- Ну, положим, ты сам не всегда бываешь особенно умен, - сказала она, обнимая его. - А теперь пойди, одевайся скорее, чтобы нам идти, не торопясь. Я приготовила тебе наверху зеленый фрак с полосатым жилетом и новое жабо, недостает только к этому костюму хохла a la Titus, сдвинутого набок "comme un coup de vent", как говорят парикмахеры. Поторопись и ты, Герман!
Когда мужчины кончили свой туалет, все трое двинулись в путь. Солнце скрылось за облаками, и было настолько прохладно, что они незаметно дошли до монастырского сада, расположенного террасами. Настоятельница встретила их в нижнем саду и пригласила в беседку, откуда открывался вид на дорогу и окрестности.
Вскоре внимание их было привлечено оригинальной парой, которая, видимо, направлялась к монастырю. Широкоплечая полная дама, лет сорока, шла под руку с кавалером, который казался вдвое моложе ее и по своей худобе и бледному лицу представлял полный контраст с ней. Она была в белом полосатом платье, затканном красными и серебристыми сердцами и сшитом по последней моде, белая соломенная шляпа, по обилию украшавших ее розанов, напоминала корзину с цветами. Нежные взгляды, которые она по временам обращала на своего спутника, были особенно комичны при ее нескладной фигуре.
- Они идут сюда, - сказала Марианна Штейн. - Это Филиппина фон Каленберг и Отто из Мальсбурга, поэт, не лишенный таланта, он служит теперь в Мюнхене при вестфальском посольстве. Вы познакомитесь с ними, это милые люди, хотя их дружба поражает всех - смотрите, с каким увлечением они разговаривают друг с другом. Дружба их началась с нежной переписки, хотя до этого они не были знакомы между собой, наконец с взаимного согласия назначили они себе rendez-vous в Касселе и теперь делают визиты разным лицам в окрестностях города. Нужно заметить, что Филиппина также пишет стихи…
В это время влюбленные подошли к беседке; молодой дипломат казался слегка смущенным, в его манерах проглядывала сдержанность светского человека, между тем как его экзальтированная подруга поздоровалась со всеми с каким-то особенным жаром и порывистыми движениями, которые далеко не отличались грацией.
К обеду прибыло еще несколько гостей, в том числе полковник Дернберг. Когда все сели за стол, сначала шел довольно оживленный разговор о разных предметах, но вскоре оригинальная пара овладела общим вниманием. Не стесняясь присутствия посторонних людей, они припоминали некоторые случаи своего заочного знакомства и говорили друг другу любезности. Поэт в высокопарных выражениях благодарил свою подругу, что она познакомила его с Кальдероном, "королем испанской сцены", и навела на мысль заняться переводом гениальных произведений испанского поэта: "Это нелегкая задача, - добавил он, - но я надеюсь, что вы, Филиппина, поможете мне справиться с рифмами и размером стихов, так как в этом отношении я не могу сравниться с вами".
Филиппина довольно улыбнулась и, обращаясь к настоятельнице, спросила: имеет ли она понятие о Кальдероне? И, получив отрицательный ответ, продолжала:
- Это новинка у нас! Ничто не может сравниться с его божественными драмами! Я дам вам прочитать перевод Шлегеля… Испания грезится мне во сне и наяву!
- Также как и мне, хотя в другом отношении, - сказал Дернберг.
- Неужели! - воскликнула Филиппина и, занятая своей мыслью, не обратила внимания на смысл его слов. - Действительно, испанцы замечательно богаты драматическими произведениями. Что касается мелких произведений Кальдерона, то не все они равного достоинства, но несомненно, что одно лучшее из них "Жизнь не более как сон", и перевод такой вещи может осчастливить Германию.
- Не думаю, чтобы перевод подобного стихотворения был кстати в настоящее время, - заметил с раздражением Дернберг. - У нас в Германии издавна существует оригинальная вещь в том же роде "Грезы наяву"; но пора покончить с ними, для нас наступила суровая действительность, и едва ли поэтам удастся уверить нас, что она "не более как сон"! В Испании теперь поставлена на сцене пьеса "Жизнь - борьба", и, сознаюсь, что при моем грубом вкусе я готов скорее сочувствовать этому, нежели мириться с тем, что жизнь - сон. Что скажете вы на это, господин Гейстер?
- Я того мнения, полковник, что мы слишком долго спали, и чем скорее наступит пробуждение, тем лучше!
Эти слова, видимо, смутили всех, наступила минута общего молчания. Никто не решался возобновить прерванный разговор, и так как обед подходил к концу, то настоятельница предложила своим гостям пить кофе на открытом воздухе. Она поднялась и, взяв под руку Дернберга, вышла в сад, все последовали их примеру.
- Как вы резко возражали Филиппине Каленберг! - сказала Марианна Штейн. - Я не узнала вас сегодня, полковник, вы всегда отличались утонченной вежливостью в обращении с дамами…
- Если вы желаете, то я готов извиниться перед ней, - ответил Дернберг, - но я потерял всякое терпение. Объясните мне, что могло связать этих двух людей, так мало подходящих друг другу? Эта старая мечтательница своими сладкими речами деморализирует молодого человека, вместо того чтобы возбудить в нем мужество.
- Вы слишком нетерпимы, господин Дернберг, - заметила настоятельница с упреком.
- Простите, моя дорогая приятельница, - сказал он, целуя ее руку, - но мне казалось, что ввиду печального положения Германии не время заниматься нам такими пустяками, как переводы Кальдерона…
VIII. Маргаритка
Общество опять собралось в беседке, где подан был десерт и кофе, но все чувствовали себя неловко. Дернберг, ссылаясь на свой скорый отъезд, отправился к лесничему, пригласив с собой Гейстера, на прощание он сказал какую-то любезность Филиппине Каленберг, чем привел ее в наилучшее расположение духа. Чтобы заставить своего друга принять участие в разговоре, она спросила его, давно ли он лишился своей любимой тетки, которая впервые пробудила в нем поэтический талант.
- Это была замечательная женщина! - сказал Отто. - Она окружила мое детство нежными заботами и своим чутким, любящим сердцем предугадала во мне проблески поэтического дарования. Ей обязан я своим первым вдохновением, она благословила меня на этот тернистый путь. Если вы позволите, то я прочту вам небольшое стихотворение, посвященное ее памяти…
С этими словами он достал из вышитой записной книжки листок бумаги и начал читать. Все общество слушало с большим вниманием молодого поэта, но, когда он дошел до последних строф, в которых, намекая на смутное предчувствие близкой смерти, выражал надежду разделить вечное блаженство с несчастной страдалицей, сентиментальная Филиппина разразилась громкими рыданиями.
Марианна Штейн была окончательно смущена этой сценой и старалась навести разговор на более общую тему, но это не удалось ей, потому что влюбленная пара продолжала занимать собой общество. Наконец Лина, потеряв терпение, поднялась со своего места и стала прощаться, Герман последовал ее примеру. Беседуя о впечатлениях дня, они незаметно подошли к дому, и так как в комнатах было довольно прохладно, то Лина плотнее укуталась в платок, который был накинут на ее плечи.
- Неужели, Герман, ты в самом деле хочешь завтра вернуться в Кассель? - спросила она, садясь к столу и указывая ему на стоявший рядом табурет.
Он ответил утвердительно.
- Людвиг думает, что тебе следовало бы пожить еще несколько дней с нами, потому что теперь ты едва ли будешь в состоянии хладнокровно говорить с Берканьи. Но мать беспокоится, как видно из ее письма, и я не стану удерживать тебя. Ты, вероятно, уже принял какое-нибудь решение и, надеюсь, не станешь скрывать его от меня!
- О! разумеется, могу ли я скрыть что-либо от тебя, Лина! - воскликнул с горячностью Герман, так как предстоящая разлука с друзьями расположила его к откровенности. - Я последую совету Людвига и буду вести себя с голубиной кротостью относительно Берканьи, так что ему и в голову не придет, что я понял его коварство. Но во всяком случае я не могу оставить у себя деньги, представив негодную работу: это противно моей совести…
- Я вполне разделяю твое мнение, - сказала она, ласково взглянув на него, - мне кажется, что в этом отношении ты должен следовать голосу твоего сердца.
- Но я еще не придумал, под каким предлогом возвращу я эти деньги Берканьи, не возбудив его подозрения, также трудно будет объяснить ему, почему я не хочу больше принимать от него денег и продолжать работу, хотя не теряю надежды выпутаться как-нибудь из этого затруднительного положения…
- Пойми, Герман, что, если я оправдываю твое решение возвратить полученные деньги, то из этого не следует, что совет Людвига был дурен: у него замечательно верный взгляд, он настолько честен и умен, что ты всегда можешь слушаться его. Я знаю, что нелегко следовать голосу рассудка, когда это противно нашим чувствам! В такие минуты человек чувствует все свое ничтожество, он как бы утрачивает сознание собственного я.
- Как ты мила, Лина, когда философствуешь с таким серьезным видом! - воскликнул Герман, с увлечением прерывая ее. - И какая ты красавица! Знаешь ли, я желал бы со временем иметь жену, которая хотя бы наполовину была похожа на тебя!
- Как вы любезны, мой дорогой брат, - сказала она, снимая перчатки. - Теперь вы мне говорите комплименты, а они, вероятно, были предназначены фрейлейн Баумбах, которая почему-то не была в монастыре!