XIV. Таинственный посетитель
Графиня Антония после своей размолвки с королем переехала в город под предлогом болезни, между тем как ее муж, занимавший должность камергера, находился почти неотлучно в летней резиденции короля. Дождливые дни и пасмурное небо еще более увеличивали ее дурное расположение духа. Она не знала, чем развлечься, вечера в особенности приводили ее в отчаяние, вследствие чего синяя ваза чаще прежнего стала появляться на окне, что служило для Германа сигналом, что он может прийти на немецкий урок.
Графиня была умная и энергичная женщина, богато одаренная от природы, но в ее характере совмещались всевозможные противоречия. Обладая пылкой фантазией, она чувствовала постоянное неудовлетворение жизнью, и в то же время ее незанятый ум часто побуждал ее к поступкам, в которых она не отдавала себе отчета, и поэтому удивлялась, когда другие находили в них что-либо предосудительное. Даже те сомнения, какие являлись у нее прежде по поводу уроков Адели, оставили ее; теперь ей и в голову не приходило, что она слишком поспешила дать согласие, не сообразуясь со своим общественным положением, хотя ее муж, который вообще снисходительно относился к придворным интригам, на этот раз прямо высказал, что не одобряет ее поведения.
Расположенность графини к своенравной и необразованной креолке была скорее делом фантазии, нежели сердечной привязанности. Главная причина ее уступчивости в данном случае заключалась в том, что Адель обратилась к ней с просьбой устроить немецкие уроки в ее доме в одну из тех минут, когда скука томила ее и она была недовольна собой и другими. К тому же романическая привязанность молодой девушки представляла для нее интерес своей новизной и казалась ей скорее забавной, нежели опасной. Уроки должны были неизбежно происходить в тайне, во избежание скандала, что поставило гофмейстерину в крайне ложное положение, но пока в отношениях учителя и ученицы не было ничего такого, что, по ее мнению, могло служить поводом для беспокойства.
Избалованная, несдержанная креолка, несмотря на свой живой характер, имела столько природного ума и такта, чтобы внешне встать вровень с тем высоким положением, какое она занимала в обществе благодаря своему брату. В ней проснулось чувство собственного достоинства, и если в известные моменты она поддавалась порывам своего южного темперамента, то вслед затем хладнокровно обдумывала свое положение и внимательнее прежнего следила за собой. Уроки немецкого языка мучили ее, но в то же время ничто не могло бы заставить ее добровольно отказаться от них. Такая же борьба противоположных ощущений происходила в душе Германа. Он не мог оставаться равнодушным к пламенным взглядам очаровательного существа, хотя эта любовь противоречила всем его нравственным принципам и тому идеальному поклонению, с которым он до сих нор относился к женщинам.
Вначале все это забавляло графиню, но когда она увидела, что влюбленные сближаются все более и более, у нее появились некоторые опасения. Но так как уроки постоянно проходили в ее присутствии, и Адель, кроме этого, нигде не виделась со своим учителем, то пока не было причин бояться, что дело зайдет слишком далеко под влиянием страсти. Однажды ночью гофмейстерине пришло в голову, что изучение немецкого языка может кончиться серьезной привязанностью и расстроить всю будущность сестры графа Фюрстенштейна. Какая тяжелая ответственность ляжет на нее в этом случае, при том высоком положении, какое она занимает в свете! Ее мучила бессонница и, все обдумав, она дала себе слово на этой же неделе прекратить уроки. Герман особенно заинтересовал ее, когда она услышала его пение, которое, по ее мнению, вполне гармонировало с его красивой наружностью и приличными манерами. Она решила не терять из виду молодого человека и пристроить его куда-нибудь на службу с помощью Бюлова или кого-нибудь из своих влиятельных знакомых. Поэтому на следующий вечер, когда Герман по окончании урока собирался уходить, она сообщила ему о своем намерении хлопотать за него и спросила: куда, собственно, он желал бы поступить на службу? Этот вопрос смутил Германа, так как в нем заключался косвенный намек на его ничтожное общественное положение, что было особенно неприятно для него в присутствии Адели. Он поблагодарил графиню за ее заботу и ответил уклончиво, что пока еще ничего не решил относительно своей будущности.
Затем он торопливо простился с обеими дамами и вышел из гостиной, настолько занятый своими мыслями, что не заметил высокой мужской фигуры, стоявшей в коридоре, которая при виде его моментально скрылась куда-то. Вместо этого появилась нарумяненная горничная графини и, остановив его у дверей своей комнаты, громко спросила:
- Скажите, пожалуйста, monsieur le docteur, долго ли намерена пробыть мадемуазель Ле-Камю у графини? Если она собирается домой, то нужно послать кого-нибудь проводить ее…
- Как вы разрядились сегодня, мадемуазель Анжелика! - сказал Герман, не отвечая на вопрос француженки. - Какое благоухание распространяется из вашего будуара! Вы, кажется, чувствуете особенное пристрастие к "eau de bouquet"!..
При этих словах за дверью послышался шорох, и Герман поспешно удалился. На лице Анжелики отразился испуг, она вошла в свою комнату с тревожным восклицанием:
- О Боже! Он, верно, узнал вас, месье Вюрц!
- Нет, вы ошибаетесь, моя милочка, - сказал полицейский агент, - но этот господин почуял, что ему несдобровать здесь, и обратился в бегство. Однако мне пора идти.
С этими словами Вюрц наклонился и нежно обнял туго затянутую талию маленькой француженки.
- Вы злодейка, мадемуазель Анжелика! - сказал он с улыбкой, от которой лицо его приняло еще более неприятное выражение.
- Oh mon cher Wurtz, какой вы несносный! - воскликнула она, кокетливо отталкивая его. - Ну, сегодня вы сами убедились, что к нам ходит этот учитель немецкого языка…
* * *
Герман вернулся домой печальный и расстроенный. Теперь после немецких уроков ему чаще прежнего приходилось переживать горькие минуты внутреннего недовольства; он осуждал себя за безумную страсть к хорошенькой креолке, от которой не мог отделаться в ее присутствии. Несколько раз у него появлялась твердая решимость отказаться от уроков, но в то же время он с лихорадочным нетерпением ожидал назначенного часа, и точно какая-то непреодолимая сила тянула его к дому графини. Он шел с намерением держать себя холодно и сдержанно со своей ученицей, но в ее присутствии ему казалось неловким обращаться сурово с ней и играть роль педанта, тем более что она могла поднять его на смех.
Уроки немецкого языка бывали почти ежедневно, потому что нездоровье графини служило для Адели благовидным предлогом навещать чаще прежнего свою приятельницу. С другой стороны, она уже целую неделю была избавлена от визитов генерала Морио, который не мог отлучиться из дворца, где шли подготовительные работы по случаю предстоящего рейхстага и организации войска. Вдобавок император Наполеон нетерпеливо ожидал уплаты военной контрибуции и требовал дополнительного отряда вестфальской армии для посылки в Испанию. Король для сокращения времени обыкновенно назначал заседания перед обедом или после обеда, так что военный министр Морио и министр финансов Бюлов теперь бывали ежедневно во дворце, равно и члены государственного совета, и представители разных министерств. Заседание должно было происходить и в эту субботу, но Бюлов предполагал, что король постарается по возможности сократить его, так как был назначен вечер у графа Гарденберга. Обед также запоздал вследствие того, что Берканьи делал какой-то доклад королю. На этот раз генерал-директор полиции вышел из кабинета его величества веселее обыкновенного, на лице его выражалось самодовольство, а в таком настроении он легко впадал в злобный, заносчивый тон. Он подошел к Морио, который был, видимо, в дурном расположении духа и, стоя у окна, задумчиво смотрел, как собираются тучи над горами.
- Добрый вечер, ваше превосходительство, - сказал он вкрадчивым голосом. - Если не ошибаюсь, вы заняты сладкими мечтами, и, вероятно, вас можно поздравить…
- С чем? - спросил Морио.
- Разумеется, с вашей помолвкой, всем известно, что очаровательная мадемуазель Ле-Камю пленила ваше сердце!
- Пока еще не было разговора о помолвке, - ответил Морио немного приветливее.
- Неужели? Я готов был держать пари, что это дело решенное, хотя, говоря откровенно, некоторые обстоятельства должны были убедить меня в противном.
- Какие обстоятельства? Я не понимаю, что вы хотите сказать этим, господин Берканьи?
- Видите ли, ваше превосходительство, мне всегда казалось, что вы принадлежите к нашей партии и не сочувствуете немцам. Но, так как вы требуете, чтобы ваша будущая жена брала уроки немецкого языка…
- Что такое? Кто вам нагородил это? - прервал с нетерпением Морио.
- Мне это достоверно известно! - продолжал Берканьи. - Мадемуазель Ле-Камю берет уроки у красивого доктора… как его… Детлев… Все забываю его фамилию!
- Ну это старая история, которая ничем не кончилась, - сказал Морио презрительным тоном. - Действительно, было такое предположение, но я сам прогнал немецкого учителя, когда он явился к графу Фюрстенштейну с предложением своих услуг. Странно только, что вы, начальник тайной полиции, интересуетесь городскими сплетнями! Неужели у вас нет более серьезных занятий?
Берканьи ничего не ответил и только многозначительно покачал головой, так что Морио не вытерпел и с возрастающим беспокойством спросил:
- Объясните мне, в чем дело, господин Берканьи? Как вам передали эту историю?.. Я хочу знать все до малейших подробностей. Говорите скорее, нас позовут сейчас к столу…