Он вскочил на ноги. Усталость была забыта, ходя взад и вперед по комнате, он запел в такт кларнету сильным, чистым баритоном свою любимую песню, лицо его сделалось задумчивым. Взволнованное сердце уже не давало ему наслаждаться покоем, он открыл кофр и, вынув верхнее платье, наскоро переоделся, чтобы в сумерках побродить по улицам города, который привлек его своей своеобразной суетливой жизнью.
Сходя с лестницы, он встретил Керштинга, который казался вездесущим в своей гостинице.
- Вы уходите, господин доктор, - спросил он, - могу ли я сказать вам несколько слов?
Он повел Германа через приемную в отдаленную комнату, подвинул ему стул и сел возле него.
- Вместе с вашими вещами я получил письмо от господина пастора, вашего отца, - торопливо начал хозяин, - он просит меня при случае оказать вам помощь советом и делом. Один из служивших здесь чиновников, переведенный в Галле, познакомил меня заочно с вашим отцом, что, вероятно, и побудило его удостоить меня таким лестным доверием. Поэтому вы не должны удивляться, господин доктор, если подчас я позволю себе вмешиваться в ваши дела. В нашем французско-немецком городе много соблазнов для молодого образованного человека, но будьте осторожны. Французские шпионы шныряют по городу, и вы встретите их там, где всего менее можно ожидать этого. Когда вы будете писать родителям, то знайте заранее, что письма ваши будут вскрыты на почте. Я не знаю, как вы относитесь к Наполеону I и вообще к французам, и что думаете о нашем короле Жероме, но берегитесь чем-либо выразить свое несочувствие. Не доверяйте также немецко-патриотическим речам незнакомых вам людей. Считаю, кроме того, своим долгом предупредить вас, как молодого человека и вдобавок привлекательной наружности, что немало женщин служит в тайной полиции. Вот вы, господин доктор, желаете получить место домашнего учителя или воспитателя в знатном доме. Что сказать вам по поводу этого? Наши знатные дамы легко смотрят на жизнь: любовные интриги заменяют им вязанье, тут предстоят вам опасности иного рода. Все это говорю я в общих чертах. Но, что бы ни случилось с вами, знайте, что вы всегда найдете во мне искренно расположенного к вам человека, готового во всякое время служить вам!
С этими словами Керштинг встал и протянул руку молодому человеку.
Герман с живостью пожал ее и обещал быть осторожным. Нарисованная перед ним картина кассельской жизни навела его на раздумье, он вернулся в свою комнату. Ближайшее будущее представилось ему в самых мрачных красках, он слишком хорошо знал себя, чтобы особенно надеяться на собственную осмотрительность. Наступавшие сумерки набросили свою тень на эти неопределенные опасения и еще более усилили их. Он потребовал свечей, начал раскладывать вещи и, между прочим, вынул несколько привезенных с собой книг. Это были сочинения Гете и Фихте, Шеллинга, Тика и Новалиса. Но ни поэзия, ни наука не находили в нем отголоска при его теперешнем расположении духа; наконец усталость взяла свое, и благодатный сон рассеял овладевшие им тяжелые сомнения, навеянные словами почтенного хозяина гостиницы.
II. Собака и комиссарская шляпа
На следующее утро Герман проснулся в самом радужном настроении, прежняя беззаботность вернулась к нему. За завтраком он мысленно распределил, что должен сделать в этот день, и так как не предполагал долго оставаться в гостинице, то решил прежде всего отнести рекомендательное письмо к господину, который мог помочь найти ему подходящее место и дать совет, как устроиться наиболее экономным способом. Подобно большинству неопытных юношей, он был вполне уверен в готовности даже незнакомых людей помогать ему во всех отношениях, а тем более в его стремлении к деятельности и в желании выйти на видную дорогу.
Герман мечтал заранее, как ему предложат, в ожидании чего-либо лучшего, учительское место в каком-нибудь знатном французском или немецком семействе, куда он тотчас же переселится из гостиницы. Между тем в этом не было особенной необходимости, потому что родители его были небедные люди; также трудно сказать, что собственно побуждало его стремиться к учительству. Нельзя сказать, чтобы он особенно кичился своими многосторонними знаниями или рассчитывал на свою привлекательную наружность, он занимался ею только в той мере, насколько требовала этого привычка появляться в обществе в приличном виде.
Едва успел он окончить свой туалет, как послышался сильный стук в дверь, и в комнату вошел вчерашний комиссар в треугольной шляпе. Он уже успел слегка выпить, и его обычное испытующее выражение лица сменилось надменным чиновничьим видом, который показался еще неприятнее Герману.
- Я полицейский комиссар, - заявил он, - и прошу дать мне ваш паспорт.
- Паспорт? - повторил Герман. - По какому поводу? Разве вы успели занести меня в список приезжих?
- Мне известно о вашем прибытии еще со вчерашнего вечера, - грубо заметил комиссар Штейнбах.
- Значит, вы явились сюда по собственной инициативе, - сказал молодой человек, вставая с места, чтобы достать портфель, - вам также должно быть известно, что я из Галле, и как вестфальский подданный не нуждаюсь в паспорте. Вот вид, который мне выдали на родине.
С этими словами он вынул из портфеля толстое письмо и положил на стол, затем подал свой вид комиссару; но тот не взял его и, быстро схватив письмо, повертел его в руках, прочитал адрес и воскликнул:
- Запечатано! Знаете ли вы, милостивый государь, что вам придется заплатить 50 дукатов штрафа?
Только теперь вспомнил Герман, что еще в Галле его предупреждали относительно этого, но он сделал над собой усилие, чтобы скрыть свое смущение, и холодно заметил, что это не более как рекомендательное письмо.
- Что же из этого? - возразил Штейнбах. - Если бы в письме было только написано: "Здравствуйте! Рад, что вы хорошо провели ночь!" или "Приглашаю вас на чашку кофе", то все-таки оно стоит 50 дукатов, потому что пришло сюда запечатанным, не по почте, и я обязан вручить его генерал-директору высшей полиции Легра де Берканьи.
- Вы должны мне его возвратить! - воскликнул Герман, вспомнив, что его настоятельно просили вручить письмо лично ввиду его содержания.
Но так как полицейский, вместо ответа, засунул письмо между жилетом и сюртуком, который застегнул на все пуговицы, то Герман схватил его за руку с намерением отнять у него пакет силой.
- А теперь я велю арестовать вас! - закричал Штейнбах. - Вы нанесли мне оскорбление во время исполнения моей должности. Понимаете ли вы это?
Эти слова озадачили Германа.
- Прошу извинить меня, господин комиссар, - сказал он, - возьмите мой вид и возвратите письмо; я совершенно не опытен в подобных вещах и буду вам очень благодарен…
Одну минуту Штейнбах вопросительно смотрел на него, но так как никакой вещественной благодарности не последовало, то он воскликнул:
- Как! Вы хотите меня подкупить! Я доложу об этом начальству. За кого принимаете вы меня?.. Такого рода оскорбления, которые… - кричал Штейнбах, размахивая руками.
Но так как Герман, очевидно, не догадывался в чем дело, то комиссар нахлобучил свою треуголку на голову и грозно произнес:
- Вы вспомните обо мне, милостивый государь! Будете знать, как обращаться с людьми… Вы!..
- А вы убирайтесь к черту! - крикнул Герман, открывая дверь в коридор. - Вы можете там надеть свою шляпу!
С этими словами Герман сбил рукой с головы своего противника раздражавшую его треуголку, которая тотчас же сделалась добычей хозяйской собаки.
- Что это значит? - спросил Керштинг, который слышал все происходившее из соседней комнаты и теперь загородил собой дорогу рассвирепевшему комиссару, между тем как собака, в свою очередь, бросив шляпу, кинулась на него с громким лаем и стала теребить за фалды сюртука. Штейнбах с проклятием оттолкнул ее и пытался высвободить свое платье из острых зубов шпица. В это время толстое письмо, заложенное за сюртук, незаметно соскользнуло на пол, Керштинг быстро откинул его ногой под тяжелый платяной шкаф, а затем, отогнав собаку, поднял треуголку и подал ее полицейскому.
- Успокойтесь, - сказал он дружеским тоном, взяв под руку Штейнбаха. - Пойдемте, выпьем стаканчик старого вина, которое мы впишем в счет господину студенту. Ручаюсь, что это будет ему недешево стоить. После такого моциона вам необходимо освежиться! Я вас угощу таким бургонским, какого вы никогда не пивали!
В этих последних словах было столько соблазна, что комиссар, после некоторого колебания, последовал за хозяином гостиницы в отдаленную комнату, где вино не замедлило оказать на него свое действие. Тем не менее он вспомнил об исчезнувшем письме и стал шарить по своим карманам.
- Ну его к черту! - сказал со смехом Керштинг. - Когда я шел за вином, то видел, что собака грызла какие-то клочки бумаги. Должно быть, вы потеряли письмо, а мой шпиц завладел им. Но вам нечего беспокоиться: молодой человек поневоле будет молчать о конфискованном письме, - мы также. Этим дело и кончится… Знаете ли вы по крайней мере, кому оно было адресовано?
- Этому проклятому капельмейстеру Рейхардту, который и без того у нас на примете, сносится с Пруссией, ненавидит французов. Таков и Тейкер… Кто знает, что открылось бы через это письмо! Это был бы удобный случай выдвинуться, да, кроме того, я получил бы свою долю из штрафной суммы. Ведь письмо было запечатано! Проклятая шавка!.. Где видели вы ее, Керштинг? Может быть, уцелел какой-нибудь клочок!..
- Да бросьте это дело, Штейнбах! Охота вам заниматься такими пустяками… Допивайте стакан, я принесу вам еще бутылочку.
- Такая рекомендация не в пользу молодого человека, - продолжал комиссар, - я буду иметь его в виду и доложу о нем своему начальству… Да, я непременно сделаю это!