Когда он вошел в кабинет, генерал оканчивал свой туалет.
- Ну что, ушел латинский барон? - спросил Сала.
- Да, ваше превосходительство. Вы глубоко огорчили его, но можете утешить его офицерским патентом…
Сала громко расхохотался.
- Такого утешения, пожалуй, потребует от меня все гессенское дворянство. Нужно проучить этих надутых баронов с их глупыми притязаниями; в своем высокомерии они мечтают о восстании… Кроме того, его величество решил раз навсегда - давать офицерские места только тем, которые прошли известные военные чины, были пажами или окончили курс в военной школе. Барон не подходит ни под одно из этих условий; но он красивый малый и может иметь успех у дам! Здесь, при дворе, благоволение дам часто имеет больше значения, чем всякие военные заслуги… Вы совсем другое дело, у вас прекрасный французский выговор, и в этом вы уже имеете преимущество над гессенскими баронами… Дочь моя говорит немного по-немецки. Король спрашивает ее иногда: "Как ваше здоровье, мадемуазель Сала?" - а она отвечает ему без запинки: "Gut, Eure Majestät!" (хорошо, ваше величество). О, у вас будет талантливая ученица! Но моя жена хочет сперва видеть учителя! Вы понимаете… я хозяин дома, но воспитание дочери меня не касается.
- Жако! - приказал он своему камердинеру. - Доложи генеральше, что, если ей угодно, я сейчас приведу к ней учителя!..
Генерал удалился в соседнюю комнату и через минуту вышел в полной парадной форме со шляпой в руке и пригласил Германа следовать за ним.
Когда они проходили по анфиладе комнат, Сала сказал многозначительно: "Прежде всего, молодой человек, советую вам представиться генерал-директору полиции Берканьи. Понимаете… король через него желает иметь сведения о лицах, которые попадают в высшее общество… Это представление не может повредить вам…"
Герман был настолько доверчив, что не обратил особенного внимания на тон, каким генерал произнес последнюю фразу, ему и в голову не приходило, что рекомендация такого человека, как Рейхардт, уже сама по себе могла казаться подозрительной. Он думал о предстоящей встрече и вспомнил отзыв Луизы о госпоже Сала, что эта женщина хитрее и проницательнее, чем может показаться с первого взгляда.
Генерал открыл дверь в богато убранную комнату с парижской мебелью. На кушетке, так называемой "pommier", полулежала дама в нарядном домашнем платье и тюлевом чепчике с гроденаплевыми лентами.
Когда Герман вошел в комнату, она была, видимо, удивлена его приличной наружностью и манерами и сделала движение, чтобы привстать с кушетки, но тотчас же опомнилась и только надменно кивнула ему головой. У кушетки на низком стуле сидела хорошенькая креолка Ле-Камю и ласково взглянула на Германа своими большими блестящими глазами. На ней было простенькое платье и шляпа с перьями, в руках она держала веер.
Генерал представил учителя, коротко осведомился о здоровье жены и, громко чмокнув ее руку, поспешно удалился с видом человека, который не желает слышать переговоров о деле уже решенном, или боится чем-либо уронить свой авторитет.
Между тем дама, сидевшая на кушетке, несколько выпрямилась и опустила ноги. Она указала молодому человеку на кресло, поставленное для посетителей, и окинула его внимательным взглядом. Манеры ее, при всей сдержанности, не были особенно изысканны, видно было, что замашки знатной дамы усвоены ей недавно, так что она не всегда выдерживала свою роль. После обычных расспросов: откуда он, где живет и что намерен делать? - она неожиданно переменила тему разговора, заметив, что глаза молодого человека устремлены на хорошенькую креолку.
- Вас интересует моя милая приятельница, - сказала она с едва заметной улыбкой. - Простите, я забыла познакомить вас: это сестра графа Фюрстенштейна, мадемуазель Адель Ле-Камю… Но скажите, пожалуйста, где вы научились так хорошо говорить по-французски? Надеюсь, не в Касселе?
Слова эти были сказаны таким тоном, что Адель громко рассмеялась.
Герман объяснил, что отец его был несколько лет учителем в доме одного дипломата в Берлине, где все говорили по-французски. Там же познакомился он с молодой швейцаркой из Лозанны и впоследствии женился на ней, когда получил место пастора в одном приходе.
- Насколько я помню, - продолжал он, - родители мои говорили между собой не иначе, как по-французски; отец мой всегда любил французский язык, постоянно следил за французской литературой и не смущался тем, что я и сестра в раннем детстве с трудом объяснялись по-немецки и только впоследствии окончательно усвоили родной язык.
- Это большое счастье для вас, - изрекла генеральша, - знание французского языка пригодится вам в Касселе. Муж мой очень интересуется вами и будет покровительствовать. Но знаете ли - что? Вы должны непременно сделать визит господину Легра де Берканьи.
- Генерал уже говорил мне об этом! - сказал Герман.
- Я даю вам этот совет, - продолжала она, - не потому, что он начальник полиции, но король оказывает ему особое доверие и, назначая кого-нибудь на должность, всегда спрашивает его мнение. Отправьтесь к нему поскорее, он уже слышал о вас и примет любезно.
Герман поблагодарил госпожу Сала за ее участие, и она заговорила о цели его прихода.
- Дочь моя очень желает брать у вас уроки… Не правда ли, Адель?
Вопрос этот, заданный с особенной интонацией, сконфузил креолку, она покраснела и приложила веер к губам в знак молчания. От внимания Германа не ускользнул этот немой разговор, но он не имел никакого основания принять его на свой счет. Между тем дело близко касалось его: при первой же встрече в парке, он произвел такое сильное впечатление на мадемуазель Ле-Камю, что она, руководимая ревностью, после того несколько раз приходила к генеральше и под видом дружбы советовала ей не приглашать учителя, потому что у него слишком красивая наружность, и Мелани может увлечься им, а это, конечно, не понравится ее брату, при его матримониальных намерениях.
Госпожа Сала знала, что дочь ее не обладает пылким темпераментом и не упустит такой блестящей партии, как граф Фюрстенштейн; поэтому она сразу заметила невинную хитрость молодой девушки и решила проучить ее. Теперь она не спускала с нее глаз, а во время разговора беспрестанно обращалась к ней то с тем, то с другим вопросом, в которых заключался более или менее ясный намек на сделанное ей предостережение.
- Дочь моя очень любит немецкий язык, в чем сочувствует ей и граф Фюрстенштейн. Мелани уже говорит немного по-немецки, только никак не может справиться с выговором, но я уверена, что она сделает у вас большие успехи. Что вы скажете на это, Адель?.. Я переговорю об остальном с графом Фюрстенштейном, он живо интересуется образованием Мелани.
Многозначительная улыбка, сопровождавшая эти слова, окончательно смутила Адель, на выразительном лице которой отражалось всякое мимолетное ощущение. Она беспрестанно краснела и выказывала явные знаки нетерпения. Герман в свою очередь увидел в словах хозяйки дома желание поскорее выпроводить его. Досадуя на себя за продолжительный визит, он встал и сказал с живостью:
- Вы сами решите, ваше превосходительство, насколько мои уроки подходят вашим требованиям и когда начать их. Я надеюсь, что у меня останется на это достаточно времени, хотя рассчитываю вскоре заняться другим, более подходящим для меня делом. Но во всяком случае сочту себя счастливым, если смогу услужить вам своими знаниями.
- Нет, вы придаете другой смысл словам ее превосходительства! - воскликнула Адель. - Напротив!.. Вы должны начать тотчас же уроки со мной, пока Мелани…
Громкий смех хозяйки дома прервал ее, она замолчала. Большие темные глаза ее блеснули, пурпуровая краска выступила на щеках.
- Вы не можете себе представить, какое доброе сердце у нашей милой благоразумной Адели, - продолжала госпожа Сала, - она сама готова подвергнуться опасности, от которой предостерегает других…
Адель была настолько задета этой явной насмешкой над собой, что совершенно растерялась в первую минуту, затем быстро встала и, не простившись, пошла к двери.
- Мадемуазель Адель, остановитесь на минуту! - сказала хозяйка дома повелительным тоном, затем с любезной улыбкой обратилась к Герману. - Прошу вас, милостивый государь, проводите этого милого ребенка по коридорам и по лестнице. Прощайте, до свидания!
Герман поклонился и последовал за Аделью, которая поспешно взяла его под руку и бросила торжествующий взгляд на оскорбившую ее женщину.
- Мадемуазель Ле-Камю, вы не будете брать этих уроков, я надеюсь на ваше благоразумие!.. - сказала ей госпожа Сала строгим голосом.
Герман чувствовал себя, как во сне, проходя по длинным коридорам под руку с хорошенькой креолкой. Когда они сошли с лестницы, она остановилась и высвободила свою руку.
- Не правда ли, - сказала она взволнованным голосом, - вы не верите тому, что она сказала обо мне?..
- Что у вас доброе сердце?
- Ах, нет, значит, вы не поняли ее слов, - воскликнула молодая девушка, видимо, обрадованная, и прямо взглянула на него своими большими глазами. - Какая она злая женщина! А я все-таки буду учиться немецкому. Брат мой также желает этого; я живу у него, хотите, зайдите к нам, вы должны представиться моему брату, он уговорится с вами насчет моих уроков…
Она говорила торопливо и со свойственной ей живостью быстро сняла перчатку с правой руки и начала наматывать ее на свой веер. Герман, не понимая причины ее робости и того волнения, в каком она, очевидно, находилась, молча стоял перед ней. В следующую минуту, желая заручиться его согласием относительно немецких уроков, она протянула ему руку. Герман вздрогнул, почувствовав прикосновение ее нежной, как бархат, кожи, он не знал, что делать с маленькой, протянутой ему ручкой, наконец в смущении наклонился и поцеловал.