- Знаете ли что, Саванье, - продолжал он, - молодой философ в наших руках. Занесите его в список доносчиков, но отведите ему почетное место и примите меры, чтобы он никогда не услышал бранной клички "mouchard!" Он доходит до лунатизма в своем фантазерстве, и, если кто-нибудь назовет его вслух "полицейским шпионом", по роду деятельности, принятой им на себя, то, пожалуй, он бросится с крыши.
Саванье усмехнулся.
- С каким содержанием? - спросил он.
- Ну, об этом я подумаю, мне сперва нужно познакомиться с его работой. Теперь единовременно, в виде аванса, пошлите ему 300 франков и сделайте это поскорее: деньги удобная приманка, чтобы связать человека, хотя я не знаю, насколько он дорожит ими, потому что витает в облаках. Жаль, что вы не слыхали, Саванье, какую чепуху нес он о слиянии наций, но говорил бегло, точно с кафедры, и вдобавок на прекрасном французском языке.
- Мне сдается, что он будет очень полезен нам, - сказал секретарь.
- Дай-то Бог! Император настойчиво требует, чтобы учрежден был надзор за немецкими писателями и разными идеалистами, которые стараются открыто и тайно вывести нацию из ее полусонного состояния и возбудить в ней патриотизм. Дело становится серьезным, король в беспокойстве, и пишет, что все зависит от нашей деятельности. Мы не должны ничем пренебрегать, я надеюсь, что молодой философ, по своей наивности, укажет нам тех ученых и литераторов, которых можно будет успокоить орденом Почетного легиона, а против остальных мы примем более крутые меры… Теперь вы можете идти; эта тяжеловесная немецкая философия отняла у меня много времени.
VII. Две невесты
Герман вышел веселый из кабинета начальника полиции, но дорогой на него напало раздумье. Наложенный на него обет молчания тяготил его, он вспомнил, но слишком поздно, предостережение Луизы, и чем дальше шел он по улицам, тем более усиливалось его беспокойство и недовольство собой.
Но он уже почувствовал некоторое душевное облегчение, когда вернулся в гостиницу и расположился в своей комнате. Недоверие было настолько чуждо его простодушному сердцу, что он мало-помалу стал успокаиваться. Одно только несколько волновало его, что он своей нерешительностью мог произвести невыгодное впечатление на Берканьи, который увлек его своим умом и красноречием. Но он утешал себя мыслью, что ему представляется такой удобный случай сделать надлежащую оценку выдающимся произведениям немецкой литературы, которая, по его мнению, могла иметь особенное значение в данный момент ввиду политического преобладания французов. Нечто подобное высказал однажды Рейхардт в разговоре с ним, следовательно, честный капельмейстер, вероятно, отнесся бы сочувственно к тому делу, которое он принял на себя. Но почему Луиза смотрит так враждебно на Берканьи? Быть может, она боится за своего отца, но ей, конечно, и в голову не может прийти, что начальник французской полиции дружелюбно относится к талантливому капельмейстеру и смотрит сквозь пальцы на его неосторожные речи. Как жаль, что он связан обещанием и не может передать Луизе отзыва Берканьи об ее отце…
Размышляя таким образом, Герман окончательно успокоился и стал мечтать о блестящей будущности, какая открывалась перед ним. С полной самонадеянностью юности, он решил немедленно приняться за работу, так как не сомневался, что попал на настоящую дорогу и вскоре займет видное место среди выдающихся личностей своей родины.
Прежде всего он считал необходимым перейти на частную квартиру, где ничто не мешало бы его занятиям. Хозяин гостиницы Керштинг, к которому он обратился за помощью, на другой же день указал ему на дом вдовы своего бывшего приятеля, бургграфа Виттиха, где сдавалась хорошая комната со спальней.
- Эта комната дочери хозяйки, - сказал он, - она невеста и на днях выходит замуж. Они не хотели пускать жильцов и решились на это из опасения, что к ним будут постоянно напрашиваться на квартиру разные французские мелкие employes, commis и всякая голодная саранча, которая с каждым днем становится все многочисленнее, так что скоро не будет доставать квартир в нашем городе. Виттихи примут вас по моей рекомендации самым приветливым образом.
После обеда Герман отправился в указанный ему дом. Ему пришлось пройти двор и подняться по двум плохо освещенным и крутым лестницам, так что у него мелькнула мысль: не отказаться ли от квартиры с таким мрачным ходом? Но он тотчас же изменил намерение, когда увидел веселую, добродушную хозяйку, и она отворила ему дверь в светлую комнату с большим окном, из которого открывался освещенный вечерним солнцем ландшафт, так приятно поразивший его в первый день прибытия в город.
- Не правда ли, это искупает крутую лестницу? - заметила с улыбкой хозяйка. - Утром в этой комнате вас будит солнце, а по вечерам здесь всегда прохладно, и вы можете любоваться видом, который теперь перед вами…
Обстановка комнаты была приличная; кроме письменного стола, дивана и другой мебели, стояло фортепьяно, которое, по словам хозяйки, останется в его пользовании, потому что жених дочери купил ей новый инструмент.
- Господин Гейстер, мой будущий зять, - рассказывала хозяйка, - из богатой фамилии и состоит начальником бюро в министерстве внутренних дел. Теперь у нас все такие названия, что нам, старым людям, трудно выговорить их… Гейстера все считают знающим человеком и говорят, что он выйдет в люди…
Герман слушал рассеянно, ему хотелось скорее устроиться в этой уютной, комфортабельной комнате, особенно соблазняло его фортепьяно, которое дало бы ему возможность упражняться в пении. Он тотчас же согласился на условия найма и изъявил желание переехать на следующий день. Хозяйка ответила, что эта комната пока занята ее дочерью, и потому она не может дать ответа, не переговорив с ней.
С этими словами она повела будущего жильца в нижний этаж.
- Лина! - крикнула она с лестницы.
Из кухни появилась красивая, стройная девушка с темными волнистыми волосами, которые рельефно оттеняли нежный цвет ее лица и розовые щеки, глаза и губы весело улыбались. Герману показалось, что он никогда не встречал такого классически правильного профиля, только подбородок немного выступал вперед.
Все вышли на балкон, и его пригласили сесть для переговоров о времени его переезда.
- Я могу перейти на два дня в желтый кабинет, - сказала молодая девушка. - Наверное, Людвиг ничего не будет иметь против этого?
- Я думаю, что нет! - отозвалась мать.
- Вы назвали Людвига… Разве еще кто-нибудь живет с вами? - спросил Герман.
- Это мой жених! - ответила Лина с кокетливой улыбкой красивой девушки, когда она объявляет постороннему молодому человеку, что помолвлена с другим, и этим как бы дает знать, что ее сердце недоступно для него.
- Я должен был бы догадаться! - сказал Герман с вежливым поклоном. - Потому что слышал о предстоящей свадьбе. Я искренно поздравляю незнакомого мне Людвига, а вас, фрейлейн, поздравлю тогда, когда увижу его.
- Это не совсем любезно! - заметила со смехом Лина. - Вы должны заранее быть уверены, что я буду счастлива и сделала прекрасный выбор.
- Вы уже могли убедиться в моей невежливости! - сказал он. - Я выживаю вас из вашей комнаты, но не думайте, что меня особенно мучит раскаяние, потому что иначе я не мог бы провести несколько дней в вашем обществе. У меня в Галле осталась сестра, ее тоже зовут Линой и она почти также хороша собой, как вы; я повторяю - "почти!"…
- В самом деле! Как бы я желала познакомиться с ней. Я была бы очень рада, если бы она приехала на мою свадьбу… А вот и Людвиг! Я слышу его шаги…
Она ласково встретила своего жениха и представила ему Германа.
Людвиг Гейстер был красивый, немного слишком серьезный человек, со степенной осанкой, все напоминало в нем важного чиновника, начиная от сдержанного обращения до тщательного, изысканного туалета, бледное лицо и известная нервность в движениях свидетельствовали о ежедневной усидчивой работе. Он приехал за Линой, чтобы повезти ее на новую квартиру, где их ожидал обойщик для выбора гардин.
- Я рад, что дело подвигается вперед, - сказал Людвиг, - король возвращается из своего путешествия 26 числа, а к этому времени мы уже будем за городом. Надеюсь, что ты, Лина, ничего не имеешь против этого?
Девушка покраснела и кивнула головой в знак согласия.
- Теперь поговорим о нашем жильце, - сказала госпожа Виттих и сообщила о намерении Лины переселиться в другую комнату.
По этому поводу между молодыми людьми, которые откровенно симпатизировали друг другу, завязался оживленный разговор. Людвиг был хорошо образован и знал языки. Он с большим интересом слушал рассказы Германа о лекциях некоторых профессоров в Галле, которых знал только по их сочинениям, так как был несколько старше своего собеседника. Наконец, он поднялся с места, видя, что Лина уже надела шляпу и перчатки.
- Да будет тебе известно, мой милый Людвиг, - сказала она, взяв его под руку, - что я могу считать нашего гостя моим братом, у него есть сестра Лина, которая почти также красива, как я; но только - почти!
- Во всяком случае мы можем считать господина Германа членом нашей семьи, потому что он будет жить у твоей матери, - сказал, улыбаясь, Людвиг, - будем часто видеться и, надеюсь, подружимся с ним.
Когда Герман остался наедине со старушкой, она опять заговорила о своем зяте.