- Простите, генерал, мне и в голову не пришло, что вам хотят сделать сюрприз, и я испортил дело своей болтливостью. Черт возьми! Даже в таких делах нужно быть осмотрительным.
- Сюрприз! Кому хотят сделать сюрприз? Оставьте загадки и выражайтесь яснее.
- Видите ли, ваше превосходительство, тут нет ничего предосудительного! Но, чтобы вас успокоить, я скажу коротко, в чем дело: мадемуазель Ле-Камю берет уроки немецкого языка у молодого доктора в доме обер-гофмейстерины и под ее покровительством…
- Вам это достоверно известно? - спросил Морио, дрожащим голосом, едва сдерживая свой гнев.
- Разумеется, и я могу добавить, что уроки происходят по вечерам в те часы, когда мадемуазель Ле-Камю бывает у графини.
- Вы сказали, что это уроки немецкого языка? - спросил задумчиво Морио.
- Я передаю то, что слышал, - ответил генерал-директор полиции.
В это время всех позвали к столу.
- Мы еще поговорим об этом, господин Берканьи, - пробормотал Морио сквозь зубы, бросив злобный взгляд на своего собеседника.
- В этом нет никакой надобности, ваше превосходительство, - сказал Берканьи. - Поезжайте тотчас после обеда к обер-гофмейстерине, и я ручаюсь, что вы попадете на спряжение какого-нибудь немецкого глагола…
Морио был вне себя от гнева и беспокойства и, сидя за королевским столом, машинально глотал куски. Графиня, Адель, красивый учитель, которого он возненавидел с первого взгляда, не выходили у него из головы; он не знал, на кого из них излить свое бешенство, и с нетерпением ожидал окончания обеда. Он не мог придумать, как отомстить обеим дамам, но относительно учителя дело казалось ему проще, и фантазия грубого человека живо рисовала ему удары хлыста, пощечины и т. п. Берканьи, сидевший наискось от него, с наслаждением видел тяжелую внутреннюю борьбу, которая отражалась на лице его врага, между тем как член государственного совета Мальх, занимая место рядом с генералом Морио, еще более увеличивал его мучения длинными рассуждениями о качестве подаваемых блюд и вопросами: почему он так мало ест? здоров ли он? и прочее.
XV. Тайна будуара
Уклончивый ответ Германа относительно устройства его будущности показался графине вполне естественным, и она приписала его излишней скромности молодого человека, который с каждым днем все больше нравился ей. Но в этом чувстве не было и тени какой-либо сердечной привязанности, так как графиня Антония была способна увлекаться одним честолюбием, и на это были направлены все ее помыслы. Любовь сама по себе не могла удовлетворить ее, она стремилась к власти и к более широкой деятельности, нежели та, какой обыкновенно удовлетворяются женщины. Если, при ее впечатлительности, красивая и представительная наружность мужчин имела для нее известное значение, то это не вызывало в ней ни сентиментальных мечтаний, ни чувственных порывов, которые были чужды ей как по ее холодной натуре, так и потому, что ее ум был всегда занят более высокими целями. Она дорожила дружбой влиятельных людей, занимавших видное положение в свете, когда могла действовать с ними заодно, как это было с Бюловом. Но так как в подобных случаях ей приходилось играть второстепенную роль, то она предпочитала устраивать судьбу того или другого юноши, которыми она могла руководить по своему усмотрению.
Она перебирала в уме те предложения, какие может сделать Герману относительно его будущности, и хотела в этот же вечер под каким-нибудь предлогом выпроводить пораньше Адель, чтобы побеседовать наедине с молодым человеком. Урок происходил в приемной, и так как дверь в ее будуар была открыта, то она ходила по обеим комнатам, не упуская из виду влюбленных. Но при всей ее наблюдательности, многое ускользнуло от ее внимания: она не подозревала, что даже разговаривая с ней, учитель и ученица пожимали друг другу руки под столом, и что когда она отвернулась от них, чтобы выдвинуть ящик комода, креолка воспользовалась этой минутой, чтобы броситься в объятия Германа.
Тем не менее взволнованные лица и рассеянность обоих настолько встревожили графиню, что она окончательно убедилась, что пора разлучить их, и начала с того, что позвала Германа к роялю и попросила его спеть некоторые из песен Гете, переложенные на музыку Рейхардтом.
Герман повиновался, и она, взяв под руку Адель, села с ней у окна, под предлогом, что издали они будут лучше наслаждаться пением. Но в это время внимание графини было отвлечено экипажем, который неожиданно подъехал к дому.
- О, Боже, это король! - воскликнула она в испуге. Первая ее мысль была о себе, она отскочила от окна и, указывая Герману и Адели на дверь своего будуара, сказала торопливо: - Уходите скорее! Там из спальни вы можете пройти в коридор. Господин доктор, только дождитесь, пока войдет король. Тогда вы, Адель…
С этими словами она поспешно закрыла дверь будуара, потому что в коридоре послышались шаги, а вслед затем лакей отворил настежь противоположную дверь с громким возгласом:
- Его величество король!
Иероним, против своего обыкновения, явился в штатском платье: он был в зеленом фраке и с круглой шляпой. Графиня встретила его с выражением радостного изумления на лице, вызванного неожиданным приездом короля. В этом не было ничего необдуманного или искусственного с ее стороны, а скорее составляло дело привычки и умения владеть собой, которое было особенно необходимо ей в данную минуту при той душевной борьбе, какая происходила в ней. Она живо вспомнила ту сцену, которая еще так недавно произошла между ней и королем и без сомнения была поводом его визита. Во всяком случае она должна была спровадить Германа, но почему сестра графа Фюрстенштейна не могла остаться в комнате? Этот вопрос только теперь пришел ей в голову, но слишком поздно; ее беспокоило и то обстоятельство, что, принимая с такой таинственностью короля, она поставила себя в крайне неловкое положение. К тому же Иероним по своей природной живости мог сказать что-нибудь лишнее, чего не должны были слышать Герман и Адель, если они еще не ушли из будуара, а она в спешке даже забыла опустить портьеру! Но графиня была слишком светская женщина, чтобы выдать чем-либо свое волнение, и ее лицо сохраняло все то же спокойное и приветливое выражение.
Слова, с которыми король обратился к гофмейстерине, равно и тон голоса показывали, что между ними существовали довольно интимные отношения, и что тем не менее при их последнем свидании произошло нечто оскорбительное для графини.
Действительно, сначала внимание и ухаживания короля нравились обер-гофмейстерине, пока им были строго соблюдены все требования светских приличий. Она, собственно, не чувствовала к нему никакого влечения, не считала его милость особенной честью для себя, как некоторые придворные дамы, и не рассчитывала пользоваться ей для корыстных целей. Ее единственной целью было приобрести влияние на короля в высоком значении слова, как это понимал ее друг Бюлов, и заставить его заботиться о благе вверенного ему государства. Но при этом она упустила из виду, что Иероним, удостаивая ее своей милостью, может заявить известные требования, которые поставят ее в затруднительное положение. Она была совсем не подготовлена к необузданным порывам человека, который в своих чувственных проявлениях бывал подчас крайне наивен даже относительно женщин знатного происхождения.
Иероним, не предполагая, чтобы кто-нибудь мог слышать его, говорил громко и с воодушевлением, но, видя, что графиня почти шепотом отвечает ему, невольно понизил голос:
- Я приехал, чтобы помириться с вами, моя дорогая графиня, - сказал он. - Вы перестали являться ко двору, и королева скучает без вас. Зачем вы наказываете других за то, что я имел несчастье оскорбить вас? Не ожидал я такой жестокости с вашей стороны!..
- Ваше величество, вы несправедливы ко мне! Я не думаю сердиться на вас, но огорчена, что вы объяснили известным образом мое искреннее участие и дружбу к вам и заявили требования, настолько же унизительные для меня лично, как и несовместимые с тем положением, которое я занимаю при вашем дворе. Вы говорили, что ваше сердце жаждет любви, но мне кажется, что вам не приходилось испытывать недостатка в ней, а скорее, наоборот. Но есть другая любовь, ваше величество; она чужда чувственных увлечений и только одна может дать нам полное нравственное удовлетворение. Такую любовь чувствую я к молодому королю, которому дана власть над чуждой ему нацией, и я уверена, что он осуществит не раз высказанное им намерение осчастливить своих подданных. Моя единственная мечта, чтобы король видел во мне преданного ему друга, всегда готового поддержать его на трудном пути; и только с этой стороны радовала меня благосклонность его величества ко мне. Но, когда я увидела, что мои чувства остались непонятыми и король вследствие печального недоразумения позволил себе оскорбить меня самым недостойным образом, мною овладело отчаяние…
Графиня говорила искренно в эту минуту, потому что все это выяснилось для нее во время ее уединения и она заранее приготовилась к предстоящему объяснению.
Но Иероним увидел в этом обычную уловку женщины, которая не хочет сдаться сразу. Он мысленно решил, что поступил слишком поспешно и тем более чувствовал себя возбужденным: каждая приличная женщина, думал он, идет на капитуляцию известным способом, а графиня держит себя умнее других!..
При этом он невольно улыбнулся, но, сделав над собой усилие, придал своему лицу серьезное выражение.