- Перестань, Лина, оставь твои шутки, ты знаешь, я говорю то, что думаю; сегодня, мне придется проститься с вами, потому что я уеду завтра рано утром, когда вы еще будете спать. Пользуюсь случаем, чтобы высказать тебе, насколько я счастлив, что сошелся с вами, заслужил ваше доверие, и вы принимаете такое живое участие в моей судьбе. Без вас я чувствовал бы себя одиноким в Касселе, а теперь у меня есть родные, к которым я могу явиться в хорошие и тяжелые минуты моей жизни. Тысячу раз спасибо за вашу дружбу, моя добрая Лина, передай все это Людвигу, ты лучше меня сумеешь выразить то, что я чувствую. Пожалуйста, возвращайтесь скорее в город, я буду с нетерпением ожидать вас…
С этими словами он нежно поцеловал руку молодой женщины, она инстинктивно отшатнулась от него, и в это время платок соскользнул с ее плеч.
Герман поднял его с полу и, подавая, сказал взволнованным голосом:
- У меня есть еще одна просьба к тебе, Лина!
- В чем дело?
- Не надевай больше этого платья или по крайней мере носи его, как можно реже.
- Ты находишь, что оно мне не к лицу? - спросила она с удивлением.
- Нет, напротив! - возразил он в смущении. - Я сам не знаю, зачем я прошу тебя об этом…
- Едва ли такое объяснение может показаться достаточным, - заметила она с кокетливой улыбкой.
- Ну, не делай этого ради твоего мужа, - сказал он вполголоса. - Сегодня за обедом Дернберг так дерзко смотрел на тебя!
- Ради Людвига? Да ведь он сам желал, чтобы я надела это платье, и уже не раз упрекал меня, что я отступаю от моды. - При этих словах она покраснела, так как в глубине души сознавала, что надела модное платье, чтобы понравиться Герману.
- Если это желание Людвига, то и говорить нечего, - сказал он, выходя в сад.
Молодая женщина в раздумье остановилась у открытого окна, но через минуту выбежала в сад и крикнула:
- Герман!
Он молча подошел к ней.
- Даю тебе слово, - сказала она, - никогда больше не надевать этого платья!
- Благодарю! - ответил он, подавая ей сорванную маргаритку, которую держал в руках.
Она, краснея, взяла цветок и пошла в свою комнату, чтобы переодеться.
IX. Перед полицией
Герман выехал перед рассветом из Нейгофа и прибыл довольно рано в Кассель, так что мог отдохнуть и собраться с мыслями до своего визита к генерал-директору полиции. Хотя до полицейского бюро было всего несколько минут ходьбы, но он решил отправить сначала деньги через посыльного, чтобы избежать лишних объяснений.
Генерал-директор занимал верхний этаж дома, где помещалось полицейское бюро и куда он являлся только в определенные часы, чтобы заняться текущими делами. В этот день он вернулся из дворца позже обыкновенного; выражение лица его доказывало, что аудиенция у короля прошла не совсем благополучно. В полной парадной форме, сосредоточенный и мрачный сидел он перед своим письменным столом и подписывал ворохи лежащих перед ним бумаг. Он старался скрыть от подчиненных причину своего неудовольствия и в то же время искал предлог, чтобы излить на них дурное расположение духа. Саванье молча стоял около него и с беспокойством следил за движением его руки. Много раз секретарь выкрадывал тайные документы полиции и передавал их французскому посланнику или же обманом подсовывал для подписи генерал-директору такие бумаги, которые соответствовали личным выгодам его или его друзей. Так и теперь в числе приготовленных бумаг находился подложный приказ об аресте ни в чем не повинного человека и самовольное предписание о выдаче денег другому лицу. Между тем Берканьи, против своего обыкновения, тщательно прочитывал каждую бумагу, прежде чем подписать ее; секретарь сообщал ему разные новости, в надежде отвлечь его внимание, но все было напрасно. Наконец, он вспомнил о печати, только что полученной им от резчика, и положил ее на стол. Берканьи взял ее в руки, внимательно оглядел со всех сторон и стал торопливо подписывать бумаги, так как хотел сравнить печати. При полицейском бюро находилась так называемая "черная камера", где вскрывались письма, присылаемые генерал-почт-директором Потау, и, по прочтении, запечатывались подложными печатями в тех случаях, когда дальнейшая корреспонденция почему-либо имела интерес для полиции. Новая печать, представленная секретарем, была с гербом графа Гарденберга, который в последнее время часто писал в Берлин и Кенигсберг и, между прочим, своей дочери, состоявшей фрейлиной при дворе прусской королевы Луизы.
Когда печати были сверены, Саванье сообщил своему начальнику, что несколько человек немцев и французов желают получить низшие места при полиции. Саванье, со своей стороны, предложил в кандидаты двух французов: Дюкро и Фурмона, которых знал лично; но генерал-директор сухо заметил ему, что он предпочитает поместить немцев.
- Но рекомендованные мною французы достаточно хорошо владеют немецким языком, - возразил секретарь.
- Может быть, они и знают немецкий язык, но французы плохие шпионы. Немцы гораздо усерднее их относительно доносов, у них на это особенное чутье и они вообще добросовестнее исполняют свои обязанности. Впрочем, мне нечего объяснять вам это, Саванье - немцы ваши соотечественники и вы достаточно знакомы с ними!
Генерал-директор говорил на основании опыта: полицейские агенты в Вестфальском королевстве были преимущественно немцы и успели настолько выказать свое усердие, что слово "mouchard" обратилось в бранную кличку даже среди полицейских. Кроме того, Берканьи был не в духе и, чтобы сказать что-нибудь неприятное своему секретарю, попрекнул его немецким происхождением, которое тот тщательно скрывал и, выдавая себя за француза, переделал свою эльзасскую фамилию Вагнер в Саванье.
Секретарь, видимо задетый, ответил с некоторым раздражением:
- Вы правы, ваше превосходительство, немцы слишком усердны, вследствие врожденного чувства справедливости и сознания долга, но они далеко не так ловки и плутоваты, как французы, и не отличаются таким нахальством.
- Вы прекрасно характеризуете своих соотечественников, Саванье, хотя забыли еще одно качество, а именно, что они не так брезгливы и берутся за такие дела, от которых француз отвернулся бы с отвращением. Но во всяком случае можно будет до известной степени воспользоваться услугами Дюкро и Фурмона, которые уже являлись ко мне… Я считаю наиболее удобным нарядить их в лакейские ливреи и пристроить в немецкие семейства, о которых мы должны иметь сведения. Француз может лучше немца занять такую должность, у него вернее взгляд и более тонкий слух. Вот, например, у обер-гофмейстерины есть кто-либо из наших?
- Да, ваше превосходительство, наш тайный агент Вюрц ухаживает там за размалеванной горничной графини Антонии и получает через нее все необходимые сведения.
- Что прикажете? - спросил Вюрц, который, услыхав свое имя, явился из соседней комнаты.
- Мы еще поговорим с вами, дождитесь, пока до вас дойдет очередь, - сухо заметил генерал-директор и, обращаясь к Саванье, продолжал. - Я слышал, что полковник Сальм ищет камердинера француза, пошлите туда Фурмона, он ловкий и красивый малый; если дело состоится, то дайте ему надлежащую инструкцию. Ну, а из кандидатов немцев кого вы можете рекомендовать?
- Шедтлера и Генцерлинга, - ответил Саванье.
- Отлично! Назначьте на вакантные места этих двух милых немцев: Гедтлера и Шенцерлинга, - сказал генерал-директор, - не забудьте только объяснить им в точности, в чем будут заключаться их обязанности. Вы понимаете меня, Саванье?.. А теперь подойдите сюда, Вюрц! Знайте, что я крайне недоволен вами…
Вюрц, который в это время украдкой смотрелся в зеркало, заметно побледнел, несмотря на румяна покрывавшие его щеки. Это был высокий худощавый человек неприятной наружности, с острым носом и подбородком и тусклыми глазами, широкий рот казался еще некрасивее от черных, испорченных зубов. Каштановые волосы, украшавшие его небольшую голову, были тщательно причесаны и завиты мелкими локонами a la Titus. Когда он подошел к письменному столу, от него распространился сильный запах духов.
- Вы изволили сказать, ваше превосходительство, что недовольны мной, - сказал он заискивающим голосом. - Я в полном отчаянии! Вероятно, меня оклеветали, потому что своим усердием к службе я нажил себе врагов среди моих сослуживцев…
- Вы осмеливаетесь говорить о своем усердии! - прервал его Берканьи, который не считал более нужным сдерживать себя. - Убирайтесь к черту с таким усердием! Не рассказывайте мне сказок. От полицейского агента прежде всего требуют дел, а где они? Что вы сделали или открыли за это время? Чем доказали вы свое усердие! Вот, например, что вы узнали о бароне Рефельде?
- Я хожу за ним по пятам, ваше превосходительство. С некоторого времени он стал посещать капельмейстера Рейхардта, и я видел, как он раз, входя на лестницу, достал из кармана письма и стал читать их, из чего можно заключить, что в них было что-нибудь особенно интересное. Я решил также действовать через мою жену, так как готов на все жертвы для достижения цели… Моя жена из Галле, она сразу узнала барона Рефельда, потому что видела его в этом городе и хорошо запомнила его лицо.
- Из Галле, где студенты пропели Наполеону "Pereat!"… - сказал задумчиво Берканьи. - Капельмейстер Рейхардт также из Галле! Очевидно, заговорщики начинают собираться… Но что же дальше, Вюрц? Пока я не узнал от вас ничего существенного… Пожалуйста, спрячьте свой носовой платок, от вас так разит духами, что вы заранее даете знать о своем приближении, а это совсем лишнее для полицейского агента.
Вюрц поспешно спрятал в карман свой носовой платок.