Франческо, откинувшись на спинку высокого резного кресла, спокойно наблюдал эту маленькую сценку, и по его лицу никто бы не догадался о внутреннем напряжении, которое он скрывал под внешней безмятежностью.
Пикиньи не без труда состроил любезную улыбку:
- Признаюсь, сеньор Донати, вы меня удивили! Это было столь неожиданно и… В таких случаях принято благодарить за честь, и я от души следую доброму обычаю. Но, вы понимаете, подобные вопросы не решаются в один день, а потому не будем спешить и хорошо все обдумаем.
Гость и хозяин расстались с обычными церемониями, и Филипп отправился проводить флорентийца. Вернувшись, он застал своего сеньора в бешенстве; сир Гийом метался по комнате, изрыгая на все сущее такую хулу, что Бертье поспешил осенить себя крестным знамением.
- Проклятый меняла! Ты когда-нибудь видал подобную наглость, Филипп? Будь он проклят! Да если бы не моя преданность Карлу, я бы его в то же мгновение вышвырнул из замка, но сначала приказал бы конюхам выпороть этого зазнавшегося торгаша!
- Хвала Небесам, что вы не можете это сделать, - спокойно ответил Бертье. - Плохую бы службу вы себе сослужили такой невоздержанностью! Было бы непростительной ошибкой оскорбить человека, который волею случая… как бы это выразиться… intravit in secretis regis. И вообще, вы напрасно горячитесь, мой добрый сеньор, над этим предложением стоит подумать…
- Что?! - Пикиньи вскочил и грохнул по столу кулаком. - Что ты сказал? Ах ты, падаль! Да я тебя за ноги повешу, старая ты лукавая лиса!
- Ну будет вам, мессир! - отмахнулся Филипп. - Подумайте лучше о своем положении и о счастье вашей дочери. Может быть, поостынув, вы поймете, что такого блестящего и выгодного жениха вам не сыскать даже в королевском доме…
- Во-он!! - заревел Пикиньи, кидаясь к Филиппу. - Вон отсюда, сводник!
Бертье распахнул дверь и выскользнул в коридор, провожаемый яростными проклятиями. У себя в комнате он на всякий случай запер дверь и облегченно вздохнул. Самое худшее позади, теперь следует лишь соблюдать осторожность, и все уладится. Но окажется ли ему под силу убедить Пикиньи?
Филипп покружил по комнате и подсел к столу, рассеянно барабаня пальцами по подлокотнику кресла. Этот брак необходимо устроить - необходимо ради мечты всей его жизни, ради их общего дела. Третье сословие должно наконец получить своего короля - "буржуазного", как теперь говорят в Париже; и он - Бертье - обязан добиваться успеха любой ценой… Любой? А как же Аэлис? Аэлис, которую он учил, пестовал с младенческих лет, успел привязаться к ней за эти годы; имеет ли он право так распорядиться ее судьбой, не задумываясь принести ее в жертву? Филиппу стало не по себе, но тут же услужливый разум поспешил заглушить голос сердца: принести в жертву? Глупец! В чем тут "жертва"? Где еще этот дурак найдет для дочери такую блестящую партию? Тем более когда сам почти уже разорен! И потом, если его не подвело зрение, девочка уже неравнодушна к этому флорентийцу…
За ужином обитатели замка собрались как ни в чем не бывало. Бертье исподтишка наблюдал за Аэлис - та не только не проявляла к Франческо никакого внимания, но усердно переглядывалась с Робером, а когда встали из-за стола - что-то сказала ему, проходя мимо. Бертье увидел, как юноша вспыхнул от радости. "Ах, плутовка, - подумал нотарий, - уже извечная женская игра - любезничать с одним, чтобы вызвать ревность другого…" Нет, надо действовать немедля, решил он, не то они тут доиграются.
Вернувшись в свою комнату, он зажег свечу, достал пергамен, перья, поставил перед собой чернильницу. "Ну, погодите, мессир Гийом! - пробормотал он. - Погодите…" Филипп осторожно обмакнул перо и, низко наклонившись над листом желтоватого, хорошо выглаженного пемзой пергамена, стал не спеша писать своей изящной, немного вычурной фактурой, ровными строчками вывязывая угловатые готические буквы: "Могущественному и достойному аббату Сугерию Кларамонтанусу от его преданнейшего слуги…"
К ночи послание, запечатанное и вложенное в футляр, было вручено Симону де Берну вместе с подробными наставлениями:
- Прошу вас, любезный Симон, отберите самых надежных людей; до Клермонского аббатства путь не близок, а письмо это великой важности, гонец должен головой отвечать за его сохранность!
- Не беспокойтесь, друг Филипп, - заверил его Симон. - Я пошлю такого, что не подведет.
- Аэлис, любовь моя, скоро полночь… я должен идти… - тихо сказал Робер, отводя рукой упавшую ей на щеку шелковистую прядь. - Если увидят, что я в такой час выхожу из твоей комнаты…
- Никто не увидит, милый Робер, Жаклин сторожит нас… - шепнула Аэлис и теснее прижалась к своему другу. - Не уходи, побудь еще…
Робер улыбнулся и закрыл глаза. Они снова лежали рядом, как тогда, на раскаленной солнцем площадке Фредегонды, и снова он был бесконечно счастлив. Как мог он все эти дни не верить ей, подозревать, мучить и ее, и себя? Ах, если бы можно было пролежать вот так, рядом с ней, всю ночь!
Он еще немного помедлил, потом попытался осторожно высвободиться.
- Робер, ты куда? Разве тебе плохо со мной?
- Аэлис, ты сама знаешь, как мне хорошо, но лучше я уйду. Пойми, любимая, не могу я лежать с тобой рядом и только целовать тебя…
- Клянусь, и мне этого мало, друг Робер, - тихо ответила она и, вздохнув, разжала руки. - Ты прав, лучше тебе уйти… Нет, погоди, мой любимый…
Когда он вернулся к себе, было уже около полуночи. Счастливый, почти оглушенный радостью и вновь обретенной надеждой, он подошел к окну и высунулся наружу. В замке давно спали, и кругом был разлит глубокий покой. Тишина, изредка - приглушенные шаги часовых на алуарах и слабый свет мерцающих звезд - сегодня ему не уснуть. Да и грешно было спать в эту благословенную ночь…
Он смотрел и слушал, и теплый ночной ветер дул ему в лицо, донося запах полевых трав. Нет, не полевых трав - так пахнут волосы его любимой, его Аэлис…
А потом со стороны конюшни послышались приближающийся стук подков, позвякивание уздечек, лязг оружия, приглушенные голоса. Из своего окна он не мог видеть происходящего, но по звукам понял, что отправляют какой-то отряд. "Странно, - подумал Робер, прислушиваясь, - кому это понадобилось пускаться в путь на ночь глядя и почему?" Вроде бы в замке ничего не стряслось, и Симон ни слова не говорил, а уж он-то должен был бы знать, случись что-нибудь. Впрочем, какое ему дело?
Между тем гонец в Клермон со своей охраной уже покидал замок. Проехав под гулкими сводами ворот, отряд проскакал по подъемному мосту и, миновав спящее селение, помчался на север.
Стоя у своего окна, Филипп Бертье долго прислушивался к затихающему в ночной дали стуку копыт, потом удовлетворенно вздохнул и осторожно притворил тяжелую от свинцовых переплетов раму.
Глава 9
Накануне вернулся слуга, которого Франческо посылал в Руан к мэтру Филиппару, торговцу ловчими птицами. Аэлис, получив сокола, смутилась и растерялась - подарок был просто королевским, она даже представить себе не могла, сколько может стоить такой великолепный кречет почти белого оперения, да еще вместе с расшитыми золотом клобучком и перчаткой мягкой зеленой кожи. К тому же она не умела с ним обращаться, соколиной охоты в Моранвиле никогда не было, и именно потому, что птицы и уход за ними стоили так дорого. Краснея, призналась она Франческо в своем невежестве, но тот сказал, что ему тоже редко случалось охотиться с птицей, но среди его людей есть опытный сокольник, и он все устроит.
В одной из башен нашли пустое помещение, достаточно сухое и светлое, послали за каменщиком и столяром - оборудовать нашест.
Франческо предложил Аэлис с утра испробовать сокола в деле.
Утром выехали сразу после завтрака, вдвоем; сокольника Франческо с собой не взял, сам вез сумку с прикормкой - голубями, которых велел настрелять в хлебном амбаре. Конечно, сейчас еще не сезон, сказал он, объясняя спутнице тонкости соколиной потехи, настоящая охота начинается позже, осенью. Кречета он держал на левой руке, а после первого напуска, когда отъехали уже довольно далеко от замка, передал перчатку Аэлис. Первой добычей оказалась ворона. Освобожденный от клобучка и брошенный в воздух, сокол стал стремительно набирать высоту крутыми витками, словно ввинчивался в воздух, и, уже почти скрывшись из виду, отвесно ринулся на жертву и поразил ее с первого удара - от бедняги только перья полетели, - Аэлис радостно завизжала, хлопая в ладоши.
- Ах, мессир, мне никогда еще не делали более прекрасного подарка, - сказала она с сияющими глазами, когда Франческо посвистал и сожравший прикормку сокол послушно сел на подставленную перчатку. - Смогу ли я достойно отблагодарить вас за такую учтивость?
- Сможете, мадонна, - заверил Франческо и, подъехав ближе, стал показывать, как надевать птице клобучок. - Впрочем, ваша радость - уже достаточная для меня награда…
- Нет, этого мало! А можно мне самой его напустить?
- Конечно, это ведь совсем просто - как только увидите достойную дичь, подбросьте его вверх, вот так! Только не забудьте снять шапочку, иначе он может разбиться… О, смотрите - вон летит гусь. Напускайте!
Сокол опять взмыл в небо.
- Неужели он и гуся возьмет? - недоверчиво спросила Аэлис.