитич нашел, и вынесли мы его изломанное тело…
На два пальца к доске глина налипла. Падала, должно быть, с тачек и ногами растаптывалась. Вспомнилось, что покойник о золоте закричал. Берет Ванюха эту доску, соскребает глину в лоток и несет к ручью на промывку. А я сижу на бревне, и что будем делать - совсем не знаю.
Возвратился Иван и молчком лоток сует. Золото! Круглое, ровно дробь. Жаром пышет. Грамм тридцать, однако, с безделицы такой намылось…
- Погибли мы с тобой, - говорю, - Ванюха. Я ведь отсюда уйти не могу!
- И не надо, - отвечает. - Даром, что ли, человека похоронили!
Дорылись мы все-таки до своротка. Обозначился в стенке штрек - узкий такой коридорчик, вроде щели. Сильно завален.
Теперь каждый шаг берем с расчисткой. Не спешим, боимся беды. На каждом аршине вбиваем новую крепь. И все, что с полу счищаем, на промывку идет.
Всякий день у нас золото прибывает. С остатков, с потери от старых работ. А добычи не меньше, чем у людей на нашем прииске. Подумать только, какая же россыпь богатая здесь была!
Но к концу приходят наши запасы. Пора и Миронычу возвращаться, а его все нет и нет. Не случилось ли что-нибудь в дороге?
Дожди не перестают. Тают от них по горам снега. Поднимаются в речках воды. Ручьи бунтуют, гремят. Переправы сделались трудными и опасными.
Мешает ненастье Миронычу к нам подойти, - так мы решаем.
Посмотрел я на себя в лужу - таежное зеркало - глядит на меня незнакомая образина. Щеки ввалились, щетиною обросли. Бороду всегда брею, а теперь торчит завитками. Брови насупились, никогда я суровым таким не бывал. Стало даже смешно, блеснули глаза, покосились, вот-вот подмигнут - прежний человек показался!
Уставится иногда Ванюха в костер - огонек по глазам у него играет. Задумается парень и говорит: