Герман слушал рассеянно болтовню полицейского, и, когда наконец тот избавил его от своего присутствия, он еще раз внимательно прочитал полученную инструкцию, которая была написана в довольно загадочных выражениях. Но он не обратил на это внимания и, по своему простодушию, не нашел в ней ничего особенного; затем сосчитал не без удовольствия присланные деньги. Хотя Герман не особенно нуждался в них благодаря щедрости своего отца, и мог существовать безбедно до получения места, но вид первого заработка наполнил его сердце гордым сознанием собственного достоинства.
- Да, - мысленно рассуждал он, расхаживая взад и вперед по комнате, - эти деньги служат лучшим доказательством, что я недаром учился, и люди начинают ценить меня. До сих пор я жил только для самого себя и стремился к достижению личных целей, теперь наступила пора сделать что-нибудь для других, для общества… Мне предстоит тяжелая борьба, но это не будет бессильная борьба пролетария; судя по началу, я на прямой дороге, чтобы занять видное место в свете. В одном я могу поручиться за себя, что буду служить, но не прислуживаться. В нынешнее время не унизительно приняться ни за какую работу, когда дело идет о достижении высокой цели… Но во всяком случае никому не позволю злоупотреблять мной…
Среди этих размышлений Герман начал одеваться, чтобы идти к графу Фюрстенштейну. Мысль об Адели не покидала его, он улыбался, глядя на себя в зеркало. "Как бы я хотел знать, что ожидает меня впереди?" - думал он, хотя самодовольное выражение его свежего молодого лица ясно доказывало, что будущее не страшит его.
IX. Неожиданное приглашение
Ле-Камю, граф Фюрстенштейн, первый друг и советник короля Иеронима еще со времени его пребывания в Америке, на этот раз не сопровождал его величества в путешествии и остался в Касселе, занимаясь делами вверенного ему министерства иностранных дел. Но и в этой чуждой для него деятельности, особенно трудной ввиду придворных интриг и постоянного вмешательства Наполеона, граф Фюрстенштейн умел держать себя с достоинством, что свидетельствовало о его недюжинных способностях, ловкости и знании людей. Он имел красивую, представительную наружность, и если его осанку нельзя было назвать аристократической, то манеры были безукоризненны. Во время разговора он постоянно следил за собой и употреблял хотя и несколько вычурные, но правильные выражения. Близкие знакомые не без основания считали его холодным, безучастным человеком и крайне расчетливым. Быть может, вследствие этих свойств его характера, ухаживание его за дочерью генерала Сала подвигалось медленно, тем более что по своему высокому положению он считал более приличным для себя вступить в брак с представительницей какой-нибудь старинной немецкой фамилии.
В это утро Ле-Камю, граф Фюрстенштейн, угощал завтраком a la fourchette, поданным на севрском фарфоре, военного господина в парадной форме, увешанного орденами. Это был также один из любимцев короля, бригадный генерал Морио, который приехал с ним из Франции в качестве его адъютанта и теперь занимал важный пост военного министра. Он был человек талантливый, с некоторым военным образованием, но крайне легкомысленный и настолько раздражительный и бесцеремонный, что при веселом вестфальском дворе все боялись его и избегали каких-либо столкновений с ним. Хотя Ле-Камю всячески старался занять разговором своего гостя, но на лице последнего заметны были явные признаки нетерпения. Морио давно ухаживал за Аделью и благодаря ее кокетливому обращению не сомневался, что она также увлечена им; сегодня утром он явился в парадной форме, чтобы просить руки молодой девушки. Между тем чувства Адели изменились после ее первой встречи с Германом, который поразил ее своей красивой наружностью; вдобавок у нее появилось желание идти наперекор воле брата, вследствие намека генеральши Сала, что он не позволит ей брать немецких уроков у Германа.
Ле-Камю, в ожидании визита Морио, все утро напрасно уговаривал сестру дать согласие на брак и только добился от нее обещания принять жениха и не отказывать ему наотрез, чтобы не упустить такой блестящей партии.
Неожиданный приезд обер-гофмейстерины ее величества вывел его из затруднения, так как можно было ожидать, что знатная посетительница, при своей дружбе с Аделью, долго пробудет у нее, что действительно и случилось. Ле-Камю воспользовался этим временем, чтобы намекнуть влюбленному генералу, что, хотя он и не получит тотчас согласия молодой девушки, но не должен терять надежды. Затем он нашел не лишним высказать свое предположение относительно цели визита гофмейстерины.
- Вам известно, что королева недолюбливает мою сестру, но графиня Антония надеется помочь беде и, вероятно, приехала сегодня для переговоров по этому вопросу. Не скрою, что мне было бы очень приятно, если бы Адель после своего замужества была назначена статс-дамой королевы… Кстати, я слышал, что король после отъезда своей возлюбленной сблизился с гофмейстериной.
- Неужели? - воскликнул Морио. - Действительно, гофмейстерина никому не уступит в любезности, хотя далеко не так красива, как графиня Франциска…
- У нее не такие роскошные формы, хотите вы сказать, - прервал Ле-Камю, - и нет такого цвета лица, но, с другой стороны, она не так груба и высокомерна… Гофмейстерина очарует короля своим умом, и, поверьте мне, генерал, что это новое увлечение Иеронима нам на руку…
- Но она, если не ошибаюсь, старше короля! - заметил Морио.
- А графиня Франциска и королева разве не старше его? - возразил Ле-Камю. - Это и должно представлять особенную прелесть в возрасте Иеронима…
- Быть может, короля привлекает и то обстоятельство, что Антония принадлежит к старинному княжескому роду… ну, опять забыл эту проклятую немецкую фамилию…
- Знаю! - воскликнул со смехом хозяин дома. - Заметьте, что гофмейстерина в наилучших отношениях с господином фон Бюловом, что также имеет значение… Но вернемся к нашему вчерашнему разговору: я опять буду убеждать вас, генерал, возобновить с Бюловом прежние дружеские отношения. Это замечательно умная голова - "un homme universel"!.. Мы должны радоваться, что он заменил Беньо, эту длинную мрачную фигуру с ее революционными традициями. Хотя Беньо своего рода гений, но ему недоставало знакомства с финансовым положением края, да и вообще он не мог освоиться с общим ходом дел в Германии. Между тем Бюлов, при его умении находить новые источники доходов, необходим для Вестфалии ввиду наших широких потребностей, сверх того, он обладает особым даром изложить кратко и ясно всякое дело нашему доброму Жерому, так что его величеству остается достаточно времени на удовольствия…
- Вы правы, граф, - отвечал Морио, - я сам нахожу, что Бюлов полезнее своего предшественника, при этом у него нет такой глупой надменности, как у всех этих гессенских и брауншвейгских баронов. Но я не совсем доверяю политическим симпатиям этого вежливого пруссака: разве вы не видите, сколько у него приверженцев, которые открыто причисляют себя к немецкой партии.
- Полноте, Морио! Мы сами называем их так! Вы забываете, что Вестфалия немецкое государство, и, следовательно, не может быть и речи о немецкой партии, когда немцы составляют здесь le tout… Да и мы сами, министры немецкого королевства, не должны оставаться здесь чужеземцами; король уже начинает любить немцев, а гофмейстерина постарается усилить в нем это чувство… Подумайте, какую силу приобретет так называемая немецкая партия благодаря графине Антонии и Бюлову. Надеюсь, что вы, мой будущий зять, не перейдете на сторону Берканьи и не очутитесь во враждебном лагере!.. Вы, кажется, давно знакомы с Бюловом и могли бы простить ему…
- Если вы так желаете этого, то я готов сделать ему визит, - сказал Морио, протягивая руку своему собеседнику. - Но теперь бросим этот разговор…
Под окном послышался шум экипажа.
- Ну, еще кто-то явился сюда! - воскликнул с раздражением генерал.
Вошел слуга-француз и доложил с улыбкой, что графа желает видеть какой-то молодой доктор с такой мудреной немецкой фамилией, что ее выговорить невозможно.
- Доктор! - повторил в недоумении Ле-Камю. - Он, вероятно, приехал в экипаже?
- Нет, ваше превосходительство, это экипаж графини! - ответил слуга.
Морио поспешно встал с места в ожидании скорого отъезда гофмейстерины, но к своей величайшей досаде услышал, что хозяин дома приказал слуге принять господина доктора.
Сам Ле-Камю заметно смутился, когда вошел Герман; он вспомнил о немецких уроках, ему было неприятно заговорить о них при Морио. Но ему было бы еще неприятнее, если бы он знал, что в эту минуту в дверях, за тяжелой шелковой портьерой стоит его сестра и наблюдает за ним.
Адель провела свою гостью в залу, соседнюю с кабинетом; когда подъехал экипаж, обе подошли к открытому окну и видели, как Герман вошел на крыльцо. Волнение, овладевшее молодой девушкой, не ускользнуло от внимания ее приятельницы, графиня спросила, кто этот красивый молодой человек?
- Я случайно познакомилась с ним, - сказала Адель, - и все расскажу вам… это странная история!.. Наверно брат сухо примет его, а тут еще Морио! Простите, я оставлю вас на одну минуту.
С этими словами она поспешно подошла к открытым дверям кабинета и слегка приподняла край портьеры.
Граф Фюрстенштейн сделал несколько шагов навстречу посетителю:
- Ах, это вы… Слуга не мог выговорить вашей фамилии… Вы, вероятно, желаете спросить относительно немецких уроков… Сестра говорила мне… Но… разумеется…
- Прошу извинения у вашего превосходительства, - сказал Герман, - если я решился воспользоваться вашим позволением явиться сюда, то с единственной целью выразить вам свое уважение. Мне было бы желательно заручиться вашей благосклонностью, граф, так как я не теряю надежды поступить на службу его величества.