- Сам в тюрьму прибежал, - сказал Терентий Иванович, горько усмехаясь.
Захватил на случай пудовую гирю и подошел к двери. В доске золотилась широкая щель. Припав к этой щели, увидел солнечный день, заплот и дорогу. И спину Корнея, остановившегося на дворе.
Видел, как вылетели из тайги бандиты. Сразу осаженные кони сбились в косматую кучу, прыгали на дыбы. Гвалт кружился над взбешенной шайкой! Ружья уставились на Корнея.
- Говори, куда пробежал!
- Подъезжай - укажу! - отозвался спокойно Корней, без торопливости подходя к заплоту.
Всадники круто свернули. Толпой лошадиных морд и потных, трясущихся лиц притиснулись к воротам.
Корней помолчал и, не дрогнув, вытянул руку.
- Вон по дороге к заимкам - без ума проскакал!
Пронеслись и забылись минуты, и опять Терентий Иванович стоял на дворе, под солнцем, перед пустой дорогой. Пристегивал лыжи. А Корней торопил:
- Скорей, Терентий, скорей, пока не вернулись!
И впервые дрожали у Терентия Ивановича руки. Дрожали от такой победы, которую никогда еще не одерживал он…
Где-то вдали, за тайгой, дробно застукала очередь пулемета.
САМОРОДОК
Золотой самородок в двенадцать фунтов - это лепешка с ладонь. А попробуй ее приподнять со стола!
Мы сидим в заезжем доме Нейнинского прииска и выпиваем. Но аккуратно, без шума, потому что в казенных квартирах спиртные напитки не разрешаются.
Очень чувствую я себя хорошо - отправляемся завтра в дальнюю тайгу всей артелью. Надоело здесь граммы сшибать, хотим настоящее золото вспомнить!
Вожаком - Иван Мироныч. Не вытеки глаз у него позапрошлым летом от взрыва - красивый был бы мужчина.
Бородища черная, будто фартук к губам подвязан. Шаровары из плиса, приискательские, - по-старинке, штанина в метр шириной!
Разговариваем мы, натурально, о том и о другом.
Как Никишка Попов на пари простенок лбом вышибал, и смеемся. Гармонист баян понужает - гуляй, братва-летучка!
Ванька не смог стерпеть - ударил вприсядку. Половицы поют, по окошкам дребезг, на столе самовар танцует.
Приходит хозяйка - Матрена Ивановна.
- Вы бы, товарищи, - говорит, - потише? А то коровам спать не даете!
Толстущая. Кругом обойди, и ночь прошла. Вот какая.
И тут замечаю я старичка.
Пришипился в уголок. С холоду иль с похмелья трясет головой, голодными глазами на нас глядит. Незнакомый старичок и древний.
Толкаю я локтем Ивана Мироныча - надо бы, говорю, пригласить!
- А что же? - отвечает. - Гулять, так всем! Иди-ка сюда, почтенный!
Старичок подошел, ни жив и ни мертв стоит, словно счастью своему не верит.
Наливает ему Иван Мироныч стакан - кушай! Поморщился, приложился, тянул, тянул, выпил.
- А теперь, - говорю, - садись, будешь гостем. Можешь даже чего-нибудь съесть.
Старик от еды отказался. Почали мы еще четвертуху и опять старику - бокал. Угостился он, да как заплачет! В голос.
- Милые вы мои, - говорит, - перед смертью утешили! Век не забуду…
И начал расспрашивать, кто мы такие да куда собрались. Жалеет:
- Был бы я помоложе, пошел бы с вами.
Куда же идти - ему лет, может быть, сто или больше. Маленький, гнутый, как червяк сушеный.
- Бергал я, родные мои, - говорит. - Нашими кровью да потом все россыпи здешние крещены!
Уважительно эти слова принимаем, даже Ванька, на что жеребец - морда с котел, и тот не гогочет.
- Сочувствуем, - говорю. - старичок. Выпей еще!
- Нет, соколики, этот стакан я на утро оставлю. Но за ласку я вам отплачу. Послушайте моего совета. Прошу вас. Идите вы, милые, на Могильный ключ. Что в Чару впадает.
Будет при устье скала. Верхушка у ней, точно конская голова. Пройдите еще с версту и смотрите по правую руку. Выйдет обширный увал и будет на нем красная осыпь. Глина наружу вышла.
Раскопаете этот обвал и объявится штольня. Наша бергальская штольня. Сами закрыли ее, когда крепостное право сменили, а нас в кабалу к арендаторам сдали. Выбили, помню, передние крепи, и села штольня. Но стоит до сих пор в горе, и никто про нее не знает.
Теперь самое главное примечайте! Пройдете вы штольней девять огнив. И будет у вас налево свороток - штрек. Отсчитайте от входа четвертый венец и шарьте вверху на толстой крепи. И отыщете там золотой самородок…
Я его выкопал и туда схоронил. Как следует сам не видел. Надсмотрщик близко вертелся. Но помню, что был он с ладонь и большого веса… Вот, соколики, моя благодарность!
Ослабел старичок наш, умолк, и на сон его потянуло.
Раскрыли мы рты, друг на друга уставились! И хмель весь вышел.
Иван Мироныч, рисковая голова, любил такие штуки.
- А что, ребята? Зайдем на Могильный?
- Пошто не зайти! Всего полтораста верст крюку…
Эх, и артель же у нас была! Пять человек, но - духи!
Все приискатели как один. Кто с Алдана, кто с Лены, а самый старший годами Дементий Никитич по Зее работал и даже в китайской земле золото добывал. Ну, и виды, понятно, всякие видели.
Трое из нас при хозяевах еще лямку тянули, а двое - Ванюшка да Яков - к нашему времени подросли.
Народ мы свободный. Ни кола, ни двора - и везде мы дома. Перед походом зашли в контору. Председатель рудкома - мужик, свой в доску, смеется.
- Куда собрались, бродяжня? Не сидится на месте!
С управляющим пошумели. Он договор нам предлагает: вот столько-то грамм на бочку!
Поглядел Иван Мироныч:
- Ловко ли, - говорит, - такую программу на себя принимать? Пиши уж вдвое! И надеемся, что процент какой-то на аэроплан принесем!
Управляющий поглядел, достал ярлычок.
- Иди, - говорит, - сатана, в амбар и получишь там банку спирта.
Вот вчера и пили.
Вышли в тайгу - благодать! За зиму соскучились, по домам насиделись.
А сейчас весна да солнце, птицы поют, кое-где снежок по низинкам остался.
Конь у нас вьючный. На нем инструмент, провиант, одежда. У меня за плечами винтовка, за спиной мешок, мало что не в два пуда! А идешь легко и ног под собой не чуешь.
К вечеру выбрались на колбище. Полянка широкая - толстой зеленой колбой обросла. Сладкая, вкусная, сочная- с хлебом, так что твое сало!
У Мироныча компас. Прищурится своим глазом, помолчит и ладонью дорогу разрежет - вот куда надо идти!
Где попало, там и ночуем. Живо балаган смастерим, костер натащим - сушись, ребята!
Приходим утром к реке. Трава прошлогодняя полегла, желтеет, как волчья шкура. Текут по буграм ручейки, огоньки расцветают, голубые пострелы - первые цветочки. Журавли за рекою кричат, будто кто на рожках играет. Поет у меня от этого крика сердце!
Речка крутая. Плещет волной, только брызги стреляют. Пена да глубь - никакого броду! Ну, да и мы упрямы. Трое - за топоры, двое - за удочки.
Выбрали пихту у самого берега - айда рубить. Звякнет да звякнет топор, выкусывает щепки. Хорошо поразмяться со сна и утром.
Грянуло дерево поперек - вот тебе мост, проходи. А лошадь - сплавом.
Ванька тайменя успел зацепить. В руку длиной, да жирный, виляет кольцом на солнце. Разве это не жизнь?!
На пятые сутки все-таки усталь свое берет. Но опять же к месту подходим.
Присмотрелся Иван Мироныч к хребту.
- Вон, - говорит, - вершинка! Синяя да с двумя горбами. Под нею Чара!
Толкнул я Ванюху локтем - держись, браток, недалеко.
Переваливаем мы к реке, идем и на горы дивимся. Невиданной они высоты и снежными колпаками в синее небо колют.
Водопады гремят. По ущельям, как в трубах, слышно.
Глядим - скала обрывом из леса пала. Камень на самом гребне у ней - и впрямь будто конская голова. И ноздри раздула, и грива дыбом!
- Не обманул, - беседуем, - старичок. Это и есть Могильный! Узкий ключишка, да дикий, глухой.
Свернули. У каждого сердце стучит - подходим! Шагаем гуськом, один за одним как волки на промысле. Задний лошадь ведет в поводу. Разглядываем каждую мелочь, потому что никто здесь до этого не был.
И вот на обед становится солнце, и кричит передовой Ванюха:
- Увал, ребята!
Верно, пологим лбом опускается в ключ гора. И ложбина в ней красная будто кровью полита. Должно быть, цветная глина. Ну, в точности все, как рассказывал старичок!
Только к ложбине подходим, вдруг выскакивает из-за кедра марал. То ли людей никогда не видел, но опнулся - примерз на месте. Рога, как береза, - красавец бык!
Я было за ружье, а меня Дементий Никитич за руку:
- Не годится стрелять, - говорит, - товарищ. Это счастье наше!
Разобрался марал, расчухал, как поддаст через куст, птицею перелетел и веточки не затронул!
Порадовались мы началу.
Первым делом - осматривать гору. Разбрелись, полазили, поглядели. Видим, гора оползла. Если и был какой-нибудь след от прежних работ, так за долгие годы совсем в ничтожность пришел. Только и отыскали, что старую порубку. Погнили пеньки, но все-таки видно, что их топором рубили. Вот и вся память о человеке. Кругом трущоба, глушь, одному зверью раздолье.
- Табор устраивать будем? - спрашивает Иван Мироныч.
- А как же? Затем и пришли!
Взялись за постройку - горит с охотки дело! Балаган срубили, для провизии лабаз поставили и кузницу здесь же наладили - инструмент заправлять. К вечеру на другой день вырастает против горы наш стан.
Яшка, проворный парень, платок кумачовый на шест - и втыкает над балаганом.
- Не кто-нибудь мы, а советские ребята!