- Я уверен, - сказал он, - что эта история произведет тяжелое и неприятное впечатление как на собравшихся депутатов, так и на все население нашего небольшого государства. Может ли быть что-либо возмутительнее того факта, что лучший из наших министров, деятельно заботившийся о благосостоянии страны, подвергается подозрению в тайных сношениях с нашими врагами! Недоброжелатели Бюлова не имеют даже гражданского мужества официально призвать его к ответу и выступить в качестве обвинителей. Я француз по происхождению, но смело ручаюсь за неподкупную честность моего товарища по службе, хотя не могу назвать его своим соотечественником. Насколько мне известно, все преступление Бюлова заключается в том, что, живя в немецкой Вестфалии, он игнорирует так называемую французскую партию, а эта из ненависти к нему хочет во что бы то ни стало обвинить его в политической неблагонадежности. Скажу словами Тацита: "Causa periculi non crimen ullum aut querela laesi cujusquam, sed gloria viri ac pessimum inimicorum genus". Кто после этого захочет быть министром в государстве, где семейная переписка может попасть в руки полицейских шпионов, которые бесцеремонно врываются в дом с уполномочием перерыть все бумаги, хотя бы в них заключались важнейшие государственные тайны!.. Во всяком случае виновники этой дерзкой попытки подвергнутся строгой ответственности! Император Наполеон не замедлит сделать запрос: в чем заключается преступление человека, которого он удостоил своей высокой милости?..
Последний довод был всего убедительнее и произвел сильное впечатление на присутствующих, в особенности на Иеронима. Чтобы удовлетворить Бюлова, он не видел другого выхода, как выразить формально Берканьи свое королевское неудовольствие по поводу обыска, который был втайне разрешен им. Государственный совет, со своей стороны, постановил подвергнуть генерал-директора полиции домашнему аресту, а полицейского агента Вюрца тюремному заключению.
Сначала Берканьи был неприятно озадачен неожиданным исходом дела, но, зная, что король щедро вознаградит его, безропотно взял на себя ответственность за неудавшийся обыск. К тому же Розалия начала поправляться, и он был даже отчасти доволен домашним арестом, который давал ему возможность проводить большую часть дня со своей любимицей. Благодаря этому он находился в таком хорошем настроении, что вздумал разыграть роль великодушного человека и благодарного отца относительно доктора Гарниша. Последний не только получил щедрое вознаграждение за визиты и богатый подарок, который был ему прислан на дом, но, когда он явился в последний раз к своей пациентке, Берканьи подал ему с улыбкой небольшой запечатанный пакет.
- Возьмите это с собой, господин доктор! - сказал генерал-директор. - Tenez! Хотя эти бумаги не имеют такой цены, как ваши превосходные рецепты, которыми вы воскресили мою милую Розалию, но они доставят вам удовольствие, потому что от них зависит ваше благополучие… Разумеется, в будущем вы будете осторожнее!
Гарнишу пришло в голову, не заключается ли в пакете подписанный им недавно протокол, и краска гнева выступила на его лице, но Берканьи на прощание так добродушно пожал ему руку, что он успокоился.
Гарниш, выйдя на лестницу, поспешно сорвал печать с таинственного пакета и с удивлением увидел свои собственные письма к заграничным друзьям. В этих письмах, перехваченных тайной полицией, заключалось много такого, что компрометировало его и могло иметь для него дурные последствия. Гарниш, улыбаясь, спрятал пакет в карман. "В этом бывшем иезуите есть известная доля благородства!" - пробормотал он сквозь зубы, довольный тем, что так легко выпутался из беды.
Для Германа приключение с обыском имело самые благоприятные последствия. Министр финансов тем более оценил оказанную ему услугу, что, по счастливой случайности, его тайная переписка с Пруссией не попала в руки врагов. Он стал приглашать Германа к себе на обеды и вечера и, ближе познакомившись с ним, откровенно высказывал ему свои задушевные мысли и взгляды на положение их общей родины.
Баронесса Бюлов также относилась благосклонно к Герману и явно выказывала ему предпочтение перед Провансалем и Гарнишем, из которых один наскучил ей своим сентиментальным поклонением, другой - своей назойливой любовью.
Помимо нравственной пользы, которую извлекал Герман в кругу образованных и развитых людей, его настоящее положение было выгодно для него и в другом отношении. Министр знакомил своего молодого подчиненного со всеми знатными сановниками, которые посещали его, и при этом обходился с ним как с человеком равным себе, чтобы открыть ему доступ в высшее общество. Последнее было тем достижимее, что французы, занимавшие видные места в Касселе, большей частью были сами незнатного происхождения и гордились тем, что обязаны всем своим личным заслугам. Униженное немецкое дворянство, со своей стороны, чувствовало известное нравственное удовлетворение, если среди его соотечественников появлялась какая-нибудь выдающаяся личность и обращала на себя общее внимание.
Из числа лиц, посетивших Бюлова, чтобы выразить ему сочувствие по поводу нанесенного ему оскорбления, был и военный министр Морио. При виде его, Герман хотел тотчас же удалиться, но Бюлов удержал его и представил генералу в самых лестных выражениях, назвав его "вольноопределяющимся" на службу. Герман едва мог скрыть овладевшее им смущение, но сам Морио вывел его из затруднения своей любезностью:
- Мы уже имели случай познакомиться, - сказал он с улыбкой. - У нас была маленькая стычка: вольноопределяющийся держал себя слишком смело с генералом, что не согласуется с требованиями военной дисциплины, и я немного погорячился. Жаль, барон, что вы засадили молодого человека за ваши счеты, ему следовало бы остаться учителем, потому что он обладает даром превращать своих учениц в невест!
- Мне рассказывал об этом ваш будущий шурин Фюрстенштейн. Я надеюсь, что господин доктор обладает также даром превращать в золото все, до чего прикоснется рукой, а у меня, как уверяют мои недоброжелатели, только ослиные уши Мидаса…
- Bravo! C’est charmant! - воскликнул с громким смехом Морио и, обращаясь к Герману, добавил: - Теперь мы заключили с вами мир, господин доктор, не правда ли? Я сердился на ваши уроки, а они сделали меня счастливейшим из смертных. Немецкий язык оказался слишком трудным для Адели; она с досады возненавидела учителя и сбежала от него в мои объятия! Характер Адели заметно изменился к лучшему… Elle est aimable, elle est charmante!..
Герман, встревоженный и смущенный, не находил слов для ответа и выжидал удобной минуты, чтобы удалиться, но Морио продолжал тем же добродушным тоном:
- Вот еще что, господин доктор… Наша свадьба назначена через восемь дней, мы пришлем вам пригласительный билет. Вероятно, вы не откажетесь поздравить Адель, но, надеюсь, что на этот раз дело обойдется без стихов!
При этих словах Морио опять захохотал.
Герман окончательно смутился и, поклонившись, молча поспешил уйти в свою комнату. Воспоминание о последнем часе, проведенном с Аделью, живо воскресло в его памяти. Внезапная ненависть, которую она почувствовала к нему, имела в его глазах нравственную основу, а теперь - какое глубокое разочарование! Он терялся в догадках: было ли все сказанное генералом Морио придумано им самим для собственного успокоения, или Адель сыграла всю эту комедию, чтобы выпутаться из беды?
Он сел в кресло, печально опустив голову. Глубокая тоска овладела его сердцем под влиянием гнетущих впечатлений. Сколько лжи и обмана было в этой любви, которая представлялась ему в таких поэтических красках! Неужели он должен присутствовать на ненавистной для него свадьбе и принести свои пожелания новобрачным?
"Нет, этого никогда не будет! - решил он мысленно. - Впрочем, кто знает… Быть может, Адель, увидя меня, образумится и пожалеет, что вздумала связать свою жизнь с нелюбимым человеком. Но что делать в этом случае?.."
Однако эти сомнения и вопросы недолго занимали Германа. Мало-помалу поведение Адели показалось ему менее возмутительным, когда он вспомнил легкомыслие и распущенность нравов, которые господствовали в высшем кассельском обществе. Какое ему было дело до этого общества? Что мешало ему создать для себя, вне его, другой, более нравственный, духовный мир и вернуться к тем идеальным воззрениям на любовь и супружеские отношения, какие были у него во времена студенчества! История с Аделью могла быть поучительна для него.
Герман, после ухода Морио, сел писать под диктовку министра, который вслед затем поручил ему перевести одну важную служебную бумагу на немецкий язык. Дела незаметно отвлекли Германа от тревожных дум, но печальное настроение не оставляло его.
В этот день он был приглашен к Гейстерам на званый вечер, где должен был собраться интимный кружок. Луиза Рейхардт также обещала прийти, хотя до этого под разными предлогами несколько раз отказывалась от приглашений Лины к немалому огорчению молодой женщины.
Прежде всех явилась госпожа Энгельгардт, так как до прихода гостей хотела переговорить наедине с Линой о занимавшем ее деле. Оно касалось гостившего в их доме депутата Натузиуса, который, по словам госпожи Энгельгардт, близко сошелся с ее семейством и на днях, говоря о супружеской жизни, выразился таким образом, что можно было почти точно сказать, что он собирается сделать предложение одной из ее дочерей.
- Я сама пришла к такому же заключению в последний раз, когда была у вас, - сказала Лина. - Натузиус пользуется такой прекрасной репутацией, что против него ничего нельзя возразить, кроме того, что он немного стар для ваших дочерей.