Примеру Бюловых последовали многие из гостей, в том числе Лина и Герман. Оба были смущены словами Терезы, в которых заключался явный намек на то, что они так тщательно скрывали не только от посторонних, но и друг от друга. Они шли молча всю дорогу, и, только войдя в дом, Герман решился заговорить со своей названой сестрой.
- Ты скоро уедешь, Лина, - сказал он, - расскажи мне, что было на последних совещаниях Прусско-гессенского союза? Тебе, вероятно, приходилось слышать о них.
- Сделай одолжение, Герман, не напоминай мне об этих собраниях. Я поневоле должна была принимать в них участие, потому что они не раз происходили на нашей даче. Пришлось для этого приготовить залу нижнего этажа и самой заботиться об угощении, чтобы не вошел кто-нибудь из прислуги. Недавно в этой самой зале сидел у меня король, а тут я видела его врагов, которые готовили ему гибель. Воспоминание об Иерониме могло бы, по-видимому, расположить меня в их пользу, но, к сожалению, я не могу одобрить те средства, какими они хотят достигнуть цели и о которых говорят, не стесняясь, под влиянием страсти. Хуже всех подполковник Эммерих! У меня сердце замирает от страха, когда я слушаю его дерзкие речи, я уверена, что он погубит дело своей беспардонностью! Одна мысль, что ты или Людвиг можете поплатиться жизнью за него, приводит меня в ужас…
При этих словах молодая женщина заметно побледнела.
- Что с тобой, Лина? Можно ли так поддаваться игре фантазии! - сказал Герман, взяв ее похолодевшую руку.
Она с улыбкой взглянула на него, затем печально опустила голову. В глубине души она ясно сознавала, что это не игра фантазии, а с ней случилось то, что бывает с самыми благородными людьми под влиянием страсти. Она мысленно задала себе вопрос: кого из двух - Германа или Людвига - она согласилась бы потерять, если бы ей предоставлен был выбор?
- Оставим этот разговор, Герман! - сказала она, вставая с места. - Он слишком тяжел для меня: благодаря этому безумному предприятию мне придется испытать еще немало огорчений и горьких минут…
Она открыла дверь в кухню и спросила:
- Не знаешь, мама, приехал экипаж или нет?
- Только что приехал! - ответила мать, которая была занята приготовлением обеда.
- Неужели, Лина, ты уедешь сегодня в Гомберг? - спросил Герман.
- Да, это необходимо! Я и без того осталась долее, нежели предполагала. Завтра Людвиг выедет ко мне навстречу.
- Подожди немного, я приготовил тебе подарок!
Он пошел в свою комнату и принес красиво написанную тетрадь.
- Это "Пир" Платона, переведенный мной, - сказал он.
Лина была тронута его вниманием:
- Какой ты милый, Герман, нельзя было придумать лучшего подарка! Тебе, вероятно, пришлось долго сидеть за этим. Не правда ли?
Она протянула ему руку в знак благодарности.
- Это было для меня хорошее время, Лина! Мне все казалось, что ты сидишь передо мной, и я мог повторять слова дуэта: "С тобою жизнь для меня блаженство!.."
- Зачем ты говоришь это, Герман?! - прервала она в смущении и, чтобы он не видел выражения ее лица, прижалась к его плечу.
Герман не мог долее владеть собой и в безумном порыве охватил ее обеими руками, покрывая поцелуями ее лицо и шею. Наконец она вырвалась из его объятий и сказала раздраженным голосом:
- Я никогда не подам тебе больше руки, Герман… Ты отравил лучшую минуту моей жизни.
- Ты права, Лина, - ответил он печально. - Это случилось помимо моей воли и против моих убеждений! Прости меня, не подавай мне больше руки - только теперь в знак прощения, позволь пожать ее в последний раз.
- Хорошо, - сказала она, протягивая ему руку. - Но дай мне слово, что ничего подобного не случится впредь! Быть может, мы имеем право любить друг друга, потому что это не в нашей власти, но я никогда не буду принадлежать тебе, и наша любовь должна остаться платонической… Заверни свою рукопись, я пойду к матери.
Герман начал машинально заворачивать свою тетрадь в бумагу. Вошла Лина с матерью и простилась с ним. Он проводил ее до экипажа и поспешно ушел в свою комнату, чтобы избежать беседы со словоохотливой хозяйкой. Он чувствовал себя глубоко виноватым перед Людвигом; и никогда еще разлука с Линой не была так тяжела для него, как теперь; ее слова, что "она никогда не будет принадлежать ему", болезненно отзывались в его сердце.
VIII. Вступление в новую должность
Герман не мог долго предаваться грустным размышлениям, потому что для него началась новая жизнь, и ему пришлось вступить в отношения с незнакомыми людьми.
Он должен был явиться к своему новому начальнику, барону Конинксу. Это был человек средних лет, привлекательной наружности, прекрасно образованный, но любитель удовольствий, считавший наслаждение первой задачей своей жизни. Узнав о назначении нового инспектора, который должен был также исполнять должность секретаря при его особе, он тотчас же навел о нем подробные справки у Бюлова, так как прежде, всего хотел приобрести усердного и неутомимого работника. Это было для него тем необходимее, что при своем рассеянном образе жизни он не мог посвящать много времени делам. Он любил прогуливаться по улицам без определенной цели, болтать с дамами и ухаживать за ними. Вечером его можно было всегда встретить в обществе, и если он не получал особых приглашений, то отправлялся в какой-нибудь ресторан или в "Cafe au laid", где обыкновенно собиралась холостяцкая компания.
Благоприятный отзыв Бюлова был важен для Германа в том отношении, что барон Конинкс сразу уверовал в хорошие способности и трудолюбие нового инспектора и встретил его самым дружелюбным образом. К тому же личность Германа произвела на него такое приятное впечатление, что при следующем свидании он обошелся с ним, как с товарищем, и под разными предлогами сдал ему на руки целый ворох дел. Герман усердно принялся за исполнение своих обязанностей, но вскоре должен был убедиться, к своему немалому огорчению, что в течение нескольких месяцев его служба будет исключительно состоять из канцелярских занятий и что ему придется отложить до весны какие бы то ни было поездки по должности.
По совету своего нового начальника, он нанес визиты министрам и директорам различных отраслей администрации и, между прочим, решился посетить бывшего военного министра Морио. Он не застал его дома, а встретил на лестнице Адель, которая также собиралась куда-то ехать. Она поздоровалась с ним с непринужденной любезностью светской дамы, выразила сожаление, что мужа нет дома, и после минутного колебания пригласила его войти. Герман объяснил ей причину своего визита; она поздравила его с получением новой должности и держала себя так просто и вместе с тем сдержанно, что ему не верилось, что перед ним прежняя Адель Ле-Камю, и он невольно волновался в ее присутствии.
Но, вернувшись домой, он мало-помалу успокоил себя выводом, что все кончилось наилучшим образом: Адель, по-видимому, была довольна своей судьбой; Морио говорил всем, что он вполне счастлив. К тому же, рассуждал про себя Герман, красивая креолка, осознав свою ошибку, много выиграла и в нравственном отношении; у нее появился более серьезный взгляд на жизнь, самообладание и добросовестное отношение к своим семейным обязанностям…
Между тем открытие, сделанное Бонгаром, привело к разным переменам в администрации. Саванье за свои тайные доносы был уволен с должности и выслан из Вестфалии. Берканьи, хотя и не был причастен к делу, но своей неосмотрительностью и неумением выбирать людей навлек на себя гнев короля, который в течение нескольких дней держал его в полной неизвестности относительно ожидавшей его участи. В высшем обществе составилось убеждение, что он в немилости у короля, так что, когда он явился на придворный вечер с женой, то все стали сторониться их. Наконец, вошел король и, против общего ожидания, проходя мимо генерал-директора полиции, ласково сказал ему: "Bonsoir, Bercagny!" - и тогда придворные опять заговорили с ним и сделались приветливыми. Но король был в хорошем расположении духа вследствие того, что после долгого колебания решил сделать следующее: высшая полиция присоединялась к министерству юстиции в виде особого отделения, и начальником ее был назначен некто Вариньи, который пользовался репутацией гуманного и сведущего человека. Одновременно с этим, чтобы облегчить работу Симеона, заведовавшего двумя министерствами, назначен был исполнять должность министра внутренних дел член государственного совета Вольфрадт.
Герману предстояло иметь с ним отношения по делам службы и поэтому он решился сделать ему визит.
Слуга, спросив его фамилию, сказал:
- Не знаю, примет ли вас сегодня господин Вольфрадт, потому что он должен ехать во дворец на заседание.
Тем не менее Герман был принят. Слуга провел его в комнату хозяина, наполненную табачным дымом; здесь он застал Миллера, который приветливо встретил его и представил хозяину дома:
- Вот мой юный друг Герман Тейтлебен! Рекомендую его вам и прошу не оставить своим расположением, хотя он изменил мне, или, вернее сказать, науке.
Вольфрадт привстал с кресла, чтобы поздороваться с посетителем, в руках у него была трубка с длинным чубуком. Это был пожилой человек, довольно полный, с важной осанкой. Во время разговора он поставил свою трубку у стены, где была целая коллекция всяких чубуков. Вообще, обстановка комнаты была самая незатейливая, ее главным украшением служил большой портрет герцога Фердинанда Брауншвейгского, висевший над письменным столом.
Герман, не желая стеснять хозяина, старался по возможности сократить свой визит и через несколько минут встал, чтобы проститься с ним. Миллер последовал его примеру.
Когда они вышли на улицу, Миллер начал расхваливать своего давнишнего приятеля Вольфрадта, которого он глубоко уважал несмотря на его странности.