В зале водворилась мертвая тишина, так как все еще находились под впечатлением слышанного пения; наконец Рейхардт счел нужным объяснить уход дочери. "Луиза всегда расстроена, - сказал он, - когда ей приходится пропеть перед публикой свое новое произведение. Хотя мне, как отцу, не следует расхваливать ее, но я должен сказать, что давно не слыхал ничего подобного. Сколько глубины и прелести в этой мелодии и какой оригинальный аккомпанемент!..".
Гости отнеслись с полным сочувствием к словам хозяина дома, но несмотря на все его усилия разговор не клеился; дамы одна за другой поднялись со своих мест и стали прощаться. Экипаж баронессы Бюлов почему-то запоздал, и она попросила Германа проводить ее.
Дорогой баронесса сказала своему спутнику:
- Луиза показалась мне сегодня печальнее, нежели когда-либо, она, вероятно, опять предалась старым воспоминаниям, а между тем ее внезапный уход поставил нас в довольно неловкое положение.
- Тут кроется непроницаемая для меня тайна, - ответил Герман. - Я помню, раз в парке она была так расстроена пропетой мной песней, что едва не упала в обморок…
- В этом собственно нет никакой тайны, - прервала баронесса, - потому что история Луизы известна многим, а вы, как близкий, хотя и недавний друг Рейхардтов, должны знать ее. Вы, конечно, слышали о молодом Эшене и читали его стихотворения?..
- Мне известны только его переводы Горация, если не ошибаюсь, то ему пророчили блестящее будущее, но затем с ним случилось несчастье в Швейцарии. Я был тогда очень молод и не помню никаких подробностей.
- Это было восемь лет тому назад, - продолжала баронесса. - Эшен отправился из Иены в Берн в качестве воспитателя какого-то юноши. Оттуда летом 1800 года он предпринял путешествие на ледник, но имел неосторожность взять неопытного проводника, и провалился в трещину. Помощь подоспела не скоро, и его нашли мертвым…
- Какой ужасный случай! - воскликнул Герман. - Я начинаю догадываться… Бедная Луиза!..
- Эшен был ее первой любовью, и я слышала, что они были помолвлены. Однако время сделало свое: Луиза мало-помалу утешилась и стала невестой живописца Гарейса, но вскоре после того лишилась и этого жениха, который внезапно умер во Флоренции. С тех пор ничто не может рассеять горя несчастной девушки; насколько можно понять из ее слов, у нее появилось странное убеждение, что неожиданная смерть Гарейса была карой за ее измену памяти покойного поэта…
В это время они дошли до главного подъезда министерства финансов. Герман был так занят своими мыслями, что машинально простился с баронессой и не слышал ее изъявлений благодарности за оказанную любезность.
VIII. Вопрос будущего
Герман вернулся домой под впечатлением услышанного рассказа. Луиза предстала перед ним в новом, еще более привлекательном свете. Трагическая судьба несчастной девушки глубоко тронула его, он удивлялся, что после таких тяжелых испытаний сердце ее могло сохранить любовь к людям и сочувствие к их страданиям. Припоминая подробности своего знакомства с Рейхардтами, он упрекал себя за то, что недостаточно ценил дружбу Луизы к нему и не понял ее значения. Под влиянием своей разгоряченной фантазии, он готов был приписать ей всевозможные добродетели, представлял себе ее каким-то высшим существом, ниспосланным с неба, чтобы наставить его на путь истины. У него явилась твердая решимость обращаться к ней во всех затруднительных случаях жизни и слепо следовать ее советам, хотя подобно большинству мечтателей он не думал осуществить этого намерения. Ему и в голову не приходило, что было бы не лишним узнать мнение Луизы относительно работы, взятой им на себя по поручению генерал-директора французской полиции, забыл он также, как настойчиво убеждала его Луиза быть осторожным в беседе с Берканьи и не доверять его словам.
На следующее утро Герман уложил свои вещи и, сдав носильщику, отправился пешком на новую квартиру. Госпожа Виттих провела его в отведенную ему комнату и, убедившись, что все в порядке, тотчас же удалилась.
Герман начал разбирать свои вещи, но вскоре послышался стук в дверь, и появилась дочь хозяйки. Она поздоровалась с ним с веселой, простодушной улыбкой, которая особенно шла ее хорошенькому личику.
- Я пришла, господин доктор, чтобы помочь вам устроиться. Вероятно, вы не умеете обращаться с бельем, потому что этим всегда заведовала ваша сестра Лина.
- Вы забываете, что я был в университете, и в это время никто не заботился обо мне, - возразил Герман, невольно поддаваясь веселому настроению своей собеседницы.
Лина рассмеялась.
- Неужели вы думаете, - воскликнула она, - что я имею такое высокое мнение о хозяйстве студента? У вас, несомненно, был такой же порядок в квартире, как у моего Людвига. Говоря откровенно, я убеждена, что он женится на мне потому, что, имея на руках столько бумаг, не может более справиться с домашним хозяйством. Примите это к сведению, когда сами будете в таком же положении. Вот посмотрите, что вы наделали с этим комодом! Оставьте, я все приберу, вообразите, что я ваша сестра Лина.
Герман предоставил молодой девушке распорядиться его вещами, а сам сел за фортепьяно.
- В благодарность за ваши хлопоты обо мне, - сказал он, - я вам спою что-нибудь.
- Ах, вы поете?!
- Да, фрейлейн, говорят, что пою недурно.
Лина прервала его после первых взятых им нот.
- Слово "недурно" не может быть применимо к вашему пению! - воскликнула она с живостью. - Я не ожидала ничего подобного…
Ему пришло в голову пропеть "Песню невесты", чтобы видеть, произведет ли она такое же впечатление на эту счастливую девушку, как на Луизу Рейхардт.
Но она не дала ему кончить песни.
- Бросьте ее, - проговорила она взволнованным голосом, - не прошли мои хорошие дни, и я не омочу слезами моей подвенечной вуали!.. Спойте лучше песню Гете: "При отблеске вечерней зари шел я вдоль леса"…
Герман повиновался, и она опять занялась уборкой его вещей, но через минуту послышалось ее восклицание.
- Ах, какая красивая перчатка, и вся пропитана духами!
Герман вскочил со своего места смущенный, вспомнив, что при укладке вещей положил перчатку Адели между носовыми платками.
- Неужели у вашей сестры такая крошечная рука? - спросила Лина. - Эта перчатка слишком мала мне.
Герман молчал. Она стала искать другую перчатку, но, убедившись, что поиски ее напрасны, воскликнула: "А, понимаю! Это залог любви! Какая-нибудь романтическая история… Видите, как я догадлива".
Поддразнивающий тон хорошенькой девушки вывел Германа из смущения, но так как он не намерен был говорить правды, то придумал объяснение, которое могло показаться правдоподобным.
- Почему вы не предполагаете, что у меня есть знакомые дамы, и вот одна из них дала мне эту перчатку для образца, чтобы я мог послать сестре такие же перчатки…
Лина ничего не смогла ответить на это, потому что послышался голос госпожи Виттих, которая звала ее вниз. Она бросила перчатку в комод и, пожав руку Герману, поспешно вышла из комнаты.
Тонкий аромат, распространившийся в комнате от перчатки, пробудил в Германе воспоминание о молодой креолке с большими блестящими глазами. Он упрекал себя в неблагодарности и решил, что ему необходимо немедленно представиться графу Фюрстенштейну, чтобы заручиться милостью такой влиятельной особы. Немецкие уроки, которые хотела брать у него сестра графа, могли служить благовидным предлогом для такого визита; и, быть может, ему удастся передать втайне перчатку, а тогда…
Неизвестно, на чем остановилась бы фантазия юноши, если бы мечты его не были прерваны появлением знакомого полицейского.
На этот раз Штейнбах явился к нему в своей парадной форме, застегнутый на все пуговицы, его обычная грубость исчезла, в манерах и тоне было нечто подобострастное и заискивающее.
- Я уже имел честь являться к вам, милостивый государь, - сказал он с поклоном, - не помню в точности с каким требованием, а теперь - вот что я принес вам!
С этими словами Штейнбах положил на стол большое запечатанное письмо и сверток с деньгами.
Герман сломал казенную полицейскую печать и развернул письмо с подписью генерал-директора полиции Легра де Берканьи. В письме заключались инструкции относительно его будущей работы; при этом его уведомляли, что ему посылается аванс в 300 франков впредь до назначения ему ежемесячного жалованья.
- Действительно, вы явились сегодня совсем по другому делу! - заметил Герман, сложив письмо. - Да и вид у вас совсем иной.
- Еще бы, - сообщил, охорашиваясь, полицейский, - я числюсь теперь на службе у генерал-директора полиции и состою у него по особым поручениям. Вы не можете себе представить, какой обширный ум у нашего генерал-директора! Кстати, скажу вам по секрету, что я женюсь на его молоденькой экономке, мадемуазель Бетти Бренцель…
- Ну, поздравляю вас с таким благополучием, - сказал Герман, опустив несколько франков в руку Штейнбаха.
Полицейский, видимо, довольный подарком, отвесил низкий поклон, затем распространился о прекрасных душевных качествах Бетти Бренцель, которая, по его словам, была не только из хорошей семьи, но и вполне достойная особа. "К сожалению, - добавил рассказчик, - ей приходится оставить свое место, потому что на днях приедет из Парижа супруга нашего генерал-директора с дочерью; говорят, что госпожа де Берканьи несколько своенравна и, кроме того, она везет с собой свой штат прислуги…"