Пикиньи внимательно, придирчивым взглядом оглядел дочь. Хороша, ничего не скажешь, очень хороша. Каштановые волосы отливают начищенной медью, темные живые глаза, горящее нежным румянцем круглое личико, стройная осанка, высокая грудь - откуда что взялось у пигалицы; скажите на милость, и это за какие-нибудь полгода… Только вот платье, м-да! В груди чуть не лопается (мать была поменьше), и рукава коротки…
Он подошел, взял дочь за рукав, повернул к себе локтем и недовольно засопел при виде безобразной заплаты.
- Некому зашить? - спросил он. - В замке полно бездельниц, целыми днями сплетничают, орут, как сороки, а проследить за твоим платьем нету времени?
- Ах, при чем тут время, - затараторила Аэлис (тоже сорока не хуже тех), - когда ткань совсем ветхая и не держит нитку! Я уже говорила Томазе, но та сказала, что с этим ничего не сделать, посмотрит другое - зеленое. И еще она сказала: "Пора бы мессиру отцу позаботиться о вашем приданом, он-то на Рождество пошил себе новый камзол, мог и о дочери подумать…"
- Вот велю ей всыпать, чтобы не лезла куда не надо! - пригрозил мессир отец. - Пошил, да! Потому что мне приходится бывать при дворе!
Он обследовал другой рукав, залатанный еще безобразнее; под тканью что-то шуршаще хрустнуло.
- Что у тебя там?
- О, это так… безделица, - быстро ответила Аэлис. - Вы что-то хотели мне сказать?
- Да, хотел! Ты соблюдаешь посты, которые тебе предписаны?
- Что мне еще остается? Только я не понимаю, для чего морить меня голодом.
- Для того, - строго сказал мессир Гийом, - что иначе избыток сил может породить в девушке твоего возраста неподобающие мысли. Я вчера говорил с капелланом, и он тобой недоволен.
- Еще неизвестно, кто кем больше. Ты думаешь, я им довольна?
- Вот уж это, мадам, меня нисколько не занимает!
- О, еще бы! Вам-то это куда как удобно - уезжать на полгода, оставляя меня здесь под присмотром этого старого…
- Аэлис, придержи язык, пока не сказала такого, за что не избежать наказания. Не забывай, что отец Эсташ - твой духовник!
- Увы! Я предпочла бы, чтобы им был отец Морель, и вообще, почему Эсташ запрещает мне у него бывать?
- Вот-вот! Он как раз тем и огорчен, что ты бываешь в деревне слишком часто.
- Ничего не "слишком"! Да, я в деревне бываю, мне ведь, вы отлично знаете, приходится там иногда помогать больным. Но я езжу туда, нарушая запрет этого… ну ладно! И чем же еще я огорчаю отца Эсташа?
- Мадам, он боится за вашу нравственность.
- Что-о-о?
- Ты хорошо знаешь, что согрешить можно и делом, и словом, и помышлением. Насчет "дела" отец Эсташ ни в чем тебя не обвиняет. Ровно ни в чем!
Аэлис низко присела, разведя кончиками пальцев фалды юбки.
- Ах, мессир отец, вы такую тяжесть сняли с моей души, теперь я смогу спать спокойно!
- Перестань дурачиться, я пытаюсь говорить с тобой всерьез. Капеллан не раз заставал тебя шепчущейся со служанками, особенно с этой твоей распутной камеристкой.
- Интересно, с чего ты взял, что Жаклин так уж распутна?
- Да это видно издалека! Ты что, не видела, как она крутит задницей, проходя мимо любого мужчины?
- В отличие от вас, мессир отец, - издевательски ответила Аэлис, - я задницами служанок не любуюсь. Да и вам бы не советовала!
- Тьфу, дура!
- Так что еще наговорил про меня его благочестие отец Эсташ? По-моему, шептаться с прислугой - не такой уж грех. Бывают и хуже.
- Да, бывают. Бывают! Дело не в том с кем, а о чем ты шепчешься. То, что однажды услышал капеллан, было непристойно…
- Ах, так он еще и подслушивает. И что же непристойного ему открылось?
- Ну, как бы тебе сказать… - Пикиньи замялся. - Речь шла об отношениях между супругами.
- А они что, греховны и непристойны? Однако церковь освящает их таинством брака?
- Греховного в них нет, но если девушка твоего возраста чрезмерно ими интересуется - это непристойно.
Аэлис сделала большие наивные глаза:
- Послушайте, что непристойного в послушании и добронравии? Да, я теперь припоминаю. Однажды мы, не помню уж с кем, говорили о том, что если жена злостно перечит мужу, не проявляет к нему уважения и любви, то ей лучше не ждать ничего хорошего… И еще Томаза учила меня, как заготавливать припасы на зиму, - что при этом надо твердо знать вкусы супруга: любит ли он кислое или соленое и какие предпочитает приправы. Некоторые, к примеру, обожают уксус, а иной от одного запаха уксуса начинает корчиться, как нечистый от ладана…
Пикиньи безнадежно махнул рукой, хотя не мог не испытать некоторого тайного удовлетворения: находчивость и умение легко вывернуться дочка явно унаследовала от него - покойная мать была существо скорее простое и бесхитростное. Аэлис же попробуй прищеми - безнадежно, ускользнет как намыленная. Да и что толку? Поди отыщи девку, которая не шепталась бы со сверстницами о самом запретном…
- Ладно, - сказал он, - довольно об этом. Может, отец Эсташ и в самом деле что-то не так понял…
- Или стал туговат на ухо, бедненький!
- Довольно, я сказал! А насчет платья ты права, чинить это нет смысла. А нового пошить уже не успеем, так что придется обойтись зеленым. Пусть Томаза съездит в Жизор и купит золотого позумента, чтобы обшить по краю, - будет выглядеть вполне прилично.
- О, спасибо! - Аэлис захлопала в ладошки. - Но вы сказали "не успеем" - не успеем к чему? Будет какой-нибудь турнир? И где же?
Нет, турнира не будет. Я пригласил одного человека погостить у нас в замке, он скоро приедет.
- Гость! - воскликнула Аэлис. - Я его знаю? Кто он?
- Ну, это… итальянец. Банкир из Флоренции.
- Банкир? - Аэлис приоткрыла рот и торопливо осенила себя крестным знамением. - Но, отец, как можно принимать у себя банкира! Отец Морель говорил, что эту нечисть даже не хоронят в освященной земле!
Мессир Гийом отмахнулся:
- Старый святотатец либо совсем выжил из ума… либо ты что-то напутала. В освященной земле не хоронят ростовщиков!
- Но разве банкир и ростовщик…
- Нет, - раздраженно перебил Пикиньи, - это совсем не одно и то же! Быть банкиром - занятие почетное и достойное христианина, а ростовщиками бывают жиды. Наш гость молод, хорош собой, знает куртуазное обхождение, так что тебе будет приятно с ним общаться.
- Надеюсь, не слишком часто! - Аэлис выразительно наморщила нос.
- Посмотрим. Надо, чтобы он чувствовал себя здесь как дома. Тебя от этого не убудет, если и полюбезничаешь с ним немного.
- Мессир, да вы спятили! Мне любезничать с мерзким банкиром?!
- Сказано же тебе, он не мерзок. А вот ты как смеешь говорить отцу, что он спятил? Что за манеры, разрази меня гром! Что за язык! Больше шепчись со своими подлянками, они тебя еще не такому научат! А этот сатанинский кюре - он куда смотрит? Капеллан тебе не по нраву, предпочитаешь исповедоваться в деревне - так что же ты там рассказываешь, хотел бы я знать! Надеюсь, не врешь в исповедальне, как только что врала здесь передо мной; но если ты созналась, что нарушаешь заповедь "чти отца своего", то как тебя могли допустить к причастию?
Пикиньи стал разжигать в себе ярость против отца Мореля. Не то чтобы он и впрямь увидел в нем главного виновника распущенности Аэлис, просто надо было выплеснуть гнев, но он вовремя сообразил, что с дочерью ссориться неразумно.
- Теперь-то гнусный поп поплатится! - вопил он. - Сегодня же велю вышвырнуть его из прихода, вышвырнуть с позором! Он у меня попляшет! Конюхи будут плетьми гнать мошенника до самого Понтуаза, чтобы ему неповадно было калечить молодые души! У-у-у, проклятое отродье вальденсов! Столько лет пользоваться моей добротой!
Аэлис не приняла его крики всерьез, но для приличия постаралась принять испуганный вид:
- Бога ради, не гневайтесь так на отца Мореля! Поверьте, он никогда не нарушал благочестия в своих речах и не учил меня дурному! Не сердитесь, мессир, прошу вас, скажите лучше, как мне принять вашего гостя, чтобы он остался доволен.
Это замечание, как она и предполагала, сразу успокоило разгневанного мессира, и он снова воззвал к совести самой Аэлис:
- Разве я в чем-то утеснял вас, мадам? Как можете вы вести столь дерзновенные речи со своим отцом? Видно, я был слишком мягок! Ведь предупреждал меня Тибо…
- Вы самый добрый отец на свете, и за это я вас люблю и почитаю, - смиренным тоном продолжала Аэлис. - Я догадываюсь, зачем вам нужен банкир, и обещаю не быть помехой в ваших замыслах. Но только обещайте и вы мне исполнить мою просьбу!
- Что еще за просьба?
- Ах, это совершеннейший пустяк… - Аэлис вытащила из рукава свернутый в трубку пергамен. - Вам надо лишь подписать, это такая отпускная грамота…
- Отпускная грамота! Кому?!