- Нет, пожалуйста, оставайтесь! - сказал Миллер, поспешно откладывая перо. - Сегодня я не чувствую ни малейшего желания заниматься, но сел за работу, потому что не знал, как убить время. Такова судьба нас, холостяков, когда наступит старость с ее немощами: день тянется за днем в печальном одиночестве! Никому нет дела до нас… Вот пожалуйте сюда, садитесь на этот диван, здесь вам будет удобнее…
Герман сел на указанное ему место. В эту минуту он мысленно упрекал себя, что до сих пор не объявил Миллеру о своих занятиях у министра финансов, и не знал, с чего начать неприятное для него объяснение. Но дело оказалось проще, чем он предполагал. Хотя Миллер и спросил его, как подвигаются его комментарии к "Пиру" Платона, но, не дожидаясь его ответа, начал длинное рассуждение о цивилизующем влиянии Греции для древнего мира. Таким образом Герман имел достаточно времени, чтобы обдумать свои слова, и, наконец, выждав удобную минуту, объяснил мотивы, побудившие его принять предложение Бюлова.
- Я только хотел испытать свои силы на новом пути, - продолжал Герман, - и не думаю отказываться от ученой деятельности. Одно не мешает другому. В Библии говорится, что "нельзя служить двум господам", но пока я и не думаю служить, а только учусь…
- Я не могу осуждать вас за это, - отвечал Миллер. - Мы переживаем такие смутные времена, что человек должен подготовить себя к самой разнообразной деятельности. С одной наукой далеко не пойдешь!.. Вот послушайте, что, между прочим, пишет мне мой друг Пертес!
Миллер взял со стола распечатанное письмо и начал читать:
"… У нас, немцев, никогда не было недостатка в широких мировых задачах; мы предавались науке ради самой науки. Разве не была Германия общей академией наук для Европы? Разве сделано было какое-либо открытие, изобретение, высказана новая идея, которые бы не были тотчас же усвоены и переработаны нами? Мы жили всегда общеевропейской жизнью. Но мы никогда не умели пользоваться нашими материальными и духовными богатствами, потому что недостаточно уметь думать, нужно уметь и действовать! Ученость, сама по себе, не мешает людям быть дураками!"…
- Что вы скажете на это? - спросил Миллер, задумчиво складывая письмо. - Вот я хотел совместить профессорскую и государственную деятельность в Майнце и Вене. Последняя не удалась мне - все находят это… Может быть, с вами будет иначе!..
Миллер положил руку на плечо Германа и продолжал взволнованным голосом:
- Но прежде всего, мой друг, вооружитесь мужеством; это важнее денег, славы, самой жизни! Никогда не изменяйте своим убеждениям… Служите правде, общему благу… Трусость приводит к самым печальным результатам! Я избегал всяких столкновений с властью из чувства самосохранения, больше всего дорожил жизнью, и ошибся в расчете. Вечная борьба и трепет за драгоценное существование настолько истощили мои силы, что в 57 лет я чувствую себя разбитым человеком и не знаю, доживу ли до следующего мая! Но моя смерть ничего не изменит и пройдет также бесследно, как и моя жизнь.
Сильный кашель прервал слова Миллера, он в изнеможении опустился на подушку дивана.
- Зачем вы говорите о смерти? - сказал Герман. - Неужели человек с таким обширным умом, как вы, с такими сведениями может считать себя негодным ни для какой деятельности, даже отказаться от всякой надежды на будущее. Мужество опять вернется к вам, если вы дадите волю своему перу. Вы способны воодушевить немецкую молодежь! Предусмотрительные люди ждут больших перемен в следующем, 1809 году…
- Против этого можно многое возразить, но я чувствую себя слишком утомленным, и мы поговорим об этом при следующем свидании… Но ни в каком случае я не позволю себе отговаривать вас от политической и общественной деятельности и, чтобы способствовать ей, дам вам рекомендательные письма моим друзьям - министру Симеону, члену государственного совета Лейсту, молодому Якову Гримму, подающему такие блестящие надежды, и другим. Если не ошибаюсь, вы посвящены в тайну гессенских и прусских отношений, но не забывайте, что безусловная опасность грозит тому, кто в делах этого рода поступает слишком самонадеянно или выказывает неуместную доверчивость к людям…
Герман собрался идти. Миллер ласково простился с ним и, пожимая руку, сказал:
- До свидания! Я пришлю вам обещанные рекомендательные письма… Не забудьте посетить Симеона, хотя он служит Наполеону, но это человек безусловно честный и непоколебимый в своих убеждениях. Только, пожалуйста, не передавайте ему нашего сегодняшнего разговора и вообще не упоминайте при нем о немецких патриотических стремлениях…
X. Непонятая любовь
На следующий день Миллер прислал обещанные рекомендательные письма, но Герман не мог тотчас воспользоваться ими, потому что все утро был занят делами, а после обеда получил записку от Лины, которая просила его немедленно зайти к ней.
Герман отправился к Гейстерам и по обыкновению застал Лину одну в приемной, потому что Гейстер в последнее время проводил все вечера у себя в кабинете под предлогом занятий.
- Я давно жду тебя, - сказала Лина, - мы отправимся вместе к госпоже Энгельгардт, которая хочет переговорить с тобой о каком-то важном деле…
С этими словами она надела шляпу и перчатки и, взяв под руку Германа, вышла вместе с ним.
Госпожа Энгельгардт приняла их в своей комнате и с некоторой торжественностью пригласила сесть. Сначала она завела речь о посторонних предметах, но так как разговор шел вяло, то она решилась приступить к делу. Вопрос касался депутата Натузиуса, который сватался к одной из ее дочерей.
- Это замечательно добрый и благовоспитанный человек! - добавила она. - Вчера, во время объяснения, он так прекрасно говорил о своей будущей семейной жизни, что я была тронута до слез.
Герман был в таком веселом расположении духа, что несмотря на все усилия не мог придать своему лицу серьезного выражения и, выслушав госпожу Энгельгардт, с улыбкой спросил, на которую из ее семи дочерей пал выбор Натузиуса?
Шутливый тон, с каким был сделан этот вопрос, оскорбил госпожу Энгельгардт, но она не выказала своего неудовольствия и продолжала тем же тоном:
- Вот по этому поводу я и хотела поговорить с вами, господин доктор! Ваш взгляд на супружество, который вы недавно высказали на вечере у Гейстеров, так понравился мне, что я решилась спросить у вас совета в данном случае. Натузиус, делая предложение одной из моих дочерей, не объяснил, которая из них особенно нравится ему, и предоставил нам решить этот вопрос. Но такое отношение к будущей жене доказывает, что с его стороны нет истинной любви, и на меня нашло сомнение…
- Следовательно, вы думаете, что подобное сватовство может привести к неудачному супружеству? - спросил Герман к немалому смущению госпожи Энгельгардт, которая начинала досадовать на его недогадливость.
- Быть может, Натузиус по каким-либо соображениям хочет предоставить другим женихам право первого выбора!.. - заметила Лина, чтобы вывести из затруднения свою приятельницу.
- Мне кажется, что тут действуют совсем другие мотивы! - возразил Герман. - Насколько я мог понять из намеков почтенного депутата, выбор вовсе не затрудняет его, но он считает себя слишком старым сравнительно с вашими дочерьми. К этому, вероятно, присоединилось опасение, чтобы не подумали, что он слишком ценит свое богатство и видное положение в свете, - и вот ему пришло в голову сделать предложение в такой форме.
- Я сама не раз имела случай убедиться в его деликатности, - сказала госпожа Энгельгардт, - но если действительно он влюбился в одну из моих дочерей, а она, со своей стороны, не настолько расположена к нему, чтобы принять его предложение, то его мечта о супружеском счастье будет разрушена.
- Едва ли! Натузиус в таких годах, когда рассудок и сознание долга берут перевес над увлечением. Он примирится с необходимостью и перенесет свою привязанность на ту из ваших дочерей, которая согласится быть его женой.
- Но я хотела бы знать, на которую из них пал его выбор! - вздохнула госпожа Энгельгардт.
- Если не ошибаюсь, то ему всего больше нравится фрейлейн Тереза!
- Тереза? И вы так спокойно объявляете мне об этом! - воскликнула госпожа Энгельгардт печальным тоном, забывая, что выдает свою затаенную мысль.
- Не знаю, почему вас удивляет это! - продолжал Герман, не обращая внимания на ее слова. - Хотя между вашими дочерьми довольно большое фамильное сходство, но мне вполне понятно, почему фрейлейн Тереза могла произвести особенно сильное впечатление на Натузиуса. Во всей ее грациозной фигуре, исполненной чувства собственного достоинства, в задумчивых глазах видна прекрасная душа, способная к глубокой, прочной привязанности. Если она выйдет замуж за человека, который будет в состоянии оценить ее, то в ней проснется сознание своей духовной силы, она будет чувствовать себя счастливой и даст счастье окружающим ее.
Слова эти успокоительно подействовали на сердце матери, хотя она была обманута в своих ожиданиях. Очевидно, Герман, отдавая должное достоинствам ее дочери, не подозревал, что молодая девушка интересуется им, и, следовательно, она ни в чем не могла упрекнуть его.
- Благодарю вас, вы разрешили мои сомнения, - сказала госпожа Энгельгардт, делая усилие, чтобы улыбнуться. - Я переговорю с дочерьми; муж мой наотрез отказался высказать свое мнение, говоря, что такого рода дела должны решаться матерью.
Разговор был прерван появлением Терезы. Она была бледнее обыкновенного и, торопливо поздоровавшись с гостями, сказала матери, что господин Натузиус просит позволения прийти к ней.
Госпожа Энгельгардт встревожилась, заметив расстроенный вид дочери, и нетерпеливо поправила чепчик на своей голове, затем, вместо ответа, молча обняла смущенную девушку.